Мосад, Аман и все такое… - Блехман Рафаил - Страница 29

Первым из этих «трех» был знаменитый Моше Даян, бесстрашный и решительный министр обороны в кабинете Голды Меир — человек, сжигаемый честолюбием, убежденный в своей исключительности, но увы — лишенный принципов и морали. Между тем даже политику эти качества иногда необходимы.

Вторым был начальник генерального штаба израильской армии, многими любимый и еще более многими уважаемый Давид Элазар. В свое время он был выдающимся танковым командиром, и в этом качестве обнаружил замечательную способность принимать молниеносные — и точные! — решения на поле боя. Свою склонность к безоглядной решимости Элазар перенес и в генштаб: это именно он, в начале 1973 года, когда ливийский пассажирский авиалайнер случайно пересек воздушную границу Израиля, отдал приказ о его немедленном уничтожении. В сложной политической обстановке Элазар не размышлял — он действовал. Как в молниеносном танковом бою. Возможно, он просто не умел иначе.

Зейра воплощал совсем другую разновидность безоглядности. Он принес с собой в Аман так называемую «Концепцию» и со всей своей целеустремленностью следовал ей. Грубо говоря, эта концепция сводилась к утверждению, что арабские страны не готовы к совместной войне против Израиля; если же война все же вспыхнет, она завершится в самый кратчайший срок разгромом арабов на их территории.

Вскоре Зейра сделал свою «Концепцию» почти обязательной в Амане. Его подчиненные научились видеть свою основную служебную задачу в том, чтобы поступающая информация подтверждала взгляды начальства. И соответственно доклады Зейры в генштаб составлялись так, чтобы не оставлять места сомнениям в его правоте. Уже после войны Судного дня Зейра однажды сказал: «Задача разведки — дать командованию четкие и однозначные оценки ситуации, даже если это влечет за собой иногда риск ошибки». Кто сознательно стремится к однозначности, легко ее достигает: в ходе расследования ошибок войны Давид Элазар с понятным изумлением узнал, что к нему не поступили свыше двухсот сообщений израильских агентов о приближении египетской атаки.

К началу войны Элазар и Даян были полностью убеждены в непогрешимости «Концепции». Вслед за ними к этому склонился весь кабинет.

Что произошло с прославленной израильской разведкой? Куда девались ее осторожность, инициатива, изобретательность, самоотверженность? Когда успели восторжествовать бюрократический стиль и бюрократическая импотенция?

В годы становления Израиля его разведка тоже была «пионерской» — первопролагательницей новых и дерзких путей. Этим она стяжала себе славу одной из лучших в мире. И уж во всяком случае самой нестандартной.

Но разведка менялась вместе со своим государством. В ней происходило то же, что во всей стране, — огосударствление; то, что Бен-Гурион называл своим излюбленным словечком «мамлахтиют». Мамлахтиют означал не только усиление и упрочение государства и его институтов; с другой стороны, он неизбежно сопровождался ростом роли больших и малых партий, всевозможных групп интересов и давлений и попросту «мафий»; он влек за собой рутинизацию мышления и обюрокрачивание действий. Израиль вступил в процесс превращения в «государство, как все» — с той, пожалуй, единственной разницей, что его общество все еще сохраняло мощный заряд былых «пионерских» традиций. Вот почему процесс «огосударствления» сопровождался глубокими конфликтами и тяжелейшими общественными травмами — достаточно назвать три из них: дело Лавона, войну Судного дня и войну в Ливане. Ни одна из сторон не одержала в этих конфликтах решающей победы: конечно, государственность всякий раз выходила из них еще более сильной, но и общество более или менее сохраняло свои позиции. В конечном счете, сложилась парадоксальная ситуация: при всей своей «бюрократизованности» сверху, Израиль в то же время остался страной самой высокой в демократическом мире гражданской активности, порой доходящей до анархии. Устойчивость этого парадоксального состояния была обеспечена тем, что все стороны конфликта: государство, партии, движения, группы и даже отдельные граждане — как бы заключили некий молчаливый «общественный договор» (увы, не по Руссо), по которому каждому разрешалось «немножко игнорировать» закон ради своих интересов — «личных», «коллективных», «национальных», «идеологических» или «государственных». В той или иной мере это происходит в любой демократической стране. Весь вопрос в данном случае — в мере.

1 октября 1973 года лейтенант разведки Южного округа Симан-Тов доложил по начальству, что поступающие агентурные данные говорят о неизбежности войны в самые ближайшие дни. Начальник разведки Южного округа игнорировал сообщение Симан-Това. 2 октября командующий Южным округом генерал Гонен объявил состояние готовности в своих частях. Однако когда он предложил Элазару поднять армию по тревоге, его предложение было отвергнуто. 3 октября на заседании кабинета командующий Северным округом генерал Хофи сообщил о перемещении сирийских ракет к израильской границе; Зейра не присутствовал на заседании по болезни, но его заместитель Шалев убедил собравшихся, что опасения Хофи безосновательны. 4 октября ЦРУ уведомило израильских коллег, что по мнению американских агентов война неизбежна; Зейоа ответил рассерженным докладом, в котором предлагал прямо противоположную трактовку тех же данных. 5 октября Абба Эвен и Киссинджер встретились в Вашингтоне и успешно убеждали друг друга в безосновательности „панических настроений“; при этом каждый приводил собеседнику доводы из одного и того же доклада Зейры, поступившего к ним по разным каналам. В ночь на 6 октября были получены сообщения двух израильских агентов с предупреждением о готовящейся атаке, а на рассвете поступило донесение третьего, который извещал, что египетское наступление начнется в шесть часов вечера того же дня. Лишь тогда Зейра заколебался в своей уверенности, и Давид Элазар начал поднимать армию по тревоге; но было уже поздно: слишком многие получили увольнения по случаю Судного дня, и слишком мало оставалось времени для разворачивания громоздкой военной махины. В тот же день Зейра созвал журналистов, чтобы сообщить „об изменении ситуации“; но когда он начал говорить, ему подали телефонограмму — он прочел ее, изменился в лице и, помолчав, сказал: „Пресс-конференция окончена…“ Он еще не знал, что в этот миг кончилась и его служебная карьера. После войны комиссия Аграната отстранила от должности и начальника Амана, и всех его непосредственных подчиненных. Но это было после…

Прощаясь со своими сотрудниками, Зейра пытался оправдаться. „Разведка, — сказал он, — тяжелое дело: она требует умения предсказывать…“ Один из бывших помощников Ярива полковник Харевен заметил на это: „Разведка не должна предсказывать, она должна знать — противника и его намерения. Но это знание никогда не может быть четким и однозначным, поэтому в работе разведки всегда должно оставаться место сомнению и критике. Если сомнение и критика заглушаются, разведка не может справиться со своим делом…“

Со временем слова Харевена были забыты — вероятно, потому, что методы Зейры были „проще“ и „эффективнее“. Или казались кое-кому такими. Но вернемся к нашему сюжету, застрявшему где-то в последних месяцах 1972-го — первых месяцах 1973-го годов, предшествовавших войне Судного дня.

То были самые черные месяцы в истории израильской разведки. Египтяне и сирийцы начисто переиграли ее на ее же собственном поле: они широко и искусно использовали все мыслимые виды дезинформации, и Аман послушно проглотил эту наживку.

А что же прославленный Мосад? Где был Цвика Замир и его легендарные разведчики?

Замир всегда был против „концепции“ Зейры. Но его сомнения звучали глухо и неубедительно, и голос его был почти не слышен. А главное состояло в том, что в эти месяцы все силы Мосада, почти весь его наличный состав, были сосредоточены на операции „Возмездие“, утвержденной Голдой Меир вскоре после мюнхенской трагедии. Ее задачей была ликвидация виновников трагедии — главарей „Черного сентября“. На эту операцию были брошены сразу несколько мосадовских групп.