Выживший. Чистилище - Марченко Геннадий Борисович - Страница 13

В этот момент послышалось жужжание. Ого, каким-то чудом в карцер залетела муха! Я устроил за ней настоящую охоту, но всё-таки поймал живьём и в прыжке приклеил к паутине. Двукрылое насекомое тут же отчаянно затрепыхалось, пытаясь освободиться, а Бармалей шустро посеменил к своей еде. Как кусал, я не разглядел, но вскоре муха затихла, а паучок вернулся на прежнее место. Видно, решил подождать, пока жертва испустит дух, а может, ещё по какой причине. Но через час Бармалей приступил к трапезе, занявшись высасыванием из насекомого соков. А мне запоздало муху стало жаль. Но соседа по карцеру тоже жалко, в общем, уговорил я себя, что поступил правильно.

На следующий день вновь дежурил тот самый немолодой надзиратель лет пятидесяти. Дождавшись, когда он заглянет в глазок, я спросил:

– Товарищ лейтенант…

– Сержант я, – ответил тот, но видно было, что слегка польщён.

– Товарищ сержант, вот я сижу тут, как орёл молодой в темнице сырой, и мучаюсь догадками.

Молчит, но глазок не закрывает. Видно, заинтересовался, ждёт, что я дальше скажу.

– Не могу понять, за что меня сюда определили? Если бы хоть знал, то, может, пребывание в карцере показалось бы не таким тягостным.

– А то прямо не знаешь!

– Клянусь!

Зрачок на какое-то время пропал из дыры глазка, похоже, надзиратель оглядывался, потом появился снова.

– Пузырёва бил?

– Которого в госпиталь увезли с пробитой головой?

– Ага, его. Этот-то Пузырёв, когда очнулся, на тебя показал.

– Как он мог показать?! Я ведь в лёжку был, после допроса пошевелиться не мог!

– Ну, это уже не ко мне. За что купил – за то и продаю.

Надзиратель ушёл, а я остался вновь наедине со своими мыслями. Вот же сука этот Пузырёв! Гадом буду, вернусь в камеру – ещё раз по больной башке ему настучу. Хотя ещё неизвестно, когда он сам-то из больнички выйдет, на мой взгляд, ему постельный режим был обеспечен на месяц как минимум. Ну, может, ещё встретимся.

В карцере я пробыл ровно неделю, после чего меня, малость неухоженного, но всё ещё бодрого, вернули в общую камеру. На прощание я мысленно пожелал Бармалею удачи. Он-то остаётся в одиночке, бедолага, до следующего постояльца, который может оказаться не таким добрым, как я. Возьмёт и смахнёт паутину вместе с ним.

Меня сразу обступили старые знакомые, коими я считал комбрига, артиллерийского инженера и ещё нескольких человек.

– Ну как вы там? За что вас в карцер?

Пузырёв, как я и предполагал, ещё не появлялся, а его подельники во главе с Костылём затихарились в «блатном углу». Косясь в их сторону, я негромко поведал причину моего заточения.

– Вот же сволочь! – с чувством выдохнул Куницын. – Жаль, что мы его не добили.

– Тогда было бы ещё хуже, – взвешенно ответил я. – Репрессии для отдельно взятой камеры последовали бы такие, что мама не горюй. Всем досталось бы, кроме этих, – кивнул я в сторону напряжённо прислушивавшихся к нашему разговору уголовников, которые тут же сделали вид, будто заняты перекидыванием засаленных картишек.

– Теперь, если что, могут и срок накинуть, – покачал головой Павел Иванович.

– Пусть сначала докажут, что это он бил, – вставил Кржижановский. – Неужто они поверят словам какого-то уголовника, который в темноте даже не видел, кто его лупит?! Если надо будет, я выйду и скажу, что это моих рук дело. Тем более я действительно принимал участие в этой схватке.

– И я присоединюсь. – Это уже инженер.

– А я предлагаю придерживаться версии с падением с нар, как сразу сказал Куприянов. – Коган смотрел на нас, как воспитатель в детском саду смотрит на своих маленьких подопечных, ляпнувших какую-то глупость.

– Нет, ну а что, не знаю, как вас, а меня на допросе по поводу этого события не спрашивали, они под меня как вора и антисоветского элемента копают, им не до таких мелочей. Вас спрашивали? Тоже нет? Вот, значит, можно сейчас всем скопом сговориться, что этот ротозей во сне свалился с нар головой вниз.

– А я надзирателю в карцере сказал, что в своём физическом состоянии не мог принимать участия в ночном побоище.

– Ну, про побоище вы зря, конечно… Может, этот надзиратель уже и забыл, что вы ему сказали?

– Костыль наверняка всё рассказал, его тоже на допрос вызывали. Да и Попов тогда заявил, что не верит в историю с падением со шконки.

– Ладно, чёрт с ним, с Пузырёвым… Вы-то тут как без меня? – поинтересовался я у сокамерников. – Смотрю, Феликс Осипович, вы прихрамывать начали…

– А, – махнул рукой комбриг. – Снова били, лупцевали палкой по пяткам. Кости вроде целы, а всё равно больно.

– По-прежнему стоите на своём?

– Стою за правду, и менять свою позицию не собираюсь!

– А у меня бывшую жену арестовали, с которой я второй год в разводе, – вздохнул Куницын. – Следователь у меня не зверь, с ним и по душам поговорить можно, вот он и сообщил на допросе. Баба-то с характером, что уж тут, тяжеловато с ней было жить, но всё равно жалко. Я спросил у следователя, что там с нашим общим сыном, говорит, бабка забрала, то бишь её мать.

– Я слышал, уже и детей врагов народа арестовывают, – вставил Коган.

– А их-то за что? – изумились одновременно комбриг с инженером.

– Да всё за то же, потому что состоят в родственных связях с вредителями и троцкистами.

– Сталин же ещё два года назад сказал на совещании передовых комбайнеров, что сын за отца не отвечает!

– Ха, ну честное слово, вы как дети! Сказать – одно, а законы пишут другие люди. Вот и увозят воронки подростков.

– Так уж и подростков?

– Вы, наверное, незнакомы с последней редакцией статьи 12 УК РСФСР от тридцать пятого года. Поправки разослали только судьям и прокурорам. А у меня деверь – помощник могилёвского прокурора, он и рассказал… В общем, сейчас несовершеннолетние, достигшие двенадцатилетнего возраста и уличённые в совершении краж, в причинении насилия, телесных повреждений, увечий, в убийстве или попытке к убийству, привлекаются к уголовному суду с применением всех мер наказания. Включая высшую меру социальной защиты.

– Но при чём здесь дети врагов народа?

– Э-э, так тут можно подвести под любую статью, было бы желание. Отец твой – троцкист, а ты замышлял убийство Ежова. Мальчонку или девку запугать – много ума не надо, всё подпишут. Вот тебе и расстрельная статья. Правда, лично я не слышал, чтобы расстреливали, хотя, выходит, теоретически могут.

– Страшные вы вещи говорите, товарищ Коган, – покачал головой инженер.

– Так что ж теперь, в страшное время живём.

– В непростое, – поправил комбриг. – Трудное и непростое. Наша страна окружена внешними врагами, да и внутри ещё не всех вывели. Много желающих вставить палки в колёса молодому Советскому государству, набирающему ход и грозящему капиталистам мировой революцией.

Я не вмешивался в разговор. Машинально ковырял щепочкой в зубах и размышлял, как хорошо работает наша пропагандистская машина. Не хуже, чем у немцев с их Геббельсом. А ведь, как ни крути, и впрямь время такое, что, если безоглядно не верить в светлое коммунистическое будущее, поневоле собьёшься с пути. А сбиваться нельзя, в самом деле врагов ещё хватает и внутри страны, и снаружи. Это как в армии, где приказы командира не обсуждаются. Во время боевых действий каждая минута промедления может стоить десятки, сотни, а то и тысячи человеческих жизней. А страна сейчас вынуждена жить по полувоенным законам, пока что не до либерализма и демократии. Хотя и не по вкусу мне поговорка «Лес рубят – щепки летят», но эта эпоха под данное определение подходит как нельзя лучше. Печально лишь, что я, похоже, оказался одной из таких щепок. Не говоря уже о комбриге, инженере и сотнях тысячах других советских граждан, которые, уверен, попали под одну гребёнку.

Хотя, насколько я помнил из прочитанного, Ежов с подельниками выводили «ленинскую гвардию», проводя своеобразную чистку партийных рядов. Понятно, не самовольно, а по указанию известно кого. Не знаю уж, оправданно это было или нет, но вывели практически всех руководителей высшего и среднего звена, да и внизу, скорее всего, прошерстили изрядно. Как по мне – и те хороши, и эти.