Девятый Будда - Истерман Дэниел - Страница 70

• Предыдущая
• 70/97
• Следующая

— Вы сын Дорже Ламы? Это правда? — спросил настоятель, после того как принесли чай.

— Я сын человека, которого звали Артур Уайлэм, — ответил Кристофер. — В моем мире он умер. В вашем мире он стал настоятелем монастыря. Я не понимаю этого. Я не могу это объяснить. Я даже больше не ищу объяснений.

— Это очень разумно с вашей стороны. Нет объяснений, которые были бы вам понятны. Вы сказали, что думали, будто ваш отец умер. Возможно, будет лучше, если вы и дальше будете так думать.

Настоятель сделал паузу, а затем посмотрел на Кристофера.

— Расскажите мне о Зам-я-тинге, о буряте.

— Что именно вы хотите знать?

— Правду. В вашем понимании. Кто он? Что он хочет от Дорже Самдапа и вашего сына?

Кристофер рассказал ему то, что знал. Всякий раз, когда к фактам примешивалось его личное отношение к Замятину, взгляд Кхионглы Ринпоче останавливал его. Он не осознавал этого, но уже после понял, что такое происходило несколько раз на протяжении беседы.

Когда он закончил, настоятель кивнул и налил чай в его чашку. Кристофер только тогда заметил, что это были чашки Т'о-т'ай, точно такие же, как те, из которых он пил чай в Дорже-Ла.

— А как насчет женщины, Джебцумна Чиндамани? — спросил настоятель. — Вы любите ее?

— Она сказала вам, что я ее люблю?

— Да. Она мне это сказала. А также сказала, что она любит вас. Это правда?

Кристоферу показалось, словно он идет по затянутому льдом озеру и слышит, как стонет под ногами лед. Он был уверен, что нарушил основной закон этого помешанного на ритуалах общества. Что они делают со смертными, которые соблазняют их богинь?

— Вы спали с ней?

Кристофер не смог не кивнуть. Возможно, смерть, которую они уготовили ему, будет быстрой.

— Вам не надо скрывать это от меня. Она сама рассказала мне. Я рад.

— Рады? — Кристоферу показалось, что он не расслышал настоятеля.

— Конечно. А вы думали, что я приду в ярость? Мы ценим целомудрие — ведь здесь, в конце концов, монастырь. Все буддийские монахи и монахини дают обет безбрачия. Но Джебцумна Чиндамани не монахиня. И не давала соответствующих клятв. Это обычная условность — то, что воплощающая Тару не должна выходить замуж.

— Но я не...

— Бог? И она не богиня. Не совсем богиня. Я думаю, что она уже пыталась вам это объяснить, но безуспешно. Я не уверен, что одобряю то, что она выбрала в любовники чужеземца. Возможно, это не слишком разумно. Но в ней живет богиня Тара. А вы — сын Дорже Ламы. Я не могу осуждать ее. Если она выбрала вас, то, значит, Тара выбрала вас.

Кристофер начал задумываться, был ли у него вообще выбор. Он никогда еще так сильно не ощущал себя марионеткой. И он точно знал, чьи руки держат нити.

— Возвращайтесь к ней, — сказал настоятель, — и скажите, что я желаю снова говорить с ней. Не просите, чтобы она рассказала вам о содержании наших бесед — есть вещи, которые вам лучше не знать. Пусть это вас не возмущает. У вас важная задача. Вы были выбраны для того, чтобы выполнить ее, и теперь вам надо оправдать доверие.

В их последнюю ночь в Гхаролинге она пришла в его комнату в китайском платье из белого шелка и расшитых туфельках из индийской парчи. Она принесла чай, и пирожки из ячменной муки, и фиолетовые благовония, которые пахли медом, и мускусом, и датскими розами. Они сидели и пили чай из крошечных чашечек, а над их головами плыли кольца дыма, наполняя их ноздри тяжелым, опьяняющим запахом. Запах напомнил ему детство: посещение церкви в церковные праздники, весенние вечера, сладко пахнущие благочестием, белые руки священника, превращающие хлеб в плоть, а вино — в кровь.

Но здесь не было ни священника, ни алтаря, ни отрицающего жизнь бога, и они не могли встать между ним и его чувствами. Он наслаждался ее волосами, глазами и губами, тем простым чудом, что она здесь. Он начал нуждаться в ней, и стал задумываться о том, как жил до встречи с ней.

— А там, откуда ты пришел, Ка-рис, мужчины любят женщин? — поинтересовалась она.

Он улыбнулся.

— Конечно. А женщины любят мужчин.

— И они вступают в брак?

— Да.

— С человеком, которого любят?

Он покачал головой.

— Нет, не всегда. Наверное, очень редко. Они вступают в брак ради денег, ради земли, ради того, чтобы угодить родителям.

— А женщина может иметь несколько мужей?

Он рассмеялся.

— Нет. Одного вполне достаточно.

— На Тибете женщина может выйти замуж сразу за нескольких братьев. Когда старший брат отсутствует, она спит со следующим. Она никогда не бывает одинокой.

— А если ей не нравятся ее мужья?

Она пожала плечами.

— Ей может нравиться один из них. А если английской женщине не нравится ее муж? Она может выбрать другого?

— Иногда. Если она богата.

— А если она бедна?

— Тогда ей придется остаться с ним.

— Даже если он бьет ее?

Он кивнул:

— Даже если он бьет ее.

Она задумалась.

— Мне кажется, что, возможно, твои люди очень несчастны.

— Да, — согласился он. — Иногда мне тоже так кажется.

Чиндамани вздохнула.

— Я не понимаю, почему такая простая вещь должна приносить столько несчастья. — Она сделала паузу. — Ты счастлив со мной? Ты счастлив, когда лежишь со мной?

Он кивнул. Она была красива.

— Как же я могу быть несчастлив? Ничего другого мне не надо.

— Но если я перестану доставлять тебе удовольствие?

— Ты никогда не перестанешь доставлять мне удовольствие.

— Никогда — это очень долгий срок.

— Тем не менее.

Она сидела и смотрела на него, прикусив маленькими белыми зубами нижнюю губу, дыша ароматным воздухом.

— Мое тело доставляет тебе удовольствие? — спросила она. — До тебя я никогда не спала с мужчиной. И все, связанное с тобой, я нахожу прекрасным. Но ты знал других женщин. Мое тело доставляет тебе удовольствие в постели?

— Да — ответил он. — Огромное удовольствие.

Она встала и расстегнула белое платье, и оно упало к ее ногам. Она осталась обнаженной. Ее прикрывали только кольца ароматизированного дыма. Он впервые видел ее обнаженной: когда они предавались любви во время путешествия, это происходило в темноте неосвещенной палатки.

— Это доставляет тебе удовольствие? — спросила она.

— Да, — ответил он. — Да.

Потом она стала грустной и отдаленной. Она стала даже серьезной, какой бывала после разговоров с настоятелем.

Она встала и пошла к двери, которая вела на небольшую террасу. Открыв дверь, она вышла наружу. На ней снова было белое платье: ночь была холодной. Он присоединился к ней и взял ее за руку.

Она вглядывалась в темноту. Звезды казались очень далекими, темнота же была близко, рядом.

— Не думай, что я могу быть твоей навсегда, — произнесла она. — Ты не должен так думать.

Он промолчал. Внизу в долине он увидел огни, — маленькие, мигающие огоньки, похожие на рухнувшие вместе с небом звезды.

— Что же я тогда должен думать? — спросил он наконец.

Она повернулась, и он увидел в ее глазах слезы.

— Что я умираю, что я мертва, что я родилась заново и нахожусь там, куда ко мне не может прийти никто — ни ты, ни Тара, ни темнота.

— Пожалуйста, — попросил он, — не надо говорить со мной загадками. Ты знаешь, что я этого не понимаю. Когда ты говоришь так, то пугаешь меня. — Он замолчал и поежился. — Ты говоришь, что мы все рождаемся заново. Прекрасно, если ты планируешь умереть и снова вернуться; почему я не могу сделать то же самое? Что мне может помешать?

Ее щеки ярко вспыхнули от злости.

— Что ты об этом знаешь? — отрезала она. — Ты думаешь, что это легко? В таких местах, как это, люди проводят целую жизнь, готовясь к смерти. Они изучают ее, как текст, который надо запомнить наизусть. Они знают лицо смерти так, словно это лицо возлюбленной; знают звук ее голоса, запах ее дыхания, прикосновение ее пальцев. И тем не менее, в самый последний момент их мысли сбиваются, и ни не выполняют задуманное. Ты думаешь, что умирать так легко?

• Предыдущая
• 70/97
• Следующая