Девятый Будда - Истерман Дэниел - Страница 15

• Предыдущая
• 15/97
• Следующая

— Ваш чай остывает, — заметил он.

Кристофер поднял чашку и сделал быстрый глоток.

Густая теплая жидкость обволокла нёбо и горло.

— Я отнял у вас достаточно много времени, мистер Дзаса, — произнес он. — Мне жаль, что это время было потрачено впустую.

— Ничего, — ответил маленький человек, — бывает.

Он встал и дважды хлопнул в ладоши. Хлопки гулко прозвучали в озаренной мерцающим светом комнате.

Дверь открылась, и появился слуга, чтобы проводить Кристофера.

— До свидания, Уайлэм-ла, — попрощался Дзаса. — Мне жаль, так мало помощи.

— Мне тоже жаль, — ответил Кристофер.

От выпитого чая его подташнивало. Хотелось поскорее уйти из душной комнаты. Норбху Дзаса поклонился, и Кристофер вышел в сопровождении слуги.

Дзаса громко вздохнул. Он скучал по жене и детям. В конце января они уехали в Лхасу на Новый год и следующий за ним трехнедельный праздник Монлам. Пройдет не один месяц, прежде чем они вернутся. Его новая жена была молодой и красивой, и с ней он чувствовал себя почти молодым. Но сейчас, в ее отсутствие, он чувствовал, как возраст давит на него, словно плотный слой снега, сбросить который невозможно. На стенах вокруг него танцевали и совокуплялись боги и демоны, испытывая кто экстаз, а кто боль. «Так мало восторга, — подумал он, — и так много боли».

Слева от него распахнулись портьеры, закрывающие вход в другую комнату. Появился человек в монашеском одеянии. Его худое бледное лицо было покрыто шрамами, оставленными оспой.

— Итак, — спросил Норбху Дзаса, — ты слышал? Монах кивнул.

— Уайлэм, — продолжил Норбху Дзаса. — Ищет своего сына.

— Да, — подтвердил монах. — Я слышал.

Он провел худой рукой по бритой голове. Свет, отбрасываемый лампами, отражался на его изъеденной оспой коже, образуя небольшие тени, и казалось, что по лицу ползут муравьи.

Пока Кристофер возвращался на окраину Калимпонга, солнце начало быстро садиться где-то на западе. Свет исчезал с фантастической быстротой. Ночь захватывала мир стремительно и без сопротивления, остались лишь несколько фонарей на базаре и одинокий тусклый фонарь перед церковью Святого Эндрю, которую он едва мог разглядеть.

Он прошел через базар, наполненный яркими огнями и резкими, удушливыми запахами трав и благовоний. Старик продавал с лотка дхал в грубых горшках, с другого лотка женщина в рваном сари предлагала большой выбор перца, чили и семян дикого граната. На маленьких медных весах, отмеряя товар щепотками и пригоршнями, взвешивали саму Индию. Вокруг Кристофера начал вращаться старый калейдоскоп. И сейчас он впервые почувствовал за его сверкающими узорами холодное дыхание угрозы.

Он нашел миссионерский госпиталь на другом конце города от Нокс Хоумз. Посередине символично расположилось британское кладбище. Мартин Кормак, тот самый доктор, который ухаживал за умиравшим монахом в Нокс Хоумз, отсутствовал.

Медицинская сестра, которую встретил Кристофер, ничем не могла ему помочь. Она сообщила, что Кормака срочно вызвали в деревню, расположенную между Калимпонгом и Дарджилингом. Больше, по ее словам, она ничего не знала.

Кристофер оставил ей записку для доктора со своим именем и адресом гостиницы, в которой он остановился. Сестра аккуратно взяла записку двумя пальцами, словно в бумаге затаились все болезни Индии и египетская чума в придачу. Положив записку в маленький неприметный ящик для писем, стоящий в центре простого, ничем не украшенного больничного коридора, она вернулась к больным; вид у нее был такой, словно ей предстояло ухаживать и утешать многих страждущих.

Он пришел в гостиницу, немного поспал, подкрепился еще одним стаканчиком спиртного, перед тем как побриться и надеть что-нибудь соответствующее на обед у Карпентеров. Когда он уходил, в гостинице было тихо. Никто не видел, как он выходил на улицу.

У дверей Нокс Хоумз его встретил сам Карпентер, на сей раз одетый более официально, хотя и не в вечернем костюме. Миссионер сразу провел его в собственно приют, точнее, в ту его часть, где жили девочки. Девочек в Нокс Хоумз было больше, чем мальчиков: мальчики считались более выгодными в материальном плане детьми, так как в будущем могли быть опорой престарелым родителям; девочки же считались обузой, поскольку им предстояло выйти замуж и жить в чужой семье. Если девочка рождалась везучей, ее быстро подкидывали к чьим-нибудь дверям — могло быть и хуже. Крыло, где жили девочки, было тщательно выскоблено и напоминало больше лагерь спартанцев или пересыльный пункт, чем дом: стены, полы и мебель пропахли карболкой, мылом из угольной смолы и йодом, а в душном воздухе носились призраки других, не сразу понятных запахов — запах детской тошноты, вареной капусты и слабый, но безошибочно узнаваемый запах, имеющийся во всех заведениях, где собраны в одном месте взрослеющие девочки. Кислый запах менструации, который впитывается абсолютно во все.

В обшитом темными панелями холле висели портреты патронов Нокс Хоумз и благочестивые изречения, обрамленные траурной каймой. Кристофера представили детям. Ряды молчаливых, бесстрастных лиц смотрели на него, смущенного и неловко себя чувствующего, стоящего на небольшом возвышении в конце зала. Девочки были разных возрастов, но все были одеты в одинаково серую униформу и на лицах их читалось одинаковое унылое непонимание и угрюмое терпение. Большинство составляли индианки, но были и девочки из Непала и Тибета. Кристофер заметил несколько девочек смешанных кровей, полуангличанок-полуиндианок, а две казались европейками. Всего их было чуть больше сотни.

Для Кристофера самым ужасным в этом помещении была температура, недостаточно высокая, чтобы комфортно расслабиться, и недостаточно низкая для того, чтобы благоразумно укутаться. Старые трубы, идущие от спрятанного в глубинах здания древнего бойлера, давали какое-то количество тепла, но его явно было недостаточно. Он заметил, что дети выглядели не сытыми и не голодными. Он предположил, что они вряд ли голодают, но и вряд ли едят досыта. Все это больше напоминало тюрьму, где эти сироты, не совсем брошенные, но и не очень любимые, ведут какое-то промежуточное существование, которое навсегда определит внутреннее и внешнее содержание их жизней.

— Мистер Уайлэм недавно прибыл к нам с далеких берегов Англии, — нараспев произнес Карпентер, словно читая с кафедры проповедь. — Он появился среди нас, чтобы найти следы своего сына, ребенка нежного возраста, которого отобрали у отца ужасные обстоятельства. Кто из нас, присутствующих здесь, не молил по ночам Бога, чтобы пришел любящий отец и забрал нас домой? Кто из нас не мечтал о такой любви, которую испытывает этот человек, который в одиночку с готовностью пересек земной шар ради собственного сына, ради того, чтобы найти его и вернуть в лоно любящей семьи? Как это напоминает нам слова Господа нашего, эту прекрасную притчу об отце и его сыновьях: «Сын мой умер и снова родился на свет; он потерялся и нашелся». Возможно, путешествие мистера Уайлэма станет притчей для всех нас. Потому что есть отец, который ищет нас, который мечтает, чтобы мы вернулись к нему, раскаявшиеся и полные сожаления. Он пройдет через всю землю, чтобы разыскать нас.

Карпентер перевел дыхание. Было похоже, что он оседлал своего любимого конька. Девочки безропотно внимали ему. Английские дети покашливали бы, беспокойно ерзали, шаркали ногами — но не эти. Было очевидно, что они давно решили: выслушивание проповедей является такой же составной частью их жизни, как еда или сон. Кристофер с трудом подавил зевок.

— Мистер Уайлэм, сейчас, в час ваших страданий, наши сердца тянутся к вам, как вне всякого сомнения когда-то ваше сердце тянулось к вдовам и сиротам этой языческой, испорченной страны. Это дети идолопоклонничества, мистер Уайлэм, дети греха. Их отцы и матери были ничем иным как людоедами-язычниками, но милостью Божьей они были выведены из темноты на свет. И я прошу вас присоединиться к нашей молитве, чтобы души наши соединились в присутствии нашего всепрощающего и любящего Спасителя. Давайте помолимся.

• Предыдущая
• 15/97
• Следующая