Девятый Будда - Истерман Дэниел - Страница 10

• Предыдущая
• 10/97
• Следующая

В том же конверте было собственно письмо: в нем было всего пять строк текста, но на тибетском языке, так что доктор ничего не понял. Он решил, что письмо и записку лучше оставить у себя, и не отдал их тибетскому агенту вместе со всеми личными вещами покойного. Вместо этого он показал их Фрэйзеру, который отдал текст своему переводчику. Содержание оказалось простым: в письме были инструкции, как найти монгольского торгового агента Мишига.

Пока Кристофер искал приют, руководствуясь указаниями Лхатена, ему не давала покоя одна мысль: если монах Цевонг уже умирал, когда его нашли на окраине Калимпонга, если он действительно умер на следующее утро, после того как оказался в Нокс Хоумз, каким же, черт возьми, образом он умудрился передать послание Замятина Мишигу? Может, кто-то другой передал это послание от его имени? И если так, то кто?

Приют, равно как и церковь, за которой он находился, выглядел так, словно его перенесли сюда прямо с юга Шотландии тем же чудесным образом, каким переносил по воздуху дворцы джинн из «Волшебной лампы Алладина». Здесь, в Калимпонге, христианский Бог открыто отрицал великое множество местных божеств-покровителей, обитающих в возвышающихся за городом горах, а шотландская пресвитерианская церковь противопоставляла себя сомнительным богам бедных индийцев, копошащихся где-то внизу.

Хотя весь город наслаждался холодным зимним солнцем, лучи которого, казалось, отражались от сияющих на севере белых вершин, Нокс Хоумз и дорога, ведшая к приюту, были погружены во мрак, словно камни, из которых было сложено здание, отвергали все цвета, кроме серых и унылых. Дорога была обсажена толстыми темно-зелеными кипарисами, словно сошедшими с картин Бёклина. Все здесь было погружено в тень — и тень не просто касалась зданий и деревьев, не просто обрисовывала силуэты, но поглощала, уничтожала их. Преподобный Карпентер привез в Калимпонг больше, чем пресвитерианскую религию и Бога.

Дорога вела прямо к ступеням, которые, в свою очередь, поднимались к тяжелой деревянной двери. Другого пути не было. Чувствуя себя католиком и англичанином, впрочем, слегка несвежим после дороги, Кристофер поднял тяжелый молоток, обитый медью, и громко оповестил о своем появлении хозяев этого христианского царства.

Дверь открыла индианка лет пятнадцати, одетая, как решил Кристофер, в униформу Нокс Хоумз: на ней было темно-серое платье, перехваченное на поясе черным кожаным ремнем. Ее лицо и манеры нельзя было назвать приветливыми. Легкий шотландский акцент насторожил Кристофера, дав ему понять, что в ее душе немало кальвинистского железа.

— Не могли бы вы сообщить преподобному Карпентеру, что мистер Уайлэм, о котором ему недавно говорил мистер Фрэйзер, прибыл в Калимпонг и хотел бы встретиться с ним как можно быстрее в любое удобное для него время?

Девушка оглядела его с головы до ног и, очевидно, осудила то, что увидела. В Нокс Хоумз девушкам внушали, что самые главные характеристики человека — это чистота, набожность и целомудрие, а плохо выбритый мужчина, стоящий на пороге, выглядел так, словно все эти качества в нем отсутствовали. Но он говорил и вел себя как английский джентльмен.

— Да, сахиб. Могли бы вы дать мне свою визитную карточку, сахиб?

— Мне жаль, — произнес Кристофер, — но я только что прибыл из Англии, и у меня не было времени напечатать визитные карточки. Вы можете просто передать преподобному Карпентеру мое сообщение?

— Преподобный Карпентер сегодня очень занят, сахиб. Наверное, будет лучше, если вы придете завтра. С визитной карточкой.

— Я же только что объяснил вам. У меня нет карточки, юная леди. А теперь, пожалуйста, сделайте то, что я попросил, и передайте мое сообщение...

В этот момент кто-то резко отодвинул девушку в сторону, и в дверном проеме показалась худая женщина лет сорока, по виду типичная пресвитерианка.

— Я Мойра Карпентер, — вежливо сказала она с эдинбургским акцентом, скрежет которого мог растолочь стекло. — Я знаю вас?

— Боюсь, что нет, мадам, — ответил Кристофер. — Меня зовут Уайлэм, Кристофер Уайлэм. Насколько я понимаю, мистер Фрэйзер, торговый агент, на прошлой неделе разговаривал насчет меня с вашим мужем. По крайней мере, так мне дали понять, когда я уезжал из Калькутты.

— Ах, да. Мистер Уайлэм. Как хорошо, что вы пришли. Я думала, что вы... другой.

Произнося «другой», Мойра Карпентер имела в виду именно это. Она полностью соответствовала окружающей ее обстановке, словно по замыслу сурового и мрачного Бога, обитавшего в Нокс Хоумз, она появилась на свет одновременно со всем тем, что ее окружало, — и теперь все эти мрачные вещи словно отталкивали от себя яркое индийское солнце. Она была в черном, будто носила вечный траур, — длинное платье без отделки и вышивки, больше похожее на клетку для тела, чем на одеяние для души.

Став матерью десяткам осиротевших индийцев — если слово «мать» в отношении Мойры Карпентер, вообще было уместно, — сама она отказалась от попыток родить ребенка в двадцать восемь лет. Как ей откровенно сообщили врачи в Эдинбургской королевской больнице, она просто была неспособна на это, и четыре деформированных мертворожденных плода, которые она произвела на свет за предшествующие годы, окончательно убедили в этом врачей. Что-то сломалось в ее сердце, и ни врачи, ни молитвы не могли устранить поломку.

Как христианка, чьей первейшей обязанностью в жизни является пополнение тех рядов, из которых Господь в один прекрасный день призовет избранных им, она с горечью говорила о своей потере. Она пыталась объяснить свою неспособность к деторождению тем, что она недостойная грешница. Но в глубине души радовалась, так как дети ей никогда не нравились, равно как и неприятная процедура совокупления, обязанная предшествовать их появлению. Она никогда не понимала, почему Бог не придумал более быстрого, удобного и гигиеничного способа.

Теперь она посвятила себя, кроме всего прочего, сиротам Калимпонга, о которых стало известно миру благодаря помещенным ею публикациям в тысячах церковных изданий; также миссис Карпентер работала над планами миссии относительно донесения христианства до отсталых язычников, населявших Сикким и Тибет. В свои сорок четыре года она была плоскогрудой, нервной и имела предрасположенность к заболеваниям почек. Два года спустя она погибла при трагических обстоятельствах. Составляющими этих обстоятельств являлись два тибетских пони, чрезмерно нагруженный мул и стометровой глубины пропасть в районе Кампа-Дзонг. Однако сейчас она стояла по одну сторону двери, а Кристофер по другую.

— Мне жаль, что я не оправдал ваших ожиданий, миссис Карпентер, — с максимальной вежливостью произнес Кристофер. — Если я явился не вовремя, я зайду в другой раз. Но я приехал в Калимпонг по важному делу и хотел бы начать свое расследование как можно скорее.

— Расследование? Что вы собираетесь расследовать здесь, мистер Уайлэм? Уверяю вас, что здесь расследовать нечего.

— Полагаю, что мне судить об этом, миссис Карпентер. Не могли бы вы любезно сообщить своему мужу, что я здесь?

Строгая женщина повернулась и рявкнула в окутанный тенями коридор:

— Девочка! Передай преподобному Карпентеру, что пришел человек, настаивающий на встрече с ним. Англичанин. Он говорит, что его зовут Уайлэм.

Девушка удалилась, но миссис Карпентер не сдвинулась с места, словно опасаясь, что Кристофер имеет виды на ее дверной молоток. Она привезла его из Лондона, из магазина на Принцесс-стрит, и ей вовсе не хотелось, чтобы им завладел человек, не имеющий даже визитной карточки.

Не прошло и минуты, как девушка вернулась и, все еще невидимая за дверью, что-то прошептала на ухо хозяйке. Строгая миссис Карпентер отступила и жестом показала Кристоферу, что он может войти. Входя, в дверь, он вдруг вспомнил все детские истории о странностях протестантства. Девушка вела его по узкому, застеленному коврами коридору, еле освещенному слабыми электрическими лампочками, к обшитой темными панелями двери. Он постучал, и тонкий голос пригласил его войти.

• Предыдущая
• 10/97
• Следующая