Повести и рассказы разных лет - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 24

• Предыдущая
• 24/115
• Следующая

Чикаго Билл вскочил с места с негодующим возгласом на устах и заметался взад-вперед перед поваленным деревом, на котором продолжал сидеть молодой Брэкстон. Спустя некоторое время американцу удалось овладеть собой, и он опустился на прежнее место рядом с компаньоном.

— Ничего не выйдет, парень, — сказал он, кладя руку на плечо Брэкстона. — Они сожрут тебя вместе с потрохами!

— Только не эти, — возразил полицейский. — Я возьму оба револьвера твой и свой — так что подавятся!

— Я потеряю свою репутацию, — грустно произнес Билл.

— Твоя репутация выше любых клеветнических измышлений. С этой стороны тебе ничего не грозит, так что ты можешь позволить себе дать мне шанс.

Билл закрыл лицо руками и глубоко задумался.

— Ладно, парень, — проговорил он со вздохом, — я согласен приглядеть за лошадками.

Брэкстон с радостью затряс руку спутника.

— Немногие на твоем месте согласились бы на такое, Билл. Ты — настоящий друг. Ну, а теперь давай думать, как протянуть день, старина. До вечера придется залечь и не высовываться. Я начну не раньше, чем через час после заката, так что времени у нас уйма.

День тянулся медленно. Полицейский лежал во мху меж корней гигантского эвкалипта и о чем-то размышлял. Раз или два до ушей его донесся — или это ему почудилось — приглушенный грудной смешок и звонкий шлепок по ляжке, которым старатель обычно выражал веселье, однако, брошенный в сторону Чикаго Билла взгляд натыкался на серьезное, если не сказать, похоронное выражение лица последнего, что начисто отметало любое подозрение. Скудный обед и такой же ужин были съедены с хорошим настроением и прекрасным аппетитом. По мере приближения назначенного часа прежнее безразличие уступило место деловитой, энергичной активности. Чикаго Билл пустился в пространные воспоминания, поведав приятелю множество историй из собственной практики в те времена, когда он еще жил в Западном полушарии. Теперь часы бежали один за другим с необыкновенной быстротой. Полицейский выудил из кобуры ветхую карточную колоду и предложил сыграть партию — другую, однако, желание поговорить и серьезные затруднения в том, чтобы отличить, скажем, короля пик от туза червей, не способствовали внимательности игроков. Но вот солнце укатилось наконец за противоположный край первобытной равнины. Тень сумерек пала на небольшую полянку, хотя вершины отдаленных холмов все еще золотило последними отблесками заходящего светила. Потом и этот золотой блеск сменился пурпурным, первая звездочка замерцала над горной грядой Тапу, и темная ночь незаметно сгустилась над окрестностями.

— Давай прощаться, старина, — сказал Брэкстон. — Карабин я брать не стану — он мне только помешает. Не знаю даже, как мне тебя благодарить за то, что ты даешь мне этот шанс. Если даже они прикончат меня, я знаю, Билл, что ты не дашь им уйти и расскажешь потом, что я принял смерть, как подобает мужчине. Друзей у меня нет, писем писать некому, завещать тоже нечего, разве что вот эту драную колоду. Возьми их себе, Билл, — в 51 году они были совсем новыми. Если утром увидишь дым над холмом — значит, все в порядке и можно вести лошадей. Если нет — поезжай к Поваленным Соснам, где у нас назначена встреча. Скачи туда днем и ночью, Билл, только доберись до инспектора Бертона и скажи ему, что знаешь, где скрываются каторжники. Еще скажи ему, что рядовой Брэкстон погиб и просил передать следующее: если инспектор не приведет своих людей сюда, то Брэкстон встанет из могилы и поведет их сам. Так и скажи, Билл. А теперь — прощай!

Покой и тишина воцарились в лесу. Лишь журчание ручья, невидимо струящего свои воды среди высоких трав, да кваканье древесных лягушек изредка нарушали ночное безмолвие. Внезапно в вышине пышных крон раздался резкий пронзительный крик проснувшейся сойки, немедленно подхваченный ее разбуженными товарками, застрекотала сорока, метнулся обратно в нору насторожившийся вомбат. Что-то потревожило обитателей леса, хотя, на первый взгляд, все вокруг выглядело так же мирно, как прежде. Случись, однако, наблюдателю каким-то чудом оказаться в сорочьем гнезде и бросить взгляд вниз с высоты, он мог бы заметить чье-то гибкое тело, по-змеиному скользящее в траве, и даже, может быть, увидеть бледное решительное лицо и слабый отблеск ручного компаса, стрелка которого указывала на северо-восток.

То была долгая и трудная ночь для рядового Конной полиции Брэкстона. Каждую секунду он рисковал наткнуться на часового банды, поэтому каждый шаг требовал расчета и внимания. Но ирландец был отличным следопытом, и ни один сучок не хрустнул под его телом, когда он подползал к цели. Однажды путь ему преградило болото и пришлось делать большой крюк. Потом он очутился в самой гуще непроходимого терновника, и снова был вынужден менять направление. Здесь, в глубине лесной чащи, царил непроглядный мрак. Поднимающиеся от влажной почвы испарения образовывали густой туман с неприятным гнилостным запахом. Какие-то мелкие существа копошились вокруг него. Бушмейстер пересек ему путь прямо перед носом, а когда он замер, сжавшись в комок, чтобы не привлечь внимания змеи, холодное, скользкое тело какой-то ящерицы переползло через его голую руку. Брэкстон почти не обращал внимания на такие встречи, поглощенный мыслями о предстоящей схватке с рептилиями в человечьем облике. Он упрямо продвигался вперед, не позволяя себе отвлекаться. Какой-то зверь увязался следом; его тяжелое тело с хрустом продиралось сквозь подлесок, но когда Брэкстон остановился и прислушался, шум тотчас прекратился, и он снова продолжил свой путь.

Настоящие трудности начались позже, когда он вплотную подобрался к основанию замеченного накануне с дерева холма. Он представлял собой почти правильный усеченный конус и отличался необыкновенной крутизной. Склоны холма были сплошь усеяны осыпями мелких камней, но попадались и более крупные валуны. Один неверный шаг мог вызвать камнепад и предупредить преступников. Полицейский снял высокие кожаные сапоги, и закатал до колен штаны и только тогда начал осторожно карабкаться вверх, пользуясь для прикрытия любой неровностью почвы, любым крупным обломком камня.

Далеко-далеко, на самом краю горизонта, появилась маленькая полоска света. Совсем еще тонкая, узенькая, како го-то неопределенного цвета, она, тем не менее, помогла ирландцу различить на ее фоне фигуру маячащего на вершине холма человека. Без сомнения, он был часовым, о чем красноречиво свидетельствовали его поза и ружье на плече. Сама вершина представляла собой небольшое плато окружностью около сотни ярдов. По периметру этой окружности прохаживался часовой, время от времени останавливаясь и напряженно вглядываясь в раскинувшееся под ним необъятное море мрака. Начиная от периметра, плато плавно понижалось к центру, образуя некое подобие вулканического кратера. В центре кратера была разбита большая белая палатка. Несколько стреноженных лошадей топтались поодаль, а вокруг были разбросаны пучки сухой травы и разнообразные предметы упряжи. Находясь на границе плато, уже можно было довольно легко различить все эти детали, так как серая полоска на востоке заметно побелела и с каждым мгновением светлела и расширялась. Можно было разглядеть и лицо дозорного, неутомимо вышагивавшего по кругу, — довольно симпатичное лицо, но с явными признаками слабоумия. Черты его несли дьявольскую печать, но не столько врожденной порочности, сколько врожденного идиотизма. Часовой пребывал в хорошем настроении, потому что певчие птички уже проснулись и оглашали лес внизу и склоны холма веселым тысячеголосым щебетом. В этот предутренний час он забыл подделанный вексель, томительное путешествие через океан, дерзкий побег и зловещий каньон по ту сторону гор Тапу. Взор его затуманился, и он замурлыкал себе под нос незамысловатый деревенский мотив. Мысленно он снова очутился в Уэст-Райдинге, небольшой деревушке близ Йоркшира. Большой валун прямо под ним обернулся пригорком, под которым жила его Нелли — жила до тех пор, пока он не разбил ее сердце. Еще он увидел увитую плющом церковь, но уже не у подножия, а на вершине все того же пригорка. Присмотрись он получше, непременно увидел бы кое-что еще — кое-что, плохо вписывающееся в воображаемую картину, а именно — бледное, бесстрастное лицо, высунувшееся из-за валуна. Даже не подозревая, что ищейки правосудия напали наконец на его след, беглый каторжник развернулся на каблуках и зашагал в противоположном направлении, по-прежнему продолжая насвистывать мелодию своей юности.

• Предыдущая
• 24/115
• Следующая