Божественная сила - Рейнольдс Даллас МакКорд Мак - Страница 22

• Предыдущая
• 22/47
• Следующая

— Послушай, — сказал он снова, — мне все время кажется, когда я с вами всеми разговариваю, что я вступил в беседу на несколько веков позже, чем нужно. Скажи, чего хочет добиться твой старик… то есть, твой отец. Что это за разговоры о том, что коммунисты для него слишком мягкие. Они недостаточно радикальны для него?

Голос из-за его спины произнес:

— Мгм, у нас гость.

Эд вздрогнул, ожидая удара молнии между лопатками, и обернулся.

Лицо человека, стоящего позади него, было преисполнено всеобъемлющего понимания и печали. Таббер выглядел примерно таким же опасным, как богоматерь с младенцем кисти Микеланджело.

Эд Уандер тем не менее поднялся с места.

— А… мм… здравствуйте, сэр… уух, простите, не сэр… ээ… Иезекиль… мм… добрая душа.

— Здравствуй, Эдвард. — Седобородый пророк просиял ему навстречу. — Ты ищешь дальнейшего просветления на пути в Элизиум?

Старик со вздохом уселся на один из складных стульев. Он явно не питал обиды по поводу того, что произошло в прошлый раз.

Нефертити тоже встала. Она принесла отцу стакан воды, которую налила из ковша. Эд Уандер помимо воли обратил внимание, что она двигается, как малайские женщины, которых он видел в передачах о путешествиях — голова и плечи гордо выпрямлены, бедра мягко колышутся.

— Н-ну, ээ, да, — торопливо сказал Эд. — Захватывающая тема. Насколько я понимаю, вы стремитесь к чему-то вроде Утопии. Мм…

Иезекиль Джошуа Таббер нахмурился.

— Добрая душа, тебе не удается понять слово. Мы не ищем Утопии. Предполагается, что Утопия — это совершенное общество, а любое совершенство автоматически перестает расти. Следовательно, концепция Утопии консервативна, если не реакционна. Это ошибка многих, в том числе так называемых коммунистов. Они думают, что как только их земля обетованная будет достигнута, всякий прогресс остановится, и будет достигнуто тысячелетнее блаженство. Чушь! Всеобщая Мать не знает остановок. Путь в Элизиум бесконечен!

Эду показалось, что некоторое время он следил за ходом мысли старика, но к концу все это превратилось в абракадабру.

Но Эду Уандеру часто приходилось иметь дело с чокнутыми. Неважно, что у этого были невероятные способности, с которыми Эд никогда до сих пор не сталкивался. Все равно это был псих. Эд сказал успокаивающе:

— Ага, после того, как вы объяснили, мне стало ясно. Утопия реакционна.

Таббер вопросительно посмотрел на него.

— Я понимаю, добрая душа, что твои мотивы для посещения нас могут быть иными, нежели интерес к пути. — Таббер благожелательно улыбнулся и посмотрел на Нефертити, которая все это время не сводила с Эда Уандера глаз. Она покраснела. Эта девушка непрерывно краснеет, подумал Эд Уандер. Не может быть, чтобы она на самом деле была настолько застенчива.

— Возможно ли, что ты пришел сюда из-за моей дочери? — мягко спросил Таббер.

Может быть, это и было сказано мягко, но Эд Уандер едва усидел на стуле. Все инстинкты умоляли его вскочить. Вскочить и бежать прочь!

— О нет, — запротестовал он. — Ээ…

— Отец! — сказала Нефертити.

Эд не смотрел на нее. Он подозревал, что Нефертити Таббер приобрела кирпичный цвет — если уж она способна порозоветь при одном только виде мужчины. Эд, заикаясь, пробормотал:

— О нет. Нет. Я пришел по поводу телевидения и радио.

Иезекиль Джошуа Таббер нахмурился, но лицо его было таким, что хмурое выражение было добрее, чем улыбка иного человека. Он печально сказал:

— Как жаль. Поистине, путь Всеобщей Матери, путь в Элизиум освещается романтической любовью юных. И я боюсь, Нефертити из-за меня ведет такую жизнь, что утрачивает возможности встретить пилигримов ее собственного возраста. — Он вздохнул и сказал:

— Но что у тебя за дело, Эдвард, по поводу телевидения и радио? Ты ведь знаешь, что мне не нравится направление, которого придерживаются наши средства массовой информации в последние годы.

Тихая манера собеседника позволила Эду расхрабриться. Похоже, Таббер совсем не был зол на него за фиаско на станции в ту ночь.

— Ну, вы бы могли все же не доводить это до такой крайности. Я имею в виду ваше отсутствие симпатии к ним.

Таббер был озадачен.

— Не думаю, что я понимаю тебя, добрая душа.

— Проклятие, — нетерпеливо сказал Эд. — Проклятие, которое вы наложили на телевидение и радио. Боже правый, только не говорите мне, что вы забыли, что это сделали!

Таббер ошеломленно переводил взгляд с Эда на Нефертити. Пристальное внимание девушки, сосредоточенное на Эде, постепенно рассеивалось по мере того, как росло понимание. Она сказала:

— Отец, ты, быть может, забыл, но тогда ночью в радиопередаче Эда ты был вне себя от гнева. Ты… воззвал к силе, чтобы проклясть радио.

— И теперь в мире нет ни одной работающей теле— или радиостанции, — выложил Эд.

Таббер тупо посмотрел на них.

— Вы хотите сказать, что я призвал гнев на эти, как признано, извращенные институции, и… это СРАБОТАЛО?

— Сработало, а как же, — мрачно сказал Эд. — Я теперь безработный. В этой отрасли были задействованы несколько миллионов человек, и все они, в разных частях света, безработные.

— Во ВСЕМ мире? — спросил Таббер в изумлении.

— Ах, отец, — запротестовала Нефертити. — Те же знаешь, что тебе дана сила. Помнишь того молодого человека, который постоянно играл на гитаре свою народную музыку?

Таббер потрясенно уставился на Эда. Он ответил дочери:

— Да, но порвать пятидолларовые струны на гитаре на расстоянии нескольких футов — это совсем не…

— Или неоновая реклама, на которую ты жаловался, что глаза будто вот-вот выскочат у тебя из головы, — сказала Нефертити.

— Вы что, хотите сказать, что не знали, что это подействовало? — спросил Эд. — Не знали, что после того, как вы прокляли радио, теперь не осталось ни одной работающей теле— или радиостанции?

Таббер произнес в благоговейном ужасе:

— Силы, которыми может наделить Всеобщая Мать, поистине достойны удивления.

— Достойны-то достойны, — резко сказал Эд. — Но вопрос в том, сможете ли вы их обратить назад? Люди впадают в отчаяние. Даже в таком маленьком городке, как этот, тысячи людей бродят по улицам, не имея, чем заняться. Даже небольшой палаточный митинг вроде вашего забит до отказа и… — он оборвал фразу. Лицо Иезекиля Джошуа Таббера внезапно стало пустым, трагически пустым.

— Ты хочешь сказать… добрая душа… — с трудом произнес Таббер, — что внезапно привлеченные нами огромные толпы, аудитория столь обширная, что я должен держать дюжину проповедей в день, что все это вызвано…

— Они пришли сюда, потому что больше нет места, где бы их развлекали, — резко сказал Эд.

Нефертити сказала тоном мягкого сочувствия:

— Я собиралась сказать тебе об этом, отец. Множество людей слоняется по улицам. Они отчаянно ищут развлечений.

К добродушному Табберу, на мгновение сломленному известием, медленно возвращалась сила.

— Развлечений!

— Иезекиль, неужели ты не видишь? — сказал Эд. — Люди должны что-то делать со своим временем. Они хотят, чтобы их развлекали. Люди имеют право немножко повеселиться. Это можно понять, верно? Они любят радио, они любят телевизор. Им нельзя в этом помешать. Ну так вот, они не знают, куда себя деть. Им нужно как-то убить время.

— Убить время! Убить время! — загремел Таббер. — Убивать время, добрая душа, это не значит совершать убийство, это значит совершать самоубийство. Мы совершаем самоубийство нации, влача пустую бессмысленную жизнь. Человек должен встать на путь к Элизиуму, а не искать способов прожигать жизнь!

— Да, но разве ты не видишь… ээ… добрая душа? — сказал Эд. — Люди не желают прислушиваться к твоим словам. Они настроены совсем на другое. Они хотят, чтобы их развлекали. И им нельзя помешать. Можно, конечно, отобрать у них радио, отобрать телевизор…

Еще продолжая говорить, захваченный спором, Эд Уандер понял, что уже сказал слишком много. Иезекиль Джошуа Таббер вырос ростом в гневе.

• Предыдущая
• 22/47
• Следующая