Священная Русская империя - Катканов Сергей Юрьевич - Страница 2

Или вот открыли у нас в Вологде памятник маршалу Коневу. Иван Конев начинал свою карьеру с подавления крестьянских восстаний. В Никольском районе и до сих пор хорошо помнят, как этот палач–каратель саблей рубил безоружных крестьян. В самый раз — герой нашего времени. Конечно, Конева у нас прославляют, как освободителя Европы от фашистского ига. Только это фашистское иго длилось всего 4 года. А поработитель Европы Конев на полвека загнал народы Европы в коммунистическое иго. Его можно считать освободителем Европы только в одном случае — если коммунистическая диктатура — большое благо, тогда он, конечно, достоин памятника, но тогда почему же мы сами от этой диктатуры отреклись?

Вполне понятно, что происходит — власть заигрывает с ностальгическими настроениями граждан. Но это имело бы реальное идеологическое значение только в одном случае — если бы наверху планировали реставрацию советской власти. Однако, эти люди совершенно не хотят возвращения к власти коммунистов. И тогда получается, что все эти заигрывания с советским прошлым — лишь некий заменитель идеологии.

Характерный пример этой тенденции — преувеличенные усилия, которые власть вкладывает в празднование юбилеев победы в Великой Отечественной войне. Вполне понятно, зачем это делается. Власть усиленно ищет и всё никак не находит некую идею, которая объединила бы всех россиян. А тут — вот вам пожалуйста. Годовщины Великой Победы готовы праздновать все, независимо от политических убеждений, причем довольно искренне. Для национал–патриотов — это триумф русского народа. Для коммунистов — триумф компартии, которая конечно же была главным вдохновителем победы. Для либералов — это разгром нацистской тоталитарной диктатуры, победа над проклятыми антисемитами и расистами.

Власть как будто бы нашла всех объединяющую идеологию. Но это иллюзия. По одной простой причине. Смысл обретения общей идеи в том, чтобы она указывала нам путь вперед, в будущее, а прославление великой победы нам путь вперед не указывает, совершенно ни чего не говорит нам о том, какое будущее строить. Если, объединенные радостью общей победы, мы попытаемся идти вперед — мы будем двигаться вперед затылком и непременно расшибемся.

Радость победы — это нечто вроде бы как идейное, потому что это не о материальном, не об уровне жизни, не о повышении зарплат. На самом деле тут нет ни какой идеи. Ну да, мы победили в середине прошлого века. А дальше–то как жить? Во что верить, что любить, на что надеяться? Неизвестно.

Наверху до сих пор смертельно бояться дать внятную оценку советскому периоду нашей истории, пытаясь ограничиваться нечленораздельными бормотанием: «Многое, конечно, было плохо, но ведь что–то же было и хорошо». Так и есть, конечно, но это ни кому ни чего не объясняет. В жизни добро и зло перемешаны всегда, и сказать об этом — значит ничего не сказать. Всё же надо разобраться, добро или зло доминировало в советской власти. А чтобы ответить на этот вопрос, надо иметь четкие критерии оценки.

Вот, скажем, плановая экономика. То что она неэффективна, доказано жизнью, но то, что она имеет некоторые преимущества перед рыночной — это тоже бесспорный факт. За два десятка лет мы уже убедились, что рынок — не панацея. Может быть, надо развивать положительные стороны плановой экономики, постепенно избавляясь от отрицательных? Товаров, конечно, было бы меньше, чем сейчас, но, может быть, и хрен с ними? Товарное изобилие ни кому не принесло счастья.

Вообще, это вопрос полемический. А у нас, оценивая советскую власть, оценивают в основном экономическую модель, потому и не могут ни до чего договориться. А между тем, экономика — не главное, экономическая модель может быть по большому счету какой угодно.

Главной советской идеей было построение коммунизма в СССР с последующим распространением его на весь мир. Сегодня несостоятельность коммунистической идеи уже ни у кого не вызывает сомнений. Нам 70 лет отравляли мозги ложью. Вся советская идеология от начала и до конца была построена на лжи. И когда сегодня иные мыслители рассуждают о «ценности советского периода нашей истории», они о чем вообще говорят? О том, что жить по лжи тоже по своему неплохо?

Кто–то может сказать, что пусть коммунизм — химера, но социализм мы всё–таки построили, и он был лучше капитализма. Как ни странно, в чем–то он и правда был лучше. Так насколько значимо то лучшее, что было у нас, и насколько оно перевешивает худшее?

И вот тут уместно вспомнить, что СССР был единственной в мире страной государственного атеизма. Атеизм был обязателен для всех, он–то и был основой нашей идеологии. Сегодня, когда некоторые православные, всё позабыв, начинают «агитировать за советскую власть», я обычно спрашиваю: «Вам, верующим людям, хотелось бы вернуться в страну государственного атеизма?» И агитация сразу прекращается.

Или, может быть, кто–то думает, что из той жизни достаточно было убрать государственный атеизм, и она стала бы вообще замечательной? А вот и нет. Из той жизни атеизм невозможно было убрать, потому что он был органичной, принципиальной частью той идеологии. Сама коммунистическая идея, идея вроде бы экономическая и политическая, была по сути своей религиозной: «Нам не нужен рай на небесах, мы построим рай на земле».

Социализм — это не определенный способ распределения материальных благ, это определенный способ отношения к религии. Экономическая модель там была вторичной, и она в принципе могли быть другой. А вот отношение к религии не могло быть другим в рамках того строя. Научный коммунизм — это наука жить без Бога.

Нам это кажется странным? Нас ведь учили, что в основе всего лежат экономические процессы, а отношение к религии — дело десятое. Но в том всё и дело, что эта «замороченность экономикой» — прямое следствие изгнания Бога из жизни. Если нам говорят, что в основе жизни лежат экономические процессы — это уже религиозная идея, точнее — антирелигиозная.

Итак, при оценке Советского Союза самым принципиальным является то, что это была страна обязательного атеизма, который был идейной основой всего государственного строительства. И с этой (самой главной!) точки зрения оценка нашего советского прошлого — бесспорно и однозначно отрицательная.

Что тогда означает сегодня заигрывание наших правителей с советским прошлым? Одни и те же люди выступают за восстановление памятника Дзержинскому, а потом играют в церкви роль подсвечников. Это что, желание добавить в религию немножко атеизма или в атеизм немножко религии ради укрепления, так сказать, идеологической конструкции?

Если вы решили построить ледяной дворец, вы не можете в каждой комнате установить по камину. Есть вещи, которые нельзя иметь одновременно. Есть идеологии принципиально не совместимые. Если для вас дорого советское прошлое, забудьте дорогу в храм. Хотя, конечно, лучше бы наоборот.

Над Москвой ещё не развеялся пороховой дым после расстрела Верховного Совета, а мы уже голосовали на референдуме за новую Конституцию. Можно ли было в этой очень нервной ситуации сделать продуманный, осознанный, взвешенный выбор? До того ли тогда было, чтобы спорить по отдельным статьям? Да и много ли мы понимали тогда в этих статьях? Как мыслил тогда даже очень политизированный и чрезвычайно взволнованный историчностью момента русский человек?

В 1991 году мы отказались от советской власти, и с тех пор больше двух лет прожили по Конституции РСФСР, пытаясь её как–то подлатать, перекроить, улучшить. Было вполне понятно, что долго так продолжаться не может. На базе старого советского исходника невозможно было создать основной закон, отражающий новую реальность. Нужна была новая Конституция. А какая новая? Понятное дело — антисоветская, антикоммунистическая. Мы хотели Конституцию проигравшего социализма.

Сейчас уже трудно представить себе, до какой степени черно–белым было мышление советского человека. Мы знали только две политические реальности — социализм и капитализм. Мы тогда не знали и знать не могли, сколько разных политических реальностей скрывается за словом «капитализм». Мы выросли в условиях противостояния двух систем — только двух. И если от своей системы мы отреклись, то вроде бы ни чего другого не оставалось, как принять другую систему.