Год дракона (СИ) - "Civettina" - Страница 99

Когда я пришел в себя после очередного провала в темноту, Максик, видимо, не выдержал происходящего и сам заговорил о том, к чему я пытался его подготовить:

– Знаешь… Вовка был прав: после ритуала мои сны о чудовищах прекратились. Я снова стал видеть то, что видел, когда был маленький – события из жизни, всякие путешествия и глупые ситуации. Это было так чудесно! Я словно освободился, словно излечился от тяжелой болезни. Но потом приехали близнецы и дали мне попробовать уран. Да, он придает мне силу, и мне нравится управлять ею, но… кроме этой силы он дает мне еще кое-что… нечто жуткое, – Максик сделал долгую паузу, как будто набирался смелости, чтобы произнести это. – Сны! Он дает мне ночные кошмары про мертвых драконов. Я вижу их снова и снова – убитых, заморенных голодом, замученных – и не могу найти покоя, пока не нарисую, – на глазах брата выступили слезы. – Словно вся история гибели нашего рода проходит через меня… Я боялся, что я сойду с ума от этого, потому что каждая ночь для меня – пытка. А сейчас… – губы Максика задрожали. – Жень, не заставляй меня переживать еще и твою смерть… Я просто не вынесу этого!

У меня в горле встал комок, из-за которого было трудно дышать. Мне и так каждый вдох и выдох давался нелегко, а тут я просто задохнулся. Максик воспринял это, как попытку что-то сказать, поэтому положил руку мне на плечо и улыбнулся:

– Молчи, не трать силы. Лучше борись, Женька! Ты нужен мне и нужен Вовке! Знаешь… моим ярким воспоминанием детства был не Вовка, а ты. Ты был со мной рядом в детдоме, ты заступался за меня, ты успокаивал и говорил, что все будет хорошо. Ты, а не он.

Я попытался возразить, но Максик остановил меня:

– Я понимаю, да. Он боролся за нас по-своему, но не смог победить обстоятельства. Тем не менее, я считаю своим кумиром тебя, а не его. Помнишь, в детдоме дети забрали у меня водяной пистолет и солдатиков? Я пришел к тебе – не жаловаться, нет. Просто хотел поделиться своим горем. Ты погладил меня по голове и сказал: «Я не дам тебя в обиду, потому что ты мой младший брат». Помнишь?

Я слабо кивнул.

– Ты самый лучший в мире старший брат, Женька! – на мою ладонь капнула слеза, и мне стало невыносимо стыдно. Тогда, в детдоме, я повторил Максику слова Вовки, сказанные им в тот день, когда нас увозили в детдом. «Я не дам вас в обиду, потому что вы мои младшие братья», – шепнул он мне, перед тем как нас с Максиком посадили в машину. И чтобы придать себе сил в новом коллективе, я опять, как в детстве, играл в меня и Вовку, отведя себе роль старшего брата. Для меня это был способ примириться с ситуацией, а для Максика он стал основой гораздо более сильных чувств.

– Жень, пожалуйста… не умирай… – брат перешел на шепот и, уже не в силах справляться с нахлынувшими эмоциями, заплакал.

Раньше я никогда не думал о своей смерти: как она настигнет меня, где это произойдет и сколько будет длиться. И вот наступил момент, когда не думать о ней уже невозможно. Если бы можно было выбирать, я бы предпочел умереть в бою. Красиво упасть – пронзенным вражеским мечом или сраженным вражеской пулей. Я бы предпочел, чтобы братья нашли меня уже бездыханного – тогда бы они смогли дать волю чувствам, они могли бы кричать в бессильном гневе или рыдать, не беспокоясь о том, что причинят этим страдания мне. Но медленно угасать в постели – беспомощным и хилым – это было нечестно по отношению ко мне и моему пятнадцатилетнему брату. Если бы я мог продержаться, просто пережить какой-то отрезок времени, после которого наступило бы выздоровление, я бы пережил. Я бы стиснул зубы и сделал все, чтобы перебраться на другую сторону. Но я не знал, есть ли такое условие. Я не знал, что происходит с моим организмом. Возможно, то, что я еще жив, – уже большое достижение.

Максик вытер слезы и взял себя в руки.

– Я не отпущу тебя, понял? – сквозь зубы произнес он. – Что бы ты себе ни думал, никуда ты от меня не денешься!

Это прозвучало так безапелляционно, что я сам поверил в сказанное. Если бы смерть вызвала брата на дуэль, я уверен: Максик бы вышел победителем.

К сожалению, смерть предпочла действовать тихой сапой и постепенно подтаскивала меня к черте, переступив которую, я потеряю все шансы на возвращение. Я снова проваливался в небытие и снова возвращался, и с каждым разом мое пребывание в сознании становилось все короче, а черные пробелы – все длиннее. И когда я открывал глаза, я видел, что отчаяние в глазах брата все крепнет. Мне хотелось его поддержать, и я улыбался. Не знаю, насколько жалкой выглядела эта улыбка, но это все, что я мог сделать для младшего.

Когда меня в очередной раз накрыла темнота, я вдруг почувствовал, как медленно погружаюсь на дно реки. Я всем телом ощущал ее течение, но мне было не победить его. Толща воды придавила меня так, что я не мог пошевелить и пальцем. Только лежал и смотрел, как река катит надо мной свои тяжелые темно-зеленые волны. Сквозь них почти не проникал свет и звуки доносились искаженными и глухими. Возможно, именно это явление древние греки и назвали Стиксом – рекой забвения.

========== Воскрешение ==========

Под водой было тяжело даже моргать. Я, сколько мог, лежал с открытыми глазами, но стоило мне их закрыть, как я преодолевал небывалое сопротивление, чтобы снова увидеть бутылочно-зеленую толщу воды. И вот, когда я в очередной раз, дав глазам отдохнуть, с трудом приподнял веки, в глаза мне ударил нестерпимо яркий свет. Я помнил, что о таком свете рассказывали люди, пережившие клиническую смерть, но они описывали его теплым и приятным, а этот без жалости слепил меня. И не было никакого чувства защищенности и гармонии. Видимо, для драконов смерть наступала несколько иначе. Я зажмурился, ожидая, когда душа покинет тело и перенесется в другой мир, но вместо этого ко мне начал возвращаться слух.

– Он приходит в себя, – донесся издалека чей-то голос.

Я снова попытался открыть глаза, но свет резал по ним белым ножом, и я ничего не видел.

– Все хорошо, Женя! Все хорошо, – я ощутил на своем лбу чью-то руку – теплую, сухую, легкую. От нее веяло спасением.

Я хотел спросить, где я и что произошло, но из горла вырвался только хрип.

– Не надо разговаривать, не трать силы, – голос слышался уже отчетливей. Он был знакомый и приятный, но я не мог определить, кому он принадлежит. И сквозь завесу слез я видел одним расплывчатым пятном чье-то лицо. Если он называет меня по имени, значит ему можно доверять, потому что незнакомца Максик бы не подпустил ко мне.

– Женька! – второй голос прозвучал громче, и его я узнал бы из тысячи других – Вовка! Моя постель покачнулась – он сел на край кровати и взял меня за руку.

– Ну как ты, дружище? Напугал нас…

Сквозь туман и слезы я пытался разглядеть брата, но лишь по плечистой фигуре и голосу понимал, что передо мной – Вовка. Я беззвучно, как рыба, шевелил губами – спрашивал, как Максик.

– Теперь все будет хорошо. Кот поставит тебя на ноги, – заботливо произнес брат.

Кот! Это его голос я услышал первым. Видимо, Максик позвонил двуглавому, чтобы попросить совета, ведь из меня лекарь был хреновый. А близнецы приехали, чтобы не бросать парня одного наедине с проблемой.

– Максик рассказал мне про эллогов, – продолжал Вовка. – Давненько о них не было ничего слышно. Но ты, я смотрю, на всех фронтах успеваешь: пришельцев заколбасил, по пути подружку завел.

Если бы не моя болезнь, я бы покраснел как помидор, но я лишь закатил глаза.

– Да ладно, ничего страшного, – Вовка легонько похлопал меня по груди. – Она симпатичная, хозяйственная. Помогает нам… И человек хороший. Жаль, что ей уже никогда не оправиться от увиденного. Такие раны не заживают, впрочем, как и твоя.

Мне хотелось узнать, что там с моей раной и насколько плохи или хороши мои дела, но говорить я не мог. Я закрыл глаза всего на полминуты, но неожиданно для себя уснул. Не провалился в темноту, а именно уснул и даже видел какой-то сон. Когда я снова открыл глаза, дневной свет показался мне не таким ярким. Я подождал, пока глаза к нему привыкнут, и осмотрелся. В кресле возле окна сидел Кот и листал мой блокнот, в котором я записывал рецепты произведенных мною отваров и настоев. Заметив, что я проснулся, Кот тут же переместился ко мне на кровать.