БЛАТНОЙ - Демин Михаил - Страница 28
- Предыдущая
- 28/145
- Следующая
12
Беда
Лето 1937 года было знойным и ветреным. Пыльные смерчи крутились по улицам поселка, шумя и сшибаясь, раскачивались над крышами сосны. И высоко и пронзительно ныли телеграфные провода.
Ветер выволакивал из-за леса лиловые тучи; он словно бы пас их, свистал и подстегивал и стремительно гнал в вышину. Косматые, отягченные влагой, они росли и затмевали небо. И нередко по вечерам на поселок обрушивалась гроза.
Звенящая пелена дождя возникала тогда за окнами нашего дома. Время от времени с коротким грохотом сумрак распахивался, таял и тут же смыкался, густея. И с каждым сполохом грозы темнота становилась все плотней.
В один из таких вечеров отец явился домой с запозданием - усталый, вымокший и необычайно угрюмый.
— Господи, - сказала Ксеня, - что случилось? На тебе лица нет…
И потом - принимая из рук его тяжелую, сырую шинель:
— Ты ел что-нибудь?
— Н-нет, - ответил отец, - не хочется… Вот водки - выпью!
— Но что все-таки случилось?
— Арестован Валентин, - сказал, запинаясь, отец. - Странные вещи творятся в Москве…
Голос его пресекся; он словно задохнулся на мгновение и сильно - торопливым движением - рванул тугие крючки воротника.
— Валентин? - ахнула Ксеня, бледнея.
— Да. Сегодня.
Тут он заметил меня (взлохмаченный и босой, я выглядывал из детской) и приказал - неожиданно резко и громко:
— Эт-то что такое? А ну, в постель! Живо! - и пошел, тяжело ступая, по коридору.
Я долго не мог уснуть; сквозь неплотно притворенную дверь сочился свет, доносились всхлипывания Ксени, тревожные, приглушенные голоса.
Именно тогда впервые услышал я слово «террор».
— Понимаешь, я был в академии, готовился к докладу, - рассказывал отец. - И вдруг звонок. Насчет Валентина… Ну, я сразу - в ЦК. А там говорят: ваш брат оказался врагом…
— Но как же так? - удивлялась Ксеня. - Какой же он враг? Известный революционер, крупный дипломат. Живет в доме правительства… Нет, тут, наверное, ошибка.
— Дом правительства, - протяжно сказал отец. И сейчас же я представил себе обычную его хмурую усмешку. - Этот дом уже наполовину пустой… Взяли не только Валентина, взяли многих! Такого террора страна еще не знала.
— Но почему, почему, - не унималась Ксеня. - Откуда это идет?
— Сверху, конечно.
— Погоди. Ты говоришь - сверху. Но ведь арестовывают как раз тех, кто принадлежит к самой верхушке…
— Есть еще политбюро, - жестко выговорил отец, - есть Сталин.
— Сталин, кажется, знаком с Валентином?
— Знаком… Когда-то встречался с ним в подполье, даже жил у него одно время - в Питере, на конспиративной квартире.
— Неужели же он не верит…
— Он вообще не верит никому. И это самое чудовищное. Никому и ничему! И особенно преследует тех, кого знает лично.
— Господи, Господи, - забормотала Ксеня. - Что же теперь будет? Значит, тебя тоже могут арестовать…
— Могут.
Отец умолк. Звякнула посуда. Послышалось бульканье льющейся жидкости.
— Конечно, могут, - повторил он затем. Со стуком поставил стакан. Чиркнул спичкой, прикуривая. - У меня, признаться, уже начались кое-какие неприятности…
— Ты ничего не утаивай, - голос Ксени дрогнул, упал до шепота. - Рассказывай обо всем, ладно?
— Ладно. Ну, так вот. Сейчас происходит чистка командных кадров. Уже заготовлены списки неблагонадежных… И там, по слухам, есть и моя фамилия.
Он еще помолчал, постукал пальцем о край стола: - Любопытные, между прочим, списки! По сути дела, в них - вся старая ленинская гвардия…
— Так что же он, этот Сталин? - внезапно и звонко спросила Ксеня. - Сумасшедший, злодей? Кто?
— Не шуми, - сказал отец. - Не знаю. Ничего не знаю… Но все, как видишь, идет к одному… Если террор не прекратится, наступит и моя очередь, это ясно. Рано или поздно доберутся, возьмут. Да иначе и быть не может… Что я - хуже других?!
Вдруг он встал, заспешил и, пройдя на цыпочках по коридору, набросил на плечи шинель.
— Куда ты? - испуганно шепнула Ксеня.
— К Никифорову, - пояснил он хмуро. - Хочу поговорить насчет Валентина; он, по-моему, в Бутырках находится. А комендант Бутырской тюрьмы - старый друг Никифорова, понимаешь? Они вместе еще в ЧОНе служили… Зайду, попрошу: пусть узнает что-нибудь, справки наведет…
— Но ведь поздно уже - два часа ночи! Все давно спят.
— Спят? - усмехнулся отец. Посмотри-ка, глянь в окно! Спокойно спать теперь могут только дураки или доносчики.
Он ушел. Я разбудил Андрея; мы приникли к окошку и замерли, удивленные.
Ночная тихая улица была залита светом!
Гроза давно иссякла, и небо очистилось; голубые млечные огни роились над крышами, мигали в сосновых ветвях и смешивались с густыми поселковыми огнями.
Все окна вокруг были ярко освещены, и каждое окрашено по-своему. И в пылающих этих квадратах (оранжевых, белых, зеленых) маячили тени, двигались зыбкие силуэты людей…
И это было красиво и страшно.
О судьбе Валентина отец так и не смог ничего узнать; младший брат его исчез бесследно - и навсегда. Где он погиб? Когда? При каких обстоятельствах? Вероятно, его, как и многих, расстреляли в подвалах Лубянки - тотчас же после ареста. А может быть, все было иначе… Может, он умер от пыток - мучительно и не сразу - и долго где-нибудь лежал, томимый болью, с отбитыми почками, с переломанными позвонками. О чем он думал в последний свой час? Что ему привиделось перед кончиной - донские синие плесы? Родная станица? Семья? Или крутые, окропленные кровью, пути революции - былой ее пламень и нынешний мрак…
Отец мой метался по Москве - и чувствовал себя как в пустыне, как в безлюдной степи. Официальные запросы оставались без ответа, а надежных друзей, к которым можно было обратиться за помощью, становилось все меньше. Вскоре их почти совсем не осталось. Большинство из них сгинуло, подвергшись репрессиям, а другие - те, кто сумели уцелеть, постепенно начали сторониться его…
Он был в опале. Это знали все! Дела его были нехороши, будущее - туманно. Устав от сомнений и маяты, отец подал командованию рапорт с просьбой направить его в Испанию (там в горах Гвадалахары, в окопах Валенсии и Арагона, сражалось немало старых его соратников). В просьбе этой было отказано. Тогда он решил уйти в отпуск - и был отпущен безоговорочно и сразу.
- Предыдущая
- 28/145
- Следующая
