Священная терапевтика - Алеф Зор - Страница 154

Часть 8. САМОСТОЯТЕЛЬНОЕ ЛЕЧЕНИЕ

Только сила, напоенная Божественной любовью, способна исцелять, ибо любовь суть квинтэссенция всякого целительного процесса

Глава I. ТРИ СИЛЫ.

Он проснулся от горя.

Пытаясь отогнать наваждение, Ахелой Кротонский стал мутно озираться вокруг. Но следом пришла боль.

Грудь медленно каменела, и там, глубоко, щемяще запульсировала жилка. Дыхание остановилось, и он в судорогах корчился на золоченом ложе. Затем что-то порвалось внутри и изо рта его потекла струйка темной крови.

Он подумал, что умирает. Очертания предметов, светильники, источавшие тусклое колеблющееся пламя, мраморные статуи — все заволакивалось мучительной багровой дымкой и отступало, а прямо под ним разверзалась холодная пустота.

— Боги Олимпа! — хрипела какая-то частица его сознания, все еще не угасшая. — Жить!

Боги безмолвствовали. Он видел себя уже повисшим над бездной, и из ее небытия долетал глумливый, беспощадный хохот. Этот смех разбудил в нем ужас, какого он никогда раньше не ведал. Знатный кротонец^[303] с криком сорвался со своего пышного ложа и замер на мраморном полу.

Очнулся он от холода. Деревянные ставни, распахнутые настежь, впускали свежий утренний бриз.

Ахелой понял, что дрожит. Сморщась, он поднялся с холодных плит и, закутавшись в тогу, подошел к оконному проему. Искусно вырезанная белая решетка не препятствовала зрению, и он стоял, глядя, как восходящее светило ласкает томные волны Тарентского залива.

Легкий морской ветерок, разбудивший его от обморока, пролетая над городом и садами, подхватывал запахи, из причудливого столкновения которых возникал острый и безнадежно желанный аромат Жизни.

И Ахелой стоял, прикрыв глаза, и дышал этим ветром, дышал, не в силах насытиться; крупные слезы текли по его усталому лицу и, смывая запекшуюся на подбородке кровь, алые, падали вниз…

Асклепиады^[304] не ошибались.

Прогноз болезни исполнялся с точностью до декады.

Что ж, прогноз, по крайней мере, даст ему возможность закончить дела, составить завещание.

Завещание?

Он был одинок. Никто не владел его душою, и он не владел ничьей. Это удобно. Но теперь…

Мука бессмысленности подступила к его горлу, и снова проснулся ужас небытия: предчувствие пустого и гибельного провала впереди, за которым — ничто. Его сердце противилось, разум горестно восставал и отказывался признавать эту холодную бездну в конце пути, но, не зная иного, сломленный, отступал перед НИЧЕМ.

И Ахелой бросился прочь из огромного каменного дома, от этих статуй и мраморных колонн, где даже стены говорили ему о блаженной и пустой беспечности, в которой провел он всю свою жизнь.

Он медленно брел по жарким улицам, не узнавая никого — то отрешенно смотря себе под ноги, то с удивлением оглядываясь по сторонам, словно пытаясь вспомнить что-то; что-то спасительное, важное, но оно все ускользало…

Короткая улочка, редко мощенная массивными истертыми каменными плитами, вывела его на площадь, куда, словно в озеро, стекалось несколько больших и малых улиц. Там вырастал, подобно могучей скале, очаровывающей своей гармонической слаженностью и устремленностью, храм Аполлона Гиперборейского. Десятки и сотни раз послушные руки проносили его мимо величественного строения, когда он, уже умащенный и натертый благовониями, отправлялся на один из многих в своей жизни пиров… И он равнодушно смотрел, приоткрыв занавес, как мимо проплывала лепная колоннада.

Храм отталкивал его, казался надменным, чужим, лживым. В богов верили лишь глупцы и охлос^[305].

Теперь Ахелой Кротонский — просто умирающий Человек — стоял перед этими колоннами и не решался вступить под их сень.

Но внимание его привлекло необычное оживление перед воротами храма. Стояло множество богатых носилок, толпились рабы, суетились какие-то люди, очевидно, не попавшие или не допущенные внутрь. Разносились то гневные, то примиряющие голоса. Общее волнение разбудило в нем интерес, который на мгновение вытеснил каменную боль из легких. Пройдя вдоль колоннады, он остановился перед входом, где несколько солдат пытались обуздать рвущийся охлос.

— Да поразит вас Громовержец! Говорю вам, храм заполнен, заполнен до предела! — выкрикивал надтреснутый голос. — Ступайте прочь!

На Ахелое была тога члена Совета Тысячи, и толпа по привычке расступилась перед знатным сановником.

Он не был здесь двадцать один год — со времени своего совершеннолетия. Неожиданное безмолвие объяло его, и Ахелой пошатнулся, будто оглушенный. В сумрачном дыхании храма угадывался фимиам. Совладав с мгновенным трепетом — подошел к низкой, почти в половину человеческого роста, арке, ведущей в Зал Церемоний. Над ней, прямо из гранитной стены, проступала скульптура Аполлона Гиперборейского.

Невольно склонившись перед ликом Божества, Ахелой двинулся сквозь арку. Зал Церемоний, как и говорил страж, оказался заполнен людьми, и, распрямляясь на выходе из арки, он чуть не ткнулся в чью-то спину.

Под сводами святилища звучал мягкий голос. Толпа заворожено внимала полному, но статному Человеку, который стоял у алтаря, озаренный двумя прямыми солнечными лучами, отвесно падающими сверху. Его благородное лицо обрамлялось белокурой курчавой бородой, а золотая перевязь, служившая ему поясом, и пурпурная повязка на лбу говорили, что Человек этот облечен властью Иерофанта.

Световые столбы, как тонкие сияющие колонны, послушно стояли по обе стороны от него, а он, выступая из пелены, клубящейся между ними, казался гигантом. И Ахелой с удивлением понял, что напряженно вслушивается в каждое тихое слово этого удивительного Человека, ловит мимику его лица, жадно следит за властными движениями его рук.

— Я принял последний вздох из уст гибнущего Египта и ныне свидетельствую о смерти Страны Тайн. Эллины! Горе вам, ибо то отец и мать оставили вас, и боги отвратились от вас, и меркнет щит Зевса над осененной Элладой! И дикие полчища движутся с востока, готовые пожрать вас, нет больше Священной земли, ее храмы разрушены, народ порабощен, и я видел плачущего царя, и дочь Египта, волосами метущую пыль у престола Зверя… И их слезы стали моей кровью, и я сказал: «Да спасутся молодые побеги и да воспрянут они могучими стволами на кровавом пути Зверя, и переломлена да будет шея его!» Обратясь, я видел все это, и с тех пор не знал ни одного спокойного дня, и глас гибнущего Египта всюду сопровождал меня. Тогда я распалил в себе Зевсов пламень^[306] и принес его вам: смотрите — он жжет ладони мои!

И жрец воздел над алтарем свои трепещущие руки. Они источали розовое сияние.

Не помня себя, Ахелой повернулся к какому-то Человеку:

— Кто это?

— Пифагор Самосский, сын Аполлона Гиперборейского… — Жрец понизил голос до шепота — чуть слышного, шелестящего, и многолюдная толпа, как сплавленная воедино, подалась вперед.

…Зевс был первый и Зевс последний;

Громовержец;

Зевс — глава, Зевс — середина; из Зевса все произошло;

Зевс был муж, и вечный Зевс был дева;

Зевс — твердыня земли и звездами усеянное небо,

Зевс — дыхание всего и поток неустающей теплоты,

Зевс — корень моря, Зевс — Солнце и Луна;

Зевс — властелин, Зевс — сам первовиновник Вселенной.

Одна сила, один Дух, могучая основа мира,

И одно Божественное Тело, в котором все круговращается…

Ахелой не понимал, что с ним творится. Бешеные огненные волны, разливающиеся от макушки к ногам, наполняли его; тело сотрясалось, как в лихорадке, глаза — ослепли; а из тьмы, закрывая Вселенную, на него надвигались пылающие очи Самосского жреца. Казалось, стены со стоном и скрежетом рушились вокруг, блаженство, смешанное с нечеловеческим страданием, разрывало его, швыряло из стороны в сторону, и он слепо брел во тьме, наталкиваясь на людей и размахивая руками, пока не упал, ударившись о колонну.