Источник счастья - Дашкова Полина Викторовна - Страница 76

• Предыдущая
• 76/110
• Следующая

— Удивительно, — Агапкин попытался улыбнуться, — не думал, что в наше время кто-то ещё расследует убийства. Они происходят десятками, сотнями, каждый день, по всей России, и совершенно безнаказанно.

Таня болезненно сморщилась, прикусила губу.

— Потом я слышала, как судебный медик сказал, что волосы и бородка крашеные. На самом деле покойник был очень светлый блондин, почти альбинос.

— Ну, допустим, это действительно Худолей, — медленно произнёс профессор и принялся мять папиросу, — что теперь делать?

— Ничего, — Агапкин зажёг спичку и дал профессору прикурить, — если кто-то и должен что-то делать, то уж никак не Таня.

— Но вдруг его вовсе не опознают? — Таня опять взяла сахарные щипцы. — Тот господин, с нарциссами, помните, я вам рассказывала?

— Какой господин? — Михаил Владимирович удивлённо посмотрел на неё, потом на Агапкина.

— Кажется, мы сейчас все окончательно запутаемся. Нам не хватает Оси с его детективной фантазией.

— Да, кстати, — испуганно прошептала Таня, — вы помните неприятного пижона с усиками? Никифоров, кажется. Он представлялся художником, снимал чердак у мадам Котти и наблюдал за нашими окнами в бинокль.

— Он давно съехал. К чему ты вдруг о нём вспомнила? — спросил профессор.

— Ося в последнем письме написал, что видел его в Ялте.

— Вполне возможно. И что с того?

— Не знаю, — Таня нахмурилась, — он ведь тоже был как-то связан с Худолеем.

— Если уж вас, Таня, так сильно мучает эта история, извольте, я наведу справки, схожу в университетский морг, в полицию. В конце концов, я знаком с Георгием Тихоновичем ближе, чем вы. А вам лучше просто выкинуть из головы этот неприятный эпизод.

Агапкин говорил спокойно и уверенно. Михаил Владимирович взглянул на него с благодарностью и сказал, что он совершенно прав и больше к этой теме возвращаться не стоит.

Но дня через три Таня всё-таки спросила его, навёл ли он справки, был ли в полиции. Он, честно глядя ей в глаза, сказал, что выяснил совершенно точно: Георгий Тихонович Худолей ещё в феврале уехал на родину, в Томск. Труп с распоротой грудью и крашеными волосами похоронен в братской могиле как неопознанный.

— Если вас все ещё мучают сомнения, я достану адрес, вы можете написать в Томск, правда, почта сейчас работает скверно.

— Нет. Спасибо, не нужно.

Очень скоро эту историю забыли окончательно. Михаил Владимирович заболел ангиной. Неделю держалась высокая температура. Он категорически не подпускал к себе Таню, боялся, что заразит её. За ним ухаживал Агапкин. Няня Авдотья Борисовна чудом доставала свежее молоко, извлекала из своих тайных запасов заветную банку липового мёда, заваривала ромашку и сухую малину.

Профессор лежал в своём кабинете на диване, много спал, читал. Агапкин по несколько раз вдень прослушивал его лёгкие, заставлял полоскать горло, поил с ложки микстурами, кормил порошками.

Федор давно мог найти подходящую квартиру для себя, но все никак не съезжал. В доме Свешникова к нему привыкли, даже старая няня уже не ворчала, стала называть его Феденькой. Так получалось, что он всегда был нужен, полезен. Присутствие его не напрягало, наоборот, облегчало жизнь. Ему удавалось где-то доставать и приносить в дом свежие продукты, яйца, масло, колбасу. Он взял на себя общение с домовым комитетом, который возглавлял дворник Сулейман, и за это Михаил Владимирович был ему особенно благодарен.

Часто, сидя в гостиной или в столовой, он воображал себя полноправным членом семьи, Таниным мужем. Она любит его и носит его ребёнка. Вот сейчас подойдёт, обнимет, прикоснётся щекой к щеке. Нет никакого Данилова, он остался там, в дурном сне, сгинул в пороховом дыму, под штыками и сапогами пьяной от крови солдатни.

— Дисипль, вы не должны отступать. В такое тяжёлое для неё время он далеко, а вы рядом. Она видит вас каждый день, вольно или невольно прибегает к вашей помощи, чувствует ваше тепло и участие.

Так сказал Мастер. Он никогда не ошибался.

Мятежный генерал Лавр Георгиевич Корнилов сидел под арестом в Старом Быхове, неподалёку от Могилева, в здании женской гимназии, приспособленном под тюрьму. Вместе с ним осталась небольшая группа верных ему офицеров. Среди них был полковник Данилов.

С самого начала Павел Николаевич не видел для себя иных вариантов. В середине августа, перед поездкой в Ставку, он имел неприятный разговор с генералом Брусиловым. Старик считал Корнилова авантюристом, не щадящим ни свою, ни чужие жизни.

Алексей Алексеевич Брусилов был человеком мягким и мирным, характер его вовсе не соответствовал званию боевого генерала. Всеми силами он старался избежать конфликтов и кровопролитий, за что заслужил репутацию двуличного оппортуниста. Он пробыл главнокомандующим совсем недолго и потерпел полное фиаско. Теперь ему казалось, всё кончено, все безнадёжно. Разагитированные большевиками банды нельзя превратить в боеспособную армию.

Брусилов смутно знал о задуманном корниловском выступлении и считал, что оно обречено на провал. Прольётся много офицерской крови, а толку не будет.

— У вас молодая жена. Кажется, она ждёт ребёнка? Уходите в отставку. Катастрофа разразится в любую минуту. Россию вы вряд ли спасёте, а семью защитить можете и должны.

Тяжёлое чувство, что старик прав, не покидало Данилова, но он знал: если поступит так, если не использует этот последний шанс, потом, сколько будет жить, не простит себе.

Корнилов, став главнокомандующим после Брусилова, сумел за короткий срок добиться многого. Да, методы были жестоки, но других не имелось. Корнилов не стал, как его предшественник, объезжать бунтующие полки, вести с ними беседы, убеждать, уговаривать. Он ввёл смертную казнь в армии за убийства, грабежи, изнасилования. Преступников вешали открыто, на столбах, и несколько суток не снимали трупы. Это действовало сильно. К концу июля дисциплина стала налаживаться. Но и активность Советов возросла. Большевики шли к власти, нагло и грубо сметали все на своём пути. Правые пребывали в растерянности, враждовали между собой, искали виноватого.

Полковнику Данилову было невыносимо тяжело прощаться с Таней. Она не пыталась его удержать, он не услышал от неё ни слова упрёка.

— К ноябрю всё кончится. Я успею вернуться до того, как ты родишь.

— Конечно, — она поцеловала его, перекрестила, — я просто не стану рожать, пока ты не вернёшься.

После подавления корниловского выступления и ареста военной элиты все министры Временного правительства подали в отставку.

— Он выполняет задание Ложи, — сказала Люба Жарская о Керенском, — это часть мирового заговора тёмных сил. Большевизаны — бесы. Он расчищает для них дорогу. При первой возможности надо уезжать из России. С этой страной кончено.

Михаил Владимирович с наслаждением пил настоящий, свежий кофе, который принесла Люба. Красивая жестяная баночка с бразильскими зёрнами была королевским подарком в честь его выздоровления. Люба не доверила горничным смолоть и сварить кофе, отправилась на кухню и все сделала сама, под одобрительное ворчание няни. Ради такого случая Авдотья Борисовна даже вытащила из своего сундука неприкосновенный запас сахару.

Крепкий сладкий кофе был так хорош, что портить его глупыми речами вовсе не хотелось. Но Люба жаждала полемики, обижалась, когда профессор молчал. Пришлось говорить.

— Нет у Керенского никакого специального задания. Тщеславие, истерия, амбиции — вот тебе «тёмные силы». Но это не заговор мирового масштаба, это внутри самого человека, в его маленькой больной голове. Как всякий временщик и самозванец, он упивается властью. Он ничтожество, вдруг поднятое на невероятную вершину. Больше всего на свете боится грохнуться вниз, ему нужна поддержка. Страх лишает его рассудка. Он чувствует, каким огромным влиянием сейчас пользуются в массах эти проклятые Советы, и старается им угодить.

— Миша, но ты же не станешь отрицать, что он масон, так же как все они — Некрасов, князь Львов.

• Предыдущая
• 76/110
• Следующая