Источник счастья - Дашкова Полина Викторовна - Страница 2
- Предыдущая
- 2/110
- Следующая
— Вот оно. На месте.
— Всё равно не верю. У Гришки огромное потомство, кто-то из очередного помёта мог унаследовать рыжую пентаграмму. Это внук или правнук. Гришка почти весь облысел после операции.
— Облысел. Но теперь оброс.
— Так быстро?
— За месяц. Это нормально.
— И окрас новой шерсти в точности как прежний, та же пентаграмма на горле?
— Как видишь.
— У Гришки должен быть шрам на черепе. Где он? Никакого шрама нет.
Танина рука в чёрной медицинской перчатке осторожно перевернула крысу на брюшко. Михаил Владимирович взял большую лупу, разгрёб густую блестящую шерсть на крысиной холке.
— Вот он, шрам. Совсем маленький.
— Папа, перестань! — Таня помотала головой. — Рана не могла зажить так быстро, и шерсть не могла вырасти. Ты же не алхимик, не средневековый маг, не доктор Фауст! Ты сам отлично понимаешь, что это чушь и бред. Над тобой смеяться будут. Не может крыса двадцати семи месяцев от роду выглядеть вот так, не может! Двадцать семь месяцев для крысы — это всё равно что девяносто для человека.
— Эй, погоди, а что ты так кричишь? Почему ты перепугалась, Танечка? — Доктор погладил дочь по щеке. — У старого крыса выросла новая молодая шерсть. Порозовели склеры. Бывает.
— Бывает? — крикнула Таня, стянула перчатки и отшвырнула их в угол. — Папа, ты, кажется, с ума сошёл! Ты же сам уверял, что биологические часы никогда не идут вспять.
— Не кричи. Помоги мне взять у него кровь на анализ, пока он спит, и подумай, как нам укрепить крышку клетки, чтобы он опять не выскочил.
Михаил Владимирович уже держал в руках стальное пёрышко и чистую пробирку. Таня быстро скрутила в узел мешавшие ей волосы, повязала низко на лоб косынку, надела чистые перчатки. При этом она продолжала громко, нервно говорить:
— Он родился 1 августа четырнадцатого года, этой даты забыть нельзя. Война началась. Он единственный из помёта выжил. Хилый, но агрессивный.
— Вот именно, агрессивный, — пробормотал Михаил Владимирович, счастливо щурясь.
Капля крысиной крови скатилась в тонкую пробирку. Таня взяла сонного крыса и, пока несла его назад, в ящик, чувствовала сквозь перчатку тепло и пульсацию мягкого тельца. На миг ей показалось, что в руках у неё не лабораторный зверёк, каких она перевидала с детства великое множество и совершенно не боялась, а существо странной, неземной породы. Она покосилась на отца, склонившегося к микроскопу. На макушке у него сквозь жёсткий седой бобрик розово сияла лысина. Гришка зашевелил лапками. Эфир переставал действовать. Таня опустила крыса в ящик, на стружку, сверху придавила крышку тяжёлой мраморной подставкой от чернильного прибора.
— Будешь его вскрывать? — спросила Таня, стягивая перчатки и косынку.
Вопрос пришлось повторить громче. Отец прилип к микроскопу.
— А? Нет, ещё понаблюдаю. Прикажи там, пусть ставят самовар. Ну, что застыла? Иди, опоздаешь в гимназию.
— Папа!
— Что, Таня? Скажи, тебе удалось выделить тот самый белок?
— Не знаю. Вряд ли.
— Тогда почему?
Михаил Владимирович поднял наконец голову от микроскопа и посмотрел на дочь.
— Все просто, Танечка. Он соблюдал диету, активно двигался. Клетка ближе других к окну, форточка открыта, он дышал свежим воздухом.
— Папа, перестань! Ты тоже соблюдаешь диету и дышишь свежим воздухом!
Михаил Владимирович ничего не ответил. Он опять прилип к микроскопу. Таня вышла из лаборатории, тихо затворив дверь.
В прихожей заливался звонок. На тумбочке чирикал соловьём мобильный, сообщая, что пришла почта. Соня проснулась и тут же увидела папу. Он сидел на краю кровати, приложив палец к губам, и мотал головой.
— Не открывай, — прошептал он, — ни за что не открывай.
Соня встала, накинула халат поверх пижамы, прошлёпала босиком в прихожую. Папа остался сидеть, ничего больше не сказал, только проводил её грустным детским взглядом.
— Лукьянова Софья Дмитриевна? — спросил мужской голос за дверью.
— Да, — просипела Соня и закашлялась.
— Откройте, пожалуйста. Вам посылка.
— От кого?
За дверью что-то сухо зашуршало.
— Прочтите сообщение на мобильном. Оно поступило двадцать минут назад, — произнёс глухой мужской голос.
Возвращаясь в комнату за телефоном, Соня взглянула в зеркало. Ветхий мамин халат болтался на тощих плечах, как мешок на огородном пугале. Бинт за ночь съехал на шею, волосы безобразно свалялись, в них запутались клочья ваты. Правое ухо от спиртовых компрессов покраснело, распухло и шелушилось. Судя по ознобу, температура с утра у неё была не меньше тридцати восьми. В ухе продолжало стрелять и булькать, ныла вся правая половина головы.
«Уважаемая Софья Дмитриевна! Поздравляю Вас с днём рожденья! Желаю здоровья и творческих успехов! И. З.».
Это сообщение было последним. Оно действительно пришло двадцать минут назад, то есть в половине одиннадцатого. Перед ним пришло ещё три. Соня не стала их читать, захлопнула телефон, поплелась назад, в прихожую.
— Не открывай, — шёпотом повторил папа.
Теперь он стоял рядом. Щеки порозовели. Трепетал нежный седой пух на макушке. Глаза казались больше и ярче.
За дверью было тихо.
— Эй, вы ещё здесь? — спросила Соня.
Ответа не последовало.
— Кажется, ушли, — сказала Соня папе. — Я всё-таки открою, посмотрю. Ладно?
Папа испуганно замотал головой.
Из-за температуры, из-за боли и постоянной стрельбы в ухе всё было подёрнуто вязкой мутью, как будто воздух в маленькой квартире сгустился.
— Ну чего ты боишься? — спросила Соня. — Тебе просто приснился плохой сон.
— Нет, — сказал папа, — это не сон. Это всё наяву, Сонечка. Прошу тебя, не открывай дверь.
— Никогда?
— Не знаю. Во всяком случае, сейчас не надо.
Несколько секунд они стояли и молча смотрели друг на друга.
— Ладно. Мне всё равно. Я лягу, — сказала Соня. — Ты не помнишь, где у нас градусник?
Папа шагнул к ней и прикоснулся губами ко лбу.
— Тридцать восемь и два. Градусник ты разбила вчера ночью. Не забудь, пожалуйста, вымести ртуть из-под кровати. Ты же знаешь, как это вредно.
— Хорошо. А где веник?
— В машине. Ты стряхивала снег и оставила веник в багажнике. А второго у нас нет. Но не вздумай за ним идти. Там метель, очень холодно. Ртуть можно собрать влажной тряпочкой. Я бы сам это сделал, но…
Из комнаты послышалась соловьиная трель мобильного. Опять пришло сообщение. В дверь позвонили, на этот раз так пронзительно громко, что Соня вздрогнула.
— Софи, ты дома? Спишь, что ли?
Этот голос нельзя было не узнать. Раскатистый, зернистый бас. Почти каждый день он звучал за кадром по телевизору на одном частном непопулярном канале. В кадре при этом обычно показывали рекламу электронных излучателей, которые лечат синусит, ожирение и воспаление предстательной железы; жгучих целительниц, которые снимают порчу и возвращают блудных мужей; аппаратики для удаления нежелательных волос и выращивания желательных. Папа включал именно этот канал, специально, чтобы послушать, как Нолик пьющий рекламирует своим авторитетным басом таблетки для лечения алкоголизма, как Нолик толстый рассказывает о новейших методах мгновенного похудания.
Блудная жена ушла от Нолика год назад. К ворожеям он не обращался, вместо этого торчал вечера напролёт на кухне у Лукьяновых и говорил, что жизнь кончена.
— Софи, это я! Открой!
Бас Нолика звучал бодро и радостно. Соня подумала, что дело совсем плохо. Раньше по утрам он не напивался. Несколько минут она возилась с замками. Папа стоял рядом и напряжённо молчал. Дверь наконец открылась.
— Мяу-мяу! — сказал Нолик.
Его круглая физиономия сияла. Выпив, он всегда мяукал. Но вместо запаха перегара Соне ударила в ноздри густая свежая волна аромата живых цветов. Нолик держал под мышкой огромный букет роз. Багровые, почти чёрные тугие бутоны были усыпаны капельками воды.
- Предыдущая
- 2/110
- Следующая