Когда пробьет восемь склянок - Маклин Алистер - Страница 27

Убедившись, что смогу покинуть вертолет в любое время, я прекратил суетиться. Наверняка наверху меня ждут парни с автоматами. Если говорить о качестве порученной им работы, то ее можно охарактеризовать одним словом: добротная. Эти парни все доводили до конца, недоделок не оставляли. Сюда они могли прибыть только на судне, и следовательно, оно находится где-то поблизости. А за время, пока я был под водой, оно, должно быть, подошло еще ближе и встало над тем местом, где вертолет погрузился в воду. Я был убежден, что команда судна не сидит в кают-компании со стаканами виски в руках и не распространяется об успехах: в самое ближайшее время они наверняка осветят воду прожекторами, чтобы убедиться, что никто не вынырнул на поверхность.

Интересно, что я расскажу Дядюшке Артуру, если когда-нибудь вернусь на «Файркрест»? «Нантсвилл» я потерял, я был виноват в смерти Бейкера и Дельмонта. Я выдал тайну личности неизвестному врагу. И если «таможенные чиновники» не все поняли, то, в любом случае, это стало им ясно теперь. Ко всему прочему я был виновен в гибели старшего лейтенанта Уильямса и вертолета, принадлежащего морским силам. Из сорока восьми часов, данных мне Дядюшкой Артуром, осталось двенадцать, да и тех мне не видать! Все говорило о том, что если Дядюшка Артур не расправится со мной самолично, то все равно дни мои в качестве тайного агента сочтены. И это навсегда. С такими характеристиками меня не примут даже в самый захудалый отель на должность детектива. Теперь не имело смысла ломать голову над тем, что именно думал обо мне Дядюшка Артур. Да от него уже ничего и не зависело. С другой стороны, во всей стране вряд ли нашелся хотя бы один бухгалтер, который подсказал бы мне, каким образом я могу выплатить свой долг. Это было ясно, как Божий день, и только дурак стал бы оспаривать такую очевидность.

Я задал себе вопрос: сколько времени будут выжидать люди наверху? В том, что они находились у меня над головой или где-нибудь поблизости, я был уверен на сто процентов. Внезапно я почувствовал сухой, соленый привкус во рту, не имеющий ничего общего с воздухом, который становился все тяжелее и тяжелее. Как известно, человек может долго дышать полной дрянью. У меня было достаточно кислорода, чтобы продержаться еще несколько минут.

Но вопрос заключался не в том, сколько они будут выжидать, а сколько времени смогу выдержать я. Или, быть может, я и так затянул? Меня охватила паника, в горле стоял комок. Пришлось сделать усилие и судорожно вдохнуть, чтобы пропихнуть его в себя.

Я попытался вспомнить все, что знал о подводных работах. Интересно, сколько я уже нахожусь под водой? И на какой глубине? Сколько времени вертолет скользил с рифа на дно?

В таких условиях время теряет смысл. Предположим, что падение продолжалось сорок секунд. Приблизительно на полпути я сделал последний нормальный вдох, — до того как вода хлынула в вертолет и мне на голову. Затем прошла минута, может быть, даже полторы, пока я пытался открыть эту проклятую дверь; потом еще минута, пока я приходил в себя, и полминуты ушло на то, чтобы отыскать выход. А с того момента… Сколько прошло с того времени? Минут шесть? Семь? Не меньше семи. Значит, я мог считать, что пробыл под водой в общей сложности около десяти минут. В горле опять что-то встало.

А на какой глубине лежит вертолет? Это был вопрос жизни и смерти. По давлению в кабине казалось, что глубоко. Но насколько? Шестьдесят футов? Восемьдесят? Сто? Я попытался воскресить перед глазами карту Торбейского зунда. Канал в самом глубоком месте был глубиной четыреста пятьдесят футов. Это означало, что берега здесь довольно обрывистые. О Боже! Выходит, я мог находиться и на глубине ста двадцати футов? Если это действительно так, то тут ничем не поможешь. Что говорилось в предписаниях по снижению глубинного давления? Если человек подвергся давлению толщи воды в сто двадцать футов, то поднимать его на поверхность нужно медленно, около десяти минут. Если, находясь под давлением, человек вдыхает воздух, то в его тканях накапливается азот, а при подъеме он воспринимается кровью, поступает в легкие и постепенно выделяется вместе с дыханием. Если же человек будет подниматься на поверхность слишком быстро, то азот будет образовывать в крови пузырьки, что приведет к декомпрессии, и человек может стать инвалидом. Даже при глубине в сто футов мне необходимо подниматься шесть минут. С другой стороны, было совершенно ясно, что в моем положении вообще не следует беспокоиться о глубинном давлении. Значит, в лучшем случае я превращусь в инвалида. Я представил все эти прелести, и мне стало как-то безразлично, ждут меня люди с автоматами или нет. Сделав самый глубокий вдох, на какой только был способен, потом выдох и снова вдох, стараясь заполнить все клеточки легких кислородом, я нырнул под воду и выбрался из вертолета через бывшую дверь. Стараясь не слишком торопиться, я начал подъем.

Падая на морское дно, я потерял представление о времени. Теперь то же самое произошло при подъеме наверх. Я плыл спокойно, прикладывая столько сил, чтобы продвигаться не слишком быстро, но и не чересчур медленно. Каждые несколько секунд я выпускал изо рта немного воздуха, регулируя тем самым давление в легких и поглядывая наверх, но вода надо мной была черна как чернила. Должно быть, глубина была даже больше, чем я предполагал. Я не видел ни малейших признаков света. А потом, совершенно внезапно, за какое-то мгновение до того, как полностью вышел запас воздуха и я почувствовал боль в легких, моя голова наткнулась на что-то твердое. Я схватил это руками и вынырнул, глубоко вдохнув холодный, соленый и такой вкусный воздух. Правда, я со страхом ожидал начала страшных судорог, но они не появились. Значит, вертолет лежал на глубине меньшей, чем семьдесят футов.

За последние десять минут мой рассудок явно помутился, словно от ударов кованых сапог, и он пришел бы в совершенно плачевное состояние, если бы я вовремя не сообразил, за что держусь. Это оказался руль какого-то суденышка, и если бы мне требовались доказательства сего факта, то я бы получил их с помощью двух медленно вращающихся винтов, пенивших воду в двух футах от меня. Я вынырнул как раз под их судном. Мне действительно повезло. С таким же успехом я мог наткнуться на винты, и мне бы просто снесло голову. А если бы человеку, сидевшему за рулем, вздумалось дать задний ход, меня бы спокойно затянуло под лопасти, и после этого я бы стал выглядеть так, словно выскочил из бетономешалки. Но я и так слишком много пережил в последние минуты, чтобы бояться всего этого.

Со стороны штирборта я увидел риф, на который упал вертолет. С палубы на него направлены два прожектора. Мы находились приблизительно футах в ста двадцати. Моторы работали на малых оборотах, только чтобы удерживалась такая скорость, которая позволяла судну выстаивать против ветра и течения. Временами один из прожекторов освещал темную воду. На палубе я не смог никого различить, но я и так знал, что они выжидали и наблюдали, сняв предохранители с оружия. Мне было необходимо разглядеть это судно или сделать нечто такое, что позволило бы узнать его впоследствии. Я осторожно вытащил кинжал из ножен на шее и вырезал большое «V» на нижней части руля. А потом я услышал голоса. Я без труда распознал их и запомнил на всю жизнь.

— На твоей стороне все спокойно? — Голос капитана Имри, который организовал охоту на «Нантсвилле».

— Все о'кей, капитан. — Я почувствовал, как поднимаются волосы у меня на затылке. Квин Дюрран, «липовый» таможенник. Человек, который меня чуть было не задушил.

— А у тебя, Мак? — снова раздался голос капитана.

— Ничего, сэр. — Это был голос специалиста по автоматическому оружию. — Мы здесь восемь минут. И пятнадцать прошло с тех пор, как вертолет упал в воду. У человека должны быть железные легкие, чтобы до сих пор не окочуриться.

— Достаточно, — сказал Имри. — Каждый получит сегодня специальное вознаграждение за ночную работу. Крамер?

— Да, капитан? — Голос Крамера звучал так же глухо, как и голос Имри.