Когда пробьет восемь склянок - Маклин Алистер - Страница 19

— С каких это пор ты интересуешься сводками погоды? — поинтересовался Скурас. — И с каких пор ты слушаешь радио? Ах да, конечно, дорогая, совсем забыл: тебе ведь здесь нечем заняться! Так-так, сила восемь баллов и ветер юго-западный? Это означает, что яхта, идущая с Кайл-оф-Лохалша, движется навстречу шторму. Совсем с ума сошли! И у них есть передатчик — они ведь послали сообщение. Это еще раз доказывает, насколько они глупы. Сумасшедшие какие-то, независимо от того, выслушали они сводку или направились в море несмотря ни на что. Да, в море, как везде, полно глупцов.

— Может быть, как раз в этот момент эти глупцы погибают, а может, уже погибли, — заметила Шарлотта. Тени под ее карими глазами, казалось, стали еще темнее. Но в зрачках все еще горел огонь.

Секунд пять Скурас неподвижно смотрел на нее. И я почувствовал, что если он сейчас щелкнет пальцами, то этот щелчок прозвучит как пистолетный выстрел — настолько накаленной была атмосфера. Но он лишь со смехом отвернулся и сказал, обращаясь ко мне:

— Только взгляните на эту маленькую женщину, Петерсен! Настоящая мать! Только детей нет. Скажите, Петерсен, вы женаты?

Я улыбнулся в ответ, раздумывая, что сделать: выплеснуть виски ему в лицо или стукнуть чем-нибудь тяжелым. Но все-таки решил ничего не делать. Не говоря уже о том, что это лишь усугубило бы положение: я все-таки еще не совсем сошел с ума, чтобы добираться до «Файркреста» вплавь. Поэтому, продолжая улыбаться и чувствуя под курткой острие ножа, ответил:

— Боюсь, что нет, сэр Энтони.

— Боитесь, что нет? — Он рассмеялся сердечным дружеским смехом, именно таким, который я больше всего не выношу. — Вы уже не так молоды, мистер Петерсен, чтобы так наивно говорить. Итак?

— Мне тридцать восемь лет, и у меня еще не было возможности это сделать, — сказал я с улыбкой. — Это старая история, сэр Энтони. Тем женщинам, которые нравились мне, не нравился я, и наоборот. — Это не совсем соответствовало истине. С моей брачной жизнью покончил водитель «Бентли», когда не прошло и двух месяцев после моей женитьбы. По заключению врачей, до этого он влил в себя по меньшей мере бутылку виски. Это объясняло происхождение многих шрамов на левой стороне моего лица. В то время Дядюшка Артур вытащил меня из корабельной фирмы, и с тех пор ни одна мало-мальски образованная девушка не выражала желания стать моей дражайшей половиной. Точнее, не выразила бы, если бы узнала, на какого рода службе я нахожусь. Ко всему прочему, дело осложнял тот факт, что я никому не мог сказать этого заранее. Да и шрамы мешали.

— Вы мне не кажетесь глупцом, — улыбнулся Скурас, — если можно сказать такое, не оскорбив вас. — Сейчас это снова был старый богатый Скурас, который мог позволить себе роскошь оскорбить кого угодно. Его рот, похожий на застежку-молнию, немножко изменился во время следующей фразы и застыл в форме, которую я бы назвал скорбной улыбкой. — Но я, разумеется, шучу. Все это не так уж плохо. Человек может позволить себе пошутить, Шарлотта?

— Да? — Карие глаза миссис Скурас были насторожены.

— Я хотел бы кое-что взять из нашей каюты. Ты не могла бы…

— Может быть, стюардесса…

— Моя дорогая, ведь речь идет о предмете личного характера. А как намекнул мистер Ханслет, ты намного моложе меня. Во всяком случае, такой вывод можно было сделать из его слов. — Он мило улыбнулся Ханслету, чтобы показать, что совсем не обижается. — Я имею в виду фотографию, стоящую у меня на туалетном столике.

— Что? — Она внезапно выпрямилась, а руки ее так сжали подлокотники кресла, словно она собиралась вскочить. Метаморфоза произошла в этот момент и со Скурасом. Улыбка в глазах уступила место холодному и суровому взгляду. Это длилось всего какое-то мгновение, а потом его жена резко подвинулась вперед и провела по загорелым рукам, разглаживая короткие рукава платья. Это было сделано быстро и элегантно и все же недостаточно быстро. В течение двух секунд ее приподнятые рукава обнажали сине-красные кровоподтеки. Кругообразные, а не такие, которые возникают вследствие ударов или надавливания. Такого рода кровоподтеки остаются только после веревки.

Скурас снова улыбался. Он нажал на кнопку звонка, чтобы вызвать стюарда. А Шарлотта поднялась и, не сказав ни слова, быстро вышла из салона. На какое-то мгновение я даже засомневался: не почудилась ли мне вся эта странная картина, однако пришел к выводу, что все это я в действительности видел. В конце концов я получал деньги не за то, чтобы мне что-то чудилось.

Буквально через несколько секунд женщина вернулась. В руке у нее была фотография в рамке, размером приблизительно пять на восемь дюймов. Она передала фотографию Скурасу и быстро села в свое кресло. На этот раз она была осторожна с рукавами, так что никто ничего не заметил.

— Господа, на этой фотографии вы видите мою жену, — сказал Скурас. Он встал с кресла и поочередно показал фотографию присутствующим: темноглазая, темноволосая женщина улыбалась, благодаря чему еще больше выделялись ее высокие славянские скулы. — Это моя первая жена Анна. Мы были женаты тридцать лет. Брачная жизнь — совсем не плохая штука. И тут вы видите Анну, мою жену, господа.

Если бы во мне остался хоть грамм благопристойности, то я должен был бы повергнуть Скураса наземь и затоптать. Казалось непостижимым, чтобы человек открыто заявил, что он поставил рядом с кроватью фотографию бывшей жены и заставил при гостях нынешнюю жену принести эту самую фотографию, подвергнув ее тем самым унижению. Этот факт, а также кровоподтеки на руках Шарлотты Скурас должны были бы любого натолкнуть на мысль, что пристрелить этого человека было бы слишком легким наказанием. Но я не мог этого сделать. Тут я был бессилен. Старый негодяй говорил от чистого сердца, со слезами на глазах. Если это и было игрой, то величайшей из всего виденного мной в жизни. Медленно скатывающаяся из его правого глаза слеза заслуживала бы Оскара. А если это игрой не было, то перед глазами возникал образ старого одинокого человека, который на мгновение забыл об окружающих, остановив свой внутренний взор на той, которую любил, любит и всегда будет любить, но которую никогда больше не увидит.

И если бы не гордая и униженная Шарлотта Скурас, которая, застыв, смотрела на огонь в камине, у меня бы наверняка подкатил комок к горлу. Но эта женщина помогла мне овладеть собой. Однако один человек оказался не столь щепетильным. Мак-Каллюм, шотландский адвокат, бледный от бешенства, поднялся на ноги, заплетающимся языком пробормотал, что неважно себя чувствует, и, пожелав спокойной ночи, удалился. Бородатый банкир последовал его примеру. Скурас даже не повернулся. Он тяжелой поступью прошел к креслу и задумчиво вперил взгляд в пространство. Оба — и муж и жена — словно ослепли. Казалось, они увидели что-то в полыхающем огне камина. Фотография, лицевой стороной вниз, лежала на его коленях. Он не повернул головы даже когда вошел капитан Блэк и сообщил, что катер готов и может отвезти нас обратно на «Файркрест».

Очутившись на яхте, мы выждали, пока катер не удалился на почтительное расстояние, потом заперли дверь салона, освободили прикрепленный к полу ковер и откатили его в сторону. Я осторожно поднял кусок газеты, лежавший на полу, и под ним, на тонком слое муки, увидел четыре отпечатка ног. После этого мы проверили обе каюты в носовой части, машинное отделение и кормовую комнату. Шелковые нити, которые мы с большим трудом натянули перед нашим отъездом на «Шангри-Ла», были порваны.

Судя по отпечаткам ног, на «Файркресте» побывали по меньшей мере двое. Для этого в их распоряжении был целый час, а мы с Ханслетом потратили еще час, чтобы уяснить, с какой целью они здесь орудовали. Мы не нашли ничего, абсолютно ничего, что бы хоть как-то указывало на цель их визита.

— Ну, — сказал я, — теперь мы, по крайней мере, знаем, почему они так старались завлечь нас на борт «Шангри-Ла».

— Думаешь, для того, чтобы все обыскать? Тогда это объясняет неисправность катера. Наверняка он был на ходу и возил сюда этих людей.