Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" - Страница 99

– Не надо.

– Надо! На Новый год мы со Спиритом рванём в Европу, не хочу быть похожим на гражданина «совка».

– Кого? – я тоже открыл коктейль. Единственный несладкий… Люська-сучка, могла бы таких несколько заказать, дура тупая!

– Ну, советского гражданина, «руссо туристо, облико морале»… Я вообще уеду и, наверное, фамилию сменю на что-нибудь более такое космополитичное. Вот и Спирит – тоже хочет взять материнскую фамилию.

– Нормальная у тебя фамилия, – какой гадкий привкус.

– А зачем иностранцев смущать? На русских до сих пор так смотрят, как будто ждут, что они сейчас или балалайку, или автомат Калашникова из кармана достанут и на медведе поскачут. Впрочем, чему удивляться: что такое русские за границей на отдыхе, ты себе не представляешь! Даже мой отец, а про других я вообще молчу! Ну его, нафиг это всё, – Макс подхватил ногами стул с отломанной спинкой и, напрягаясь, начал поднимать его. Я придержал парту. – В России ещё лет десять нельзя будет нормально жить…

– А через десять лет что будет?

– Ну, через десять, – Макс задрал ноги, продетые в стул под прямым углом к телу, – через десять лет тут уже не будет такой тупости. На улицах перестанут кидаться на тебя, если у тебя длинные волосы или крашеные, или ты одет во что-нибудь яркое… Везде будут камеры, жить безопасней. У всех будут компьютеры, а значит, люди всегда смогут узнавать любую информацию и перестанут быть таким дикими. Ну... Уйдёт в прошлое этот культ зоны, все эти понятия дурацкие. Ну там, не знаю… Нормальным будет ходить к психологам, психотерапевтам, а не к целителям всяким или в церковь. Попса перерастет советскую эстраду…

– А космические корабли будут бороздить Большой театр.

– Нет, я серьёзно! Мир меняется – и очень быстро. Через десять лет люди станут спокойнее, добрее, будут улыбаться на улицах…

– Как дебилы.

– Да ну тебя… И президентом у нас будет не коммунист.

– Так у нас, вроде, и так не коммунист, в смысле… Или я чего-то пропустил? – я попытался вспомнить современную историю, но алкогольная газировка не способствовала. – У нас же, вроде, нет коммунистов теперь? КПСС или как там, она же, вроде, запрещена? Мы ведь не пионеры или как их там – блядские комсомольцы?

– Я имею в виду, – Макс опустил стул, – бывший партийный чиновник. Президент наш кто?

– Мудак?

– Сам ты мудак! Наш президент, если ты забыл, бывший работник КГБ!

– Блядь, да мне похуй на нашего президента! Какая разница, кто президент? Я его в жизни не видел и вряд ли когда-нибудь увижу, и ты тоже.

– Да, блин, не знаю, я как выпью, так меня тянет о судьбах родины потрепаться… Или о том, какая херня наша попса… Хотя эта песня мне нравится, только я никому не говорю, – он вдруг положил голову мне на плечо, – а то мои приятели смеяться будут.

«Свет далеких планет нас не манит по ночам,

Он может нам только сниться.

Зачем? Мы встретим рассвет опять в неоновых лучах,

И завтра все повторится...»

– А ты их нахуй посылай, нравится – слушай, – я обнял его за талию. Хорошо-то как…

«Махнем со мной на небо, оставь нараспашку окно!

Безумно и нелепо, как в забытом кино.

Летим высоко!

Любить друг друга в небе, меж звезд и облаков.

Помаши мне рукой!

Мы на другой планете придумали любовь и свежий ветер...»

– Да это просто неприлично, когда такое нравится, как рэп или блатняк. Или как лапшу жрать растворимую… Или «Спокойной ночи, малыши» с «Телепузиками» смотреть.

– Ты смотришь «Спокойной ночи»?!

Макс только хихикнул и подул мне в ухо. От него сильно пахло этой синтетикой, в башку она, вроде некрепкая, била знатно.

– Нет, реально?

– Да ну тебя… Иногда, когда попадаю на них, смотрю. Не смешно, блин!

Снизу играла музыка, топала толпа, Макс нёс какую-то чушь – про то, что ему придётся по приезду заебаться, чтоб четверть окончить без троек, потому что он здесь учёбу спустил на тормозах, про какой-то клуб, в котором охуенный диджей и стриптиз на барной стойке, что он выстрижет себе спираль на затылке и выбелит полоски на висках…

«Так необыкновенно: внизу проплывают моря,

Впервые во Вселенной только мы улетаем с тобой,

С тобою остаться в небе, как хотелось остаться в небе,

С тобою остаться в небе...»

Тупорылая песня. В небе, ага. Конечно. Я допил одним глотком и принялся комкать банку.

– …а хорошо бы начать какой-нибудь бизнес в Англии, тогда можно было бы вообще не возвращаться…

– Макс, – я швырнул раздавленную банку в угол, – давай ты заткнёшься?

– А что? – он хлебнул и поморщился. Следы от коктейля загибались, как улыбка, губы стали яркими-яркими. И сладкими, наверное. – Стас, ты же понимаешь, я всё равно уеду.

У меня горло из жести и грудь, и лёгкие. И всё это кто-то давит, корёжит, мнёт, оно впивается там, и дышать тяжело, в воздухе нет кислорода, только пыль, тонны пыли, ветхой бумаги и старой известки.

– Конечно, что тебе здесь делать, это же не твоя школа.

– Да. Мне плохо здесь, я всё время мёрзну, я с ума схожу от скуки, от однообразия, от этих злых взглядов, я болею, почти не сплю…

– Я знаю.

– Я привык к тому, что меня не любят, но тут… Я домой хочу, к друзьям, к отцу, я…

– Слушай, ну чего ты оправдываешься? Ты мне ничего не должен. Уезжай спокойно, а потом в свою Англию, делай там, что хочешь, мне пофиг.

– Правда пофиг? – мы сидели и смотрели друг другу в глаза.

– А я плакать должен?

– Нет, конечно, – он моргнул, – я, ты, глупо как-то… Мы ведь, – и отставил свою банку, – так и не… А ты ведь даже не поцеловал меня ни разу по-нормальному, в губы, я вообще не понимаю, что ты там думаешь, какие заморочки. И мне пофигу! Я уеду через... так, раз, два, три…

– Через двести двадцать девять часов.

– А..?

– Я же говорю, заткнись, пожалуйста.

Макс одним глотком допил свой коктейль. И вдруг, как-то, раз – я даже охуеть не успел – уселся мне на колени, закинул руку на шею.

– Ёб твою мать, ты чего творишь!

– Что-что, – Макс смеялся и я сообразил, что он ещё до дискотеки чего-то налакался, – да ничего! Ну, ты посмотри на меня, я же высоченный, я в своём классе самый высокий, ну, кому я ещё смогу на колени сесть? А мне, может, хочется… – и гладил меня по шее, оттягивал воротник. Я его за цепочку схватил, чтоб он не качался. – Стас, ты иногда такая сволочь, такой урод… Ааа, ничего не могу с собой поделать – он крутился, сидеть на низкой, шаткой парте нам было неудобно. А ещё мне, блядь, было очень неудобно в одежде, одежда мешала – своя и его. Я задыхался, а дышать мог только им, если уткнуться в шею, а руки запустить под толстовку… А под толстовкой его кожа – тёплая, гладкая, с тонким рельефом мускулов, только соски выпирают…

– Шшштошшш ты со мной творишшшш, – шипел Макс, ёрзая на мне, – шшштошшш ты за тварь такая? Я не… Блядь, я с тобой на всё согласен!

Согласен он тут, придурок… Какой же он придурок, а какой же я придурок… Я тоже на всё согласен, лишь бы он не уезжал, только что я могу?.. Что я ему – такому красивому, такому умному, такому необычному? Я только крепче схватил его за цепочку, мне его придушить хотелось. Ничего я ему, если бы не это тупое блядство вокруг, он бы на меня и не посмотрел даже, всё, что я могу – это не подпускать к нему этих уродов, всю эту грязь и холод.

«Только скажи,

Дальше нас двое.

Только огни

Аэродрома.

Мы убежим,

Нас не догонят.

Дальше от них,

Дальше от дома…»

– «Татушки», – пьяно зашептал мне Макс в ухо и у меня волосы встали дыбом, – классные, был на их концерте… А помнишь, ты говорил, что тебе нравится порнуха с лесбиянками? – он уже расстёгивал мне рубашку.

– Я соврал, ты прикинь, а? – я спихнул его с колен, схватил за края и стянул с него фиолетовую толстовку. Кулон со стразами стукнулся о грудь. Макс смотрел на меня, глаза у него горели – никогда не думал, что так может быть, что на тебя смотрят и только от этого ты хочешь, безумно хочешь.