Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" - Страница 149

Конечно, мне и без Макса было о чём подумать. О том, что сказал мне тогда Таримов. Вряд ли он врал, очень вряд ли. Я давно стал за Азаевым что-то такое замечать, такую… гнилинку. Только это не пятнышко сверху. Это, наоборот, изнутри пробивается. Вот, значит, что он придумал. Родственничков своих звать! Ну да, приятели-то его основные – Таримов, Асланбек и прочие, кто попиздже, разосрались. Директор… А что директор? Видать, совсем ему припекло. Он знает. Ну, как знает? Предполагает, догадывается, уверен, но доказательств у него нет. Может и Таримов о чём-то догадывается…

– И всё же я в очередной раз спрошу: кто-нибудь читал «Мастера и Маргариту»?

Чувствуя какое-то идиотское желание улыбнуться, я, вместе с Банни, Игорем, Рэем и ещё парой человек, поднял руку. Кое-кто оглянулся на меня с удивлением, похмыкал. Училка чуть рот не раззявила.

– Надо же! Неужели на спор?

– Просто по приколу.

Нет, а что! Я что, читать не умею? Я, кстати, довольно быстро читаю, быстрее Вовчика во всяком случае (ну, про таких умельцев-читальцев, как Игорь или Банни, я молчу, у них чтение – смысл жизни) и почти сразу запоминаю прочитанное.

– Взял и прочитал.

Весь класс на меня пялился теперь, как будто прочитавший книгу человек – это что-то невероятное. Впрочем, я сам с себя фигею. Взять и прочесть такой бред. А всё из-за Макса.

– И как тебе?

– Нифига не понятно, – признался я. – Ну, местами понятно, а местами вообще «трип» какой-то.

– Ничего удивительного, – отмахнулась Тамара Ильинична. – Итак, записывайте: «Структурные особенности романа…»

Тоска. Надо же, даже изучение книги, в котором есть сатана, говорящий кот, ведьмы, покойники и рубли, превращающиеся в баксы (этот момент меня особо удивил), такое занудство. Я посматривал в окно. Или мне кажется, или солнце всё-таки немножко по-другому светит? Это бывает в конце зимы – смотришь и вроде кажется, что что-то изменилось. Не знаю, что. То ли лучи под другим углом, то ли свет ярче становится. И понимаешь – зима заканчивается. То есть, конечно, нихрена она не заканчивается. Впереди ещё февраль – самый длинный и самый короткий месяц в году, а там ещё март, когда то всё тает, то наоборот. Но всё равно. Уже понимаешь, что весна наступит. А в этом году я ждал весну сильней, чем обычно. Не знаю, почему. Ну, во-первых, мне исполнится семнадцать. Вот. А то Максу уже есть, а мне нет. Во-вторых… А что во-вторых, я точно не придумал, но, всё равно, весну почему-то ждал. Когда растает всё нафиг и можно будет ходить без шапки в лёгкой куртке… Она мне, интересно, ещё как раз?

– Комнин, можно немного внимания на доску? Если ты, как говоришь, читал роман, то можешь озвучить нам, какая, по-твоему, в нём мысль основная?

Ну, это запросто.

– Трусость – худший из пороков.

Эта фраза мне понравилась. Действительно, она была намного интереснее говорящих котов. Я и сам всегда думал что-то такое, но Булгаков это сформулировал лучше всего. Трусость… и слабость. Вот самое мерзкое. Ненавижу людей, которые меня боятся. Уроды. Твари дрожащие. Вот Макс не боялся. Он не был ни трусом, ни слабаком. Да, он вёл себя порой, как тот ещё придурок, просто стукнуть его хотелось, всякую чухню нёс, парился из-за всякой ерунды, на которую я в жизни бы внимания не обратил, – из-за формы, из-за цвета стен, из-за лука в супе и из-за того, что учителя про него думают, татуировка у него была дебильная, шмотки пидорские… Но он не боялся. Видел же, какой я урод. И не боялся. И глаз не отводил. Лёжа по ночам, глядя в потолок, я вспоминал, как в первый раз его увидел, – ещё тогда, в туалете, когда он пытался меня переглядеть, и думал – вот ведь я дурак, чего я столько тупил? Если бы знал… А я нихрена тогда не знал, хоть и думал, что по жизни самый умный, а знал бы – подошёл к нему прямо тогда и там бы и поцеловал его. Поцеловал… Когда я вспоминал, как целовал Макса, внутри что-то дёргалось.

– Ну, что ж, книгу ты, похоже, и впрямь, читал. И это всё, что ты оттуда вычитал?

– Ну… Жадность фраера погубит. Это я к тому, что они там забесплатно хотели то бабла, то шмотья, ну и на… Обломилось им. Только вот непонятно, зачем?

– Что – зачем? – Тамара Ильинична смотрела на меня так, словно хотела, чтобы я поскорее заткнулся.

– Зачем дьяволу всё это устраивать? Ну, с деньгами, шмотками там…

– Надо было внимательнее читать. Ладно, пишем дальше…

– А правда, зачем? – спросил ещё кто-то. – Я вот начала читать и так и не поняла, как там всё связано. Сначала один под трамвай попадает, потом какой-то цирк и тут же эта Маргарита…

Я попытался представить себе, что я сижу на сцене в кресле (в цирке я был только один раз и мне там не особо понравилось), а всякие придурки пялятся и ждут… Фокусов, чудес… Как там было? «Чёрной магии и её разоблачений». Чтобы сначала фокус, а потом им показали, что и как было сделано. А ты не показываешь фокусов. Ты не фокусник, ты…

– Я думаю, он хотел приколоться. Посмотреть, сколько народу поведётся на такой развод. Все повелись. Да и кто бы не повёлся? Это же прикольно, глянуть, какие все лохи.

– Я бы попросила тебя использовать на моих уроках другую терминологию. Здесь не ваши, как вы говорите, «пацанские тёрки», а урок литературы! Мы приобщаемся к сокровищнице русской классики! И что ещё, кроме падающих с потолка денег, запомнилось?

Было кое-что ещё – один момент. Помню, Макс, читая эту книгу, говорил, что для каждого есть своя особенная фраза, так вот, я их там нашёл аж целых две, но хрен я вслух скажу такое.

– История про Понтия Пилата. Это самое интересное. А всё остальное – гон какой-то. Булгаков, случаем, не того? Тоже кокаин нюхал?

– Комнин, ты…

– Он морфий колол, – подала голос Банни. – Что, скажете, нет? У него даже произведение есть на эту тему. Так и называется – «Морфий». Я читала.

Класс захмыкал, а я почувствовал себя дофига проницательным. Я же говорю, «трип» редкий.

Тамара Ильинична опять завела любимую шарманку о том, какие мы идиоты и нихрена не понимает в литературе, а я сидел, пытаясь понять, действительно ли солнце светит по-другому, и раздумывал над второй важной для меня фразой из «Мастера и Маргариты». Может ли быть…

Игорь отвечал, говорил, что его больше всего заинтересовала история Мастера, что-то про преследование писателей в Советском Союзе, про Булгакова. Я вспомнил, что Игорь и сам что-то пишет. Странно, а мне он никогда не показывал. Наверное, показывает этой Ане. И тоже воображает себя мастером. Ну-ну.

Нет, всё-таки литература – это не моё.

До самого вечера я никак не мог собраться с мыслями. Нужно было, вроде, сделать массу всего и обдумать кучу вещей, а у меня мысли перескакивали с одного на другое. Прежде всего надо было подумать об Азаеве, о том, что с ним делать. Ну, что именно – это я хорошо знал. Такое и раньше делали. Нечасто, конечно. Не так, как это на «зонах» делают – ну, то есть, как говорят, что делают. Никто не рискнёт выебать кого-нибудь, чтобы «опустить», если речь не идёт о таких конкретных пидарасах типа Леночки, Червяка, Мыкова… А вот парня типа Азаева… Хотя….

Он мне не нравился. Ни на рожу, ни вообще никак. Но я представил себе его в сортире, привязанного за руки к батарее… Или нет: лучше, когда запястья привязаны к лодыжкам, во рту какой-нибудь кляп… Да, блядь, я бы трахнул его. Не так, как Макса, которого я готовил, обнимал и прижимал к себе, и целовал, а потом отсасывал ему, чтобы не мне одному было приятно. Азаева я бы выебал в туалете, как пидора последнего, и там бы и бросил, чтобы утром все на него полюбовались. Потому что одно – наши с ним тёрки, а другое – старших в это впутывать. Это последнее козлячество. Я бы выебал его, просто, чтобы он знал, кто тут, сука, главный, чтобы знал, что мне плевать и на его с директором дела, и на его родню, и на месть. «Дирика» подтащил, родственничков своих. А один на один…

Но я, конечно, делать этого не буду. Всё пройдёт как обычно.

– Все на дискач упрутся, – сказал мне вечером Таримов. – Я ему стрелку забью, там его возьмём. От тебя кто будет?