Философские трактаты - Цицерон Марк Туллий - Страница 45

(11) Как будто кто-нибудь из наших соотечественников скорее ее, эту высь, назвал бы Юпитером, а не того бога, Капитолийского! Или как будто для всех вполне очевидно и признанно, что богами являются те, которых Веллей и многие, кроме него, отказались признать даже одушевленными существами[414]. Тебе также показался веским аргумент, что представление о бессмертных богах и свойственно всем людям, и все более распространяется с каждым днем. Стало быть, вам угодно судить о столь важных вопросах, основываясь на мнении глупцов, вам в особенности, которые считаете, что глупые это — те же безумные!

V. Мы, говоришь, видим богов, лицом к лицу, как видел их Постумий у Регильского озера, Ватиний на Соляной дороге[415]; еще ты сказал, уже не помню что, о сражении локров вблизи Сагр. И ты действительно считаешь, что эти Тиндариды, как ты их называл, т. е. люди, рожденные человеком[416], о которых Гомер, живший лишь немного позже[417], говорит, что они были похоронены в Лакедемоне[418], что эти Тиндариды на белых меринах, не сопровождаемые ни одним конюхом, вышли навстречу Ватинию и предпочли сообщить о победе римского народа этому простому крестьянину, а не М. Катону, бывшему в то время первоприсутствующим (princeps) сената? Стало быть, ты веришь и тому, что след на камне, как будто от копыта, который и теперь еще ясно виден у Регильского озера, что этот след оставил конь Кастора? (12) Но не лучше ли верить — и такую веру действительно можно одобрить, — что души славнейших людей, какими были и эти Тиндариды, божественны и вечны[419], чем верить, что те, которые однажды были преданы сожжению, могли ездить верхом и сражаться в строю? Или если ты утверждаешь, что это действительно могло произойти, то нужно, чтобы ты объяснил, каким образом, а не ссылался на бабьи сказки».

(13) Тут Луцилий возразил: «Тебе это кажется сказками? Но разве не посвятил Постумий храм на форуме Кастору и Поллуксу? Разве ты не видел постановление сената о Ватинии? А о случае в Саграх у греков даже есть народная поговорка: если они хотят в чем-то заверить, то говорят: «Это вернее, чем то, что произошло под Саграми». И эти свидетельства разве не должны тебя поколебать?» На это Котта ответил: «Ты, Бальб, воюешь со мной слухами, а я от тебя добиваюсь доказательств». [Лакуна]

VI. (14) «…следует то, чему быть должно[420]. Ибо никто не может избежать того, что должно состояться. И часто даже не полезно знать, что произойдет в будущем: ведь это несчастье — сокрушаться о том, чему нельзя помочь и не иметь последнего и, однако, всеобщего утешения — надежды[421]. В особенности если, как вы говорите, все происходит от судьбы[422], а судьба — это то, что всегда извечно было истинным[423]. Так какая же польза от знания будущего, как это может помочь нам уберечься, если это будущее обязательно состоится?

Далее, откуда взялась эта дивинация? Кто первый понял смысл карканья вороны? Кто открыл гадание по выемке в печени жертвенного животного? Кто изобрел гадание по жребию?[424] Я, положим, верю в это все[425] и не могу пренебрежительно относиться к жезлу Атта Навия[426], о котором ты вспомнил. Но как до этого додумались — это я должен узнать от философов, в особенности потому, что во многих случаях эти провидцы обманывали.

(15) Но врачи тоже (это ты так говорил) порой ошибаются. Но какое же сходство между медициной, в которой я вижу разумную основу, и дивинацией, которая, не знаю, откуда взялась? Еще ты считаешь, что боги были умилостивлены тем, что Деции принесли себя в жертву. Но как же велика была тогда суровость богов, если римский народ ничем не мог их умилостивить, как только убийством столь великих мужей! На самом деле это был полководческий замысел, то, что греки называли στρατήγημα, но это были такие полководцы, которые приходят на помощь родине ценою своей жизни. Они знали, что войско, увидев своего полководца, верхом на коне несущегося на врага, последует за ним. Что и произошло.

А вот голоса фавна я, признаться, никогда не слыхал. Тебе, если ты, по твоим словам, слышал, я поверю, хотя совсем не знаю, что такое фавн.

VII. Итак, пока что ты, Бальб, не убедил меня в существовании богов. Я-то верю, что они существуют, но стоики это нисколько не доказывают. (16) Ты говорил о Клеанфе, по мнению которого знание о богах формируется в душах людей четырьмя способами. Один — тот, о котором я уже достаточно сказал, — рождается из предчувствия будущего. Другой — от потрясений, вызванных бурями и другими движениями. Третий — от изобилия полезных вещей, которые мы получаем. Четвертый — от порядка звезд и постоянства небес. О предвидении мы уже сказали. О бурях и других потрясениях, которые происходят и в небе, и в море, и на земле, — мы не можем отрицать, что есть много людей, которые пугаются их и думают, что они вызываются бессмертными богами. (17) Но вопрос ведь не о том, есть ли люди, верящие в существование богов, вопрос: есть боги или их нет?

Другие доказательства, которые приводит Клеанф, — изобилие полезных вещей, которыми мы пользуемся, и последовательность в смене времен года, неизменность небесных явлений — будут рассмотрены позже, когда мы станем обсуждать провидение богов, о чем ты, Бальб, много наговорил. (18) Отнесем также на позже рассмотрение довода Хрисиппа, который, по твоим словам, говорил, что раз в природе есть нечто такое, чего не может совершить человек, то есть также и нечто лучшее, чем человек. Тогда же я рассмотрю твое сравнение красоты мира с красивым домом, твои доводы о гармонии и взаимосвязи всего в мире. Отнесем также краткие и не лишенные остроумия доводы Зенона в ту часть беседы, где речь пойдет о провидении. Тогда же, в свое время, будет рассмотрено все то, что ты, физик, говорил об огненной силе (vis ignea) и том жаре (calor), от которого все произошло. И все, что тобою было сказано позавчера[427], когда ты старался доказать существование богов тем, что и Вселенная, и Солнце, и Луна, и звезды обладают и чувством и умом, я отложу на то же время. (19) А пока я снова и снова буду от тебя допытываться: какими доводами ты докажешь, что боги существуют?»

VIII. «Право же, — сказал Бальб, — мне казалось, что я уже привел доводы, но ты их опровергаешь таким образом, что, когда ты как будто задаешь мне вопрос, и я уже готовлюсь на него ответить, то вдруг сворачиваешь речь на другое и не даешь мне возможности ответить. Так мы и обошли молчанием такие важнейшие вопросы, как вопрос о дивинации и о судьбе, ты их только вскользь задел, между тем как наши обычно их обсуждают очень подробно; правда, эти вопросы к той проблеме, что мы сейчас обсуждаем, и не имеют прямого отношения. Все же, будь добр, не создавай путаницы, чтобы нам все же выяснить до конца вопрос, которым мы занимаемся».

(20) «Превосходно», — ответил Котта. «Итак, поскольку ты разделил весь вопрос на четыре части, и о первой мы уже сказали, обсудим теперь вторую. В ней ты, как мне показалось, желая показать, каковы боги, на самом деле показал, что никаких богов нет. Ты сказал, что самое трудное — это заставить разум отвлечься от того, что стало привычным для наших глаз. Так как нет ничего превосходнее бога, то ты утверждал, что мир — это, несомненно, бог, потому что в природе лучше мира нет ничего. По-твоему, мы даже можем считать мир одушевленным существом, и, более того, созерцать его нашим умом, как все остальное видим глазами. (21) Но, говоря, что нет ничего лучше мира, какой смысл ты вкладываешь в слово «лучше»? Если «красивее» — согласен. Если ты имеешь в виду, что мир весьма приспособлен для удовлетворения наших нужд, — согласен и с этим. Но если ты подразумеваешь также, что нет ничего разумнее мира, то я решительно, никоим образом не согласен. И не потому, что трудно ум отвлечь от глаз, а потому, что чем больше отвлекаю, тем менее могу постичь умом то, что ты хочешь.