Свет и Тень (СИ) - "ASTORIS" - Страница 31

Альк отложил крысу, вымыл руки и расплёл правую косу. Зажмурился, дернул, поморщился, потёр за ухом — больно! Чуть не споткнувшись, подошёл к ближе к матери, попытался рассмотреть ребёнка.

— Быстрее давай! — поторопила его мать. — Смотрит он. Ещё насмотришься!

— Кто, мам?

— Девочка! — с гордостью произносит мать, пока он неловкими после сна пальцами перевязывает пуповину прядью волос. Голова болит всё сильнее, из носа вот-вот потечёт. Зато получилось! Наконец-то…

Не одевшись, Альк выскочил в холодную ночь. Мороз спал, началась оттепель. Сильный, солёный, влажный ветер дул с моря. Альк встретил его грудью и с удовольствием вдохнул. Потом провёл рукой под носом — кровь… Только почему-то он не помнил, как сменил эту дорогу.

…А через четыре лучины мать разбудила его страшным известием. В доме снова поднялась суматоха.

Их служанка, бывшая сестра милосердия, истово молилась перед двуиконием. Алида тихо всхлипывала у печи, качая дочь. Мать потерянно озиралась по сторонам. Дамира на кровати металась в бреду.

— А я ведь говорил! — в сердцах выкрикнул Альк и снова выскочил на улицу. — Ну сколько уже можно? — прокричал он небесам.

А потом уселся на скамейку у стены дома, откинувшись назад и вытянув ноги. Сколько он так просидел — неизвестно. Но ни холода, ни печали он не чувствовал. Только безразличие…

Какой смысл быть путником? Ну, поменял дорогу, а в итоге пришёл туда же, только с другой стороны!

Из дома вышла мать, а за ней Алида.

— Встань! — велела госпожа Хаскиль сыну, и когда он подчинился, накинула на него тулуп. — Не хватало мне ещё твоих болячек!

— Я уже не маленький, — буркнул Альк.

— Я вижу!

Алида глубоко вздохнула и вдруг проговорила.

— Дамира очнулась и попросила дать ей ребёнка.

— Ну и?

— Я дала свою дочь.

— Зачем? — рявкнул Альк, вскочив со скамейки. — А потом что делать?

— Тихо, послушай! — велела мать.

— У меня одиннадцать детей, Альк, — начала Алида. — Мне их иногда кормить нечем. Эта вообще нежданчик… А у вас такое горе. Дамира не переживет, — прошептала женщина, всхлипывая.

— И что? — устало, со вздохом, спросил Альк.

— Если вы не против, Альк, я отдам дочку вам…

Он долго, молча на неё смотрел. А потом со словами:

— Идите вы все к Сашию! Делайте, что хотите! — ушёл в темноту.

Он устал так, словно на нём пахали, чувствовал себя потерянным и несчастным, и поэтому всё шёл и шёл куда-то без цели.

И вдруг остановился.

Если богиня слышала всё то, что он думал и говорил в отчаянии, ему следовало тут же падать на колени и просить Пресветлую простить его за скудоумие и благодарить за её высшую мудрость, недоступную смертному, будь он хоть трижды путник.

…Потому, что он вдруг понял, чью дорогу ему удалось поменять.

Впервые за полтора месяца Альк радовался, хотя вроде и нечему было.

====== Глава 8 ======

Рыска проснулась среди ночи от пустоты, пошарила рукой по кровати — и сердце её упало.

Не такая уж и пьяная она была, всё помнила. И, главное, сказала-то всё верно…

В темное послышался вздох.

— Альк? — позвала она вопреки тому, что подсказывал дар.

— Да уехал он, — ответила темнота голосом Жара.

— Давно? — вскинулась девушка.

— Лучин пять-шесть.

— Дай свою корову!

— На ней и уехал…

Жар думал, что Рыска как всегда расплачется, но девушка внезапно притихла. Он долго ждал реакции с её стороны, не дождался и спросил сам:

— Рысь, ты спишь?

— Нет, — чужим каменным голосом ответила она.

— Рысь, прости, но ты неправа была… Ты хоть помнишь, что было?

— Помню, — тот же каменный голос.

— А корову я ему продал, потому, что ты ведь знаешь его: он всё равно сделает, как решил, никто не помешает… Но я его просил, чтоб он не уезжал! — оправдывался Жар.

— Всё равно.

Жар допустил оплошность: он не понял, что произошло с Рыской. Не обратил внимания на каменный голос, произносивший только одну фразу:

— Все равно.

И поэтому, рассказав всё, даже то, что проговорился по поводу ребёнка его отцу, успокоился и уснул — на той самой шкуре у камина. А наутро просто поспешил по своим делам, радуясь, что не пришлось утешать подругу. Может быть, подумал он, ей и правда уже всё равно? Лично он не смог бы столько времени терпеть, а тем более, любить того, кто треплет ему нервы.

Не заметил ничего и Крысолов, слишком занятый делами Пристани. Когда Рыска молча отдала ему ключ, он лишь спросил тихо:

— Ну что, всё хорошо?

— Хорошо, — с каменным лицом ответила девушка.

— Давно уехал?

— Вчера.

— Когда ещё приедет?

— Не знаю.

— Ну ладно, — со вздохом заключил Крысолов, сделав вывод, что его ученики ни до чего не договорились, и отвернулся, поглощённый своими наставничьими заботами.

Рыскиного состояния не заметили ни наставники, ни сокурсники, кроме трех девиц: они-то как раз порадовались, глядя на осунувшееся Рыскино лицо, почуяв, что с любимым она рассталась плохо. Да и нечего особо было замечать: девушка исправно посещала занятия, была как обычно сосредоточена, серьёзна и старательна.

А через две недели пропала.

Крысолов безуспешно постучался в тот вечер в её дверь и ушёл, несолоно хлебавши, решив, что Рыска спит. А на следующий день, не увидев её на занятиях и снова не достучавшись, пошёл к комендантше.

— А нет её. Она ключ сдала, господин, — огорошила его женщина. — Ещё вчера в обед…

Крысолов был весьма озадачен.

Жар тоже понятия не имел, где Рыска, но сразу догадался, что ничего хорошего тут быть не может.

— Вот говорил же я, — злился он, — что от этого проклятого саврянина одни несчастья! Не было его, и всё хорошо было. Как явился, так всё, беда! Где вот теперь моя Рысонька?

Жар недоговаривал. За Алька он тоже переживал. Можно было бы спросить Крысолова, всё ли с ним в порядке, но, во-первых, было не до этого, а во-вторых, ему гордыня не позволяла интересоваться саврянином.

Пораспрашивав знакомых стражников у ворот, Жар смог узнать: да, они видели девушку в темно-серой длинной шубе, вчера, ближе к закату. На чем? А не на чём, пешком.

— Вот упрямая! — взбесился Жар. А у Крысолова возникло нехорошее предчувствие, вернее, возникло оно давно, а сейчас просто стало сильным и более определённым. Именно поэтому он и взял нетопыря из стойла, зная, что придется далеко ехать.

— Ты не езди со мной, — бросил он Жару. — Я один лучше и быстрее справлюсь, – и, выехав за ворота, пришпорил своего скакуна. Только снег вокруг вихрем поднялся!

И справился, как и обещал.

Дар привёл его к Рыске. Она сидела под деревом в пятнадцати вешках от города, в стороне от дороги. Без помощи дара её трудно было бы заметить. Сказать, что она жива в полном смысле слова было нельзя. «Еле жива» подходило лучше.

Припорошенная снегом и уже без сознания, весила она, казалось, больше, чем на самом деле. Хлопки по щекам, тряска и тому подобные действия не дали результатов. Всё, что путник мог сделать, — это поскорее подхватить девушку на руки, сесть с ней в седло и, погоняя нетопыря, вихрем мчаться обратно в город. И хотя животное возмущалось из-за двойной нагрузки, доехали они быстро, ещё до заката.

Сдав полумёртвую воспитанницу в лазарет, Крысолов пошел за Жаром.

Весь следующий месяц они по очереди дежурили у её постели, но в сознание Рыска так и не пришла.

А в один прекрасный день, ближе к вечеру, Крысолову принесли письмо, вернее, записку с жёсткими сухими словами:

«Уважаемый господин путник, просим вас явиться в лазарет для обсуждения ситуации с вашей дочерью».

Он кивнул, отпуская посыльного.

Нечего тут было обсуждать. Всё и так было ясно. Крысолов шёл в лазарет прощаться.

Жар докурил и бросил «бычок» за ограду лазарета, поежился, приподнял воротник. Ну и зима в этом году! Скорее бы уж потеплело.

Жаль, не все до тепла доживут…

Со вздохом толкнул он дверь здания. Развязка была ему ясна как день: тут и дара не надо, достаточно было взглянуть на Рыску, полумёртвую, какую-то зеленую… Кошмар, что он скажет её сыну, когда тот вырастет? Хотя, наверное, он и сам не доживёт. Умрёт на месте от разрыва сердца, когда скажут, что Рыски больше нет…