Коронованный наемник (СИ) - "Serpent" - Страница 99

- Прощения прошу, миледи. Только охальница в лазарете работать отказывается, нежна, вишь!

- Я не отказываюсь работать! – заголосила девушка, – миледи, я крови страсть боюсь! Сама в обморок хлопнусь!

- Было бы, о чем глотку драть! – уже без всякой обходительности рявкнула Камрин, – боится девица крови – так на кухне пара рук лишней не будет!

- Добро! – кивнула тетка, подобострастно взглядывая княжне в глаза, но та уже унеслась, слыша, как вдогонку порхнуло робкое «спасибо!».

На полпути к кладовым Камрин остановилась, на миг опершись спиной о нижнюю балясину перил широкой лестницы. Она с рассвета была на ногах и успела порядком устать. Переведя дыхание, она собиралась было двинуться дальше, как вдруг холеные белые пальцы удержали ее за плечо – двумя ступенями выше на лестнице стоял князь.

- Какого балрога княжеский замок превращается в постоялый двор? – сухо и хрипловато вопросил он, сдвигая брови. Красные воспаленные глаза поблескивали, на нездорового цвета лице выделялись странные пятна румянца. Камрин ощутила укол неловкости, но стычки с правителем были ей уже не внове – Иниваэль день ото дня сдавал здоровьем и становился все более несносен.

- Город переполнен, мой князь, – так же коротко и сухо отозвалась княжна, делая вид, что не замечает сверлящего ее подозрительного взгляда, – я решила устроить лазарет в холле и трапезной замка. Здесь много места, близко вода и огонь.

- Решила… – глухо протянул князь, обходя Камрин и перегораживая ей дорогу, – ты, похоже, забываешься, девочка. Ты рано возомнила себя правительницей. Я пока еще жив, как жива и моя дочь… И решаю здесь я.

- Я не претендую на ваши регалии, милорд, – в голосе княжны отчетливо звякнуло нетерпение, резкие слова так и рвались на язык, – не угодно ль самолично пересчитать тюки с бобами?

- Не хами, – Иниваэль наклонился ближе к девушке, и та почувствовала запах вина, – стервятница… Эвон, ключей связка на поясе. Играешь в хозяйку? Смотри, не заиграйся…

- В замке должен быть хозяин, – оборвал Иниваэля новый голос, и князь обернулся. За его спиной стоял Сарн, хмуро глядя на правителя, – и хозяин этот – не тот, кто сидит у камина в парадном зале, вдохновенно жалея себя, а тот, кто накануне битвы готовит столицу к обороне. Извольте пропустить княжну, милорд, она, в отличие от вас, весьма занята.

- Ах, вот оно что, – Иниваэль шагнул к эльфу, сощуриваясь, – хозяева все множатся! А вы, стало быть, тоже хозяин, друг мой?

Но Сарн не принял вызывающего тона, лишь отшатнулся, и губы его брезгливо дрогнули:

- Вы пьяны, милорд. И, признаться, выбрали для этого не самое удачное время. Пропустите леди Эрсилию.

- О, да вы приказываете! – князь криво усмехнулся, вскидывая руку и звонко щелкая пальцами, – Эру, как вы преданно защищаете эту девку! Забавно было б узнать, за какие такие заслуги. Да будет вам известно, благородный Сарн, что леди Эрсилия, что сейчас так взволнованно сверкает на вас своими блудливыми очами…

- Батюшка, одумайтесь! – в голосе княжны был ад, но Иниваэль, обернувшись на ее возглас и сделав драматическую паузу, снова взглянул на эльфа. Однако Сарну уже наскучил этот спектакль. Крепко взяв князя за локоть, он кивнул Камрин:

- Ступайте, миледи, я все улажу, – а сам повлек правителя вверх по лестнице. Иниваэль шел нетвердо, его рука отчетливо дрожала, а на лице замерло странное выражение, смесь отчаяния и бесшабашного предвкушения. Свернув с последней ступени на галерею, он открыл рот, собираясь продолжить неоконченную фразу, но лихолесец резко рванул его на себя, выкручивая князю руку.

- Молчите, милорд, – прошипел он, – у вас есть прекрасный шанс благоразумно промолчать. Мне наплевать, что за поразительные новости вы намерены мне сообщить об очах вашей дочери. Я комендант этого города, а послезавтра мы ждем начала войны. Посему сейчас мне не до пьяного выворачивания корзин с грязным бельем. Извольте скрыться в ваших покоях и по желанию накачиваться вином или писать мемуары. Но не смейте приближаться к Эрсилии и нести галиматью, что грозит неразберихой и беспорядками в городе, где и так неспокойно. Я достаточно убедителен?

- Остроухий солдафон! – рявкнул Иниваэль, корчась от боли, – какое право ты имеешь…

- Право коменданта! – прорычал в ответ Сарн, – право того, на кого ты добровольно свалил свои заботы. И по этому же праву я не премину запереть тебя в твоей опочивальне, как истеричную девицу перед нежеланной помолвкой!

- Какие слова! – Иниваэль расхохотался, но смех захлебнулся удушливым кашлем, – ты не слишком почтителен с правителем чужого края, эльф, – последнее слово прозвучало, словно бранное, но Сарн лишь усмехнулся, подавляя клокочущее в нем бешенство и слегка ослабляя захват:

- Я счастливчик, князь. Я не обременен ни короной, ни сонмом блистательных родственников, ни репутацией династии. У меня всего-то гордости, что меч, кираса, да право быть тем, кто я есть, и говорить то, что вздумается. А посему я охотно добавил бы еще немало занятного, да недосуг. Благоволи… те пожаловать в свои покои… милорд.

Иниваэль вырвал локоть из пальцев лихолесца, тяжело дыша и привычным жестом нервно комкая на груди плащ:

- Я уйду… И буду смотреть из окна, как гибнет мой город… Предательство, измена, трусость и подлость… Вот стражи, что теперь стоят у врат…

Князь задышал чаще, на лбу вздулись вены, но Сарн отрезал:

- Вы недурной поэт, ваше сиятельство. Самое время слагать баллады. Желаю удачи.

С этими словами, лихолесец развернулся и стремительно пошел по галерее прочь, настороженно ожидая хлопка двери, но уже не видя, как Иниваэль тяжело привалился к стене, а по землистому лицу градом текут слезы…

…Этот день был издевательски короток. Сарну казалось, что солнце так и не взошло, уныло прячась в серой мешанине облаков, когда воздух уже начал наливаться ранними зимними сумерками. Город был не готов… О нет, могучие бартизаны стен грозно топорщились стрелометными орудиями и катапультами, ворота были укреплены, все боеспособное население города, включая изъявивших желание женщин, вооружилось, на дозорных площадках наружного частокола высились вязанки дров, смола жирно поблескивала в бочках, бессонные часовые вглядывались в по-прежнему тихую, незаметно спустившуюся ночь.

Но Сарн чувствовал – город не готов. Эти люди не знали войн. Они не привыкли бояться орков, самонадеянно считая, что те боятся их куда сильней. И сейчас этот битком набитый мирным людом город, затерянный среди бескрайних лесов северного Средиземья, замер в тревожном, молчаливом ожидании неведомой, и оттого особенно грозной опасности.

Детей, стариков и прочих уязвимых обитателей Тон-Гарта завтра собирались укрыть в лабиринте Бервировых пещер, и эта предосторожность особенно настойчиво напоминала, что речь уже не шла о защите от разгула разбойников и нападений Рабов Слез. Это была настоящая война…

В те первые дни крестьяне, придя в Тон-Гарт из оставленных фортов, вели себя, словно увенчанные славой ветераны. Они с неторопливой сдержанностью рассказывали об орочьих атаках и стычках с разбойниками, нещадно приукрашивая и добавляя драматической мишуры. Они гордо демонстрировали восхищенным женам и онемевшим от восторга детям перенятые от эльфов приемы фехтования. Они вели себя друг с другом уже не как старые знакомцы из соседних деревень, вместе пившие эль на весенних ярмарках. Они держались, будто однополчане, плечом к плечу прошедшие кровопролитные бои. И им казалось, что все дурное уже позади, что рядом с семьями, под защитой этих старинных надежных стен им не страшен никакой враг. А сегодня они с трепетом были допущены в княжеские оружейные склады. Сегодня каждый заржавленный меч и арбалет со скрипящей ложей были вынуты из запасников, а каждый юнец старше четырнадцати лет стал солдатом.

Не подумайте о них пренебрежительно. Это уже не была толпа неотесанных сельских работяг, любому мечу предпочитавших вилы и дубинку. Теперь это были воины, пусть даже движения, какими они выхватывали клинок, были лишены отточенного изящества мастеров. Эти люди больше не боялись наступления завтрашнего дня. Но сегодня, когда за их спинами были укрыты их собственные дети, а заснеженный тихий лес готовился извергнуть армию беспощадных врагов, многие из них снова ощущали эту отупляющую злость на непонятно чью несправедливость, меньше, чем за год сгубившую их прежний простой и надежный мир.