Дикая охота. Колесо (СИ) - "Aelah" - Страница 25

А затем был тихий голос.

Вереница образов.

Цепочки слов.

Тайный путь. Вот выходишь ты из дома, босиком да по выпавшему снегу, да бежишь, а за тобой - волнами легкая синяя, белая, серая ткань тумана, из ниоткуда возникшая.

А ты все бежишь, бежишь, хватаешь губами холод, смеешься, руки раскидываешь, дрожишь. И все дальше, дальше. Следом за исчезающими огоньками, синими и фиолетовыми, ловя их в замерзшие, но теплые ладони.

Выдыхаешь пар-воздух, скользящий по ключицам, и бежишь. Замираешь. Танцуешь в синей, хрустальной тьме. Среди призрачных, легких силуэтов ночных духов…

Среди волн мягкой темноты, мягких сумерек…

Слушай. Молчи.

А дрожь под кожей ходит и ходит, заставляет прикрывать глаза и улыбаться, заставляет ловить под веками вспышки и незримые образы. И вновь все, как в тумане сером.

Вновь срываешься со своей жердочки, птичка, и нет уже тебя здесь.

Духи, милые мои духи, спасибо вам за свободу от тела, чтоб можно было убегать босиком по снегу следом за хвостами синих комет, следом за сумрачными нитями.

Новый бег-полет, и ты бежишь, пока силы есть, ловишь ладошками снег, и бежишь. Дальше. Дальше. Так далеко, как только можешь - до обрыва, где высокая трава пригибается под ветром, где снега остались позади, и лишь вереск да полынь вокруг. Лишь бесконечность моря далеко внизу. Разбегаешься, и не падаешь. Летишь…

Губами, приоткрытыми - воздух. И петь.

Руками, дрожащими руками - звезды.

Глаза - закрывать. Растворяться. Слушать. Быть.

Невидимость и тонкий сумрак.

Назад - не оглянуться.

Дальше, дальше… Волны сумраков, таких цветных, таких одинаковых. Так вода захлестывает легкие, когда ты падешь в глубокое синее море, так жжет и душит, так уходят жемчужины дыхания вверх, к колышущейся поверхности. Но ты растворяешься. Тебе не нужно дышать. Ты и есть воздух. Ты и есть волшебство сумрака, ты и есть смеющийся дух, ты и есть развевающаяся трава над обрывом…

Огонек дрожал перед ней, а ведьма дрожала, глядя в него.

А потом искорка взвилась вверх, так далеко и высоко, растаяла в сизой дымке. Сердце колотилось где-то у горла, и женщина старалась дышать глубоко и мерно, пытаясь вспомнить саму себя – да только больше не было ее самой, и не было больше ничего. Только звездное колесо и прорастающая прямо из сердца серебряным ростком пустота.

Огоньки знали гораздо больше, чем самые древние духи. Огоньки и были ими, самыми древними, самыми первыми. Их радость, их детская беспечность – вот она, та самая сила, то самое важное, самое светлое знание, что вынесли они из сердца Бессмертного. Растворяясь в нем и обретая собственное сердце, они навек освобождались от плоти, от оков, становясь чистым светом. Чистой радостью. Чистой Жизнью.

Мара точно знала, кем бы хотела вернуться в мир.

Деревья расступились, и в густой синеве сумрака появился огромный силуэт исполинского древа, в ветвях которого вспыхивали синие и золотые искры. Шелестела листва, духи пели в кронах, и из темноты выходили тонкие, туманные, легкие фигуры, а вокруг них звенели серебром огоньки, высвечивая лица и сердца древних духов Гарварны.

Мара поклонилась низко, до самой земли, закрыв глаза.

Ночь Сна настала.

========== Глава 9. Ночь Сна ==========

…Как по осени вода в озерах синяя-синяя становится, словно диковинный драгоценный камень из тех, что привозят купцы из-за Эйнарвисского моря – плывут по ручейкам лодочки-листья. Плывут, золоченые, задевают резными краешками камышовые заросли, путаются в водорослевых сетях. Птичьими криками и детским смехом провожаемые, уходят в стылую даль, и прозрачные паруса их наполнены холодными ветрами, и руки русалок под днищами лодок белы. А там, за туманными низинами, начинается их дом, и возвращаются они туда так легко и радостно – вовсе не по-осеннему. Всякое возвращение Домой наполнено сладостью и щемящим счастьем – и кому не знать это лучше, чем палым листьям?

Синие сполохи в ветвях тихонько звенели, словно стеклянные трубочки, в которых пел ветер. Россыпь холодных звезд в небе тоже пела – совсем иную песнь, и переплетение этих мелодий заполняло лес под темными сводами крон. За узорным кружевом плюща начиналась угольно-черная мгла, в которой один за другим таяли силуэты духов. Маре казалось, что под темной шершавой корой всякий раз, когда пустота принимала свое дитя в себя, пробегали синеватые молнии, от самых корней и до затерянных в вышине кончиков ветвей.

- Крас-с-с-сиво, правда?

Ведьма скосила глаза на кельди, сидящую подле и ждущую своей очереди. Та была задумчива и тиха, и в разноцветных глазах отражались звезды и время.

- Правда. Древняя, по Древу идет сила? Когда духи засыпают?

Кельди поморщилась:

- Какая я тебе древняя, ведьма? Так… молодо-зелено.

Словно в подтверждение ее слов, в чаще послышалась чья-то возня и свистящий смех, а затем на поляне появилась стайка резвящихся кельди. Самая юная пыталась догнать остальных, схватить хоть кого-нибудь, но духи выворачивались из рук сестры. Те, кого люди звали бесями, заплели в косы ниточки травы и гроздья шиповника, и синие блики плясали на круглых алых боках ягод в их волосах. Сидящая рядом с Марой кельди довольно усмехнулась, наблюдая за ними.

- Ишь, молодняк… А то все вон какие хмурые, будто не к Бессмертному до весны идем, а в Бездну на веки вечные!

Мара усмехнулась: из всех духов только кельди да болотные огоньки оставались легкими да радостными в нынешнюю Ночь Сна. Иль-вэане, отдельной группой сидящие неподалеку от Древа, почти не шевелились, глядя на крылатых духов, но ведьма каждой частичкой тела ощущала их неодобрение: мол, негоже так себя вести на пороге Бессмертного, перед старым и добрым Богом. Но кельди знали то, о чем древние иль-вэане не ведали. Богу угодна радость. Богу угоден смех. А страх и грусть – разве нужны они?

Кельди между тем продолжила:

- А что до твоего вопроса… Древо – это наш дом, Мара. И то, что ты видишь, означает только одно – в свой дом мы возвращаемся чистыми, изначальными. Темное сюда не проникнет. Ежели б немерт или еще какая дрянь попыталась проникнуть в Дом Бессмертного, ты бы увидела, как черно-алые искры замерцали бы под корой, и пустота не приняла бы того, кто отравлен. Он просто не сумеет войти. Не сумеет навредить изнутри.

- Поэтому они хотят запечатать Дом снаружи?

Кельди повела плечом:

- Да кто ж знает, что они там хотят… Просто так должно, вот и все. И чего горевать, коль так рано или поздно происходит? Мы все равно возвратимся сюда. Я верю в это, ведьма.

Мара не ответила, но в сердце теплой волной поднялась благодарность. Тишь вокруг, нарушаемая лишь голосами духов, искрилась и дрожала от вспышек силы и образов. Сотни образов, тревожных и беспокойных, и сотни тихих слов, мягких, верных, надежных. Духи утешали друг друга, отгоняли сомнения друг друга, оберегали тех, кто страшился нынешнего сна. Связь тысячи живых существ прошивала Мару раскаленной добела иглой – только боли не было. Лишь покой и бесконечное ощущение правильности и неразрывности этой крепкой единой нити.

Вот уже и все хеледы ушли к Бессмертному. Первыми всегда уходили духи воды – самые хрупкие и ощущающие холод зимы сильней других: сначала лиреаны, следом за ними – кримхейны, духи-лекари, а уж потом и хеледы.

Следующими шли в пустоту иль-вэане. Мара узнала меж туманных духов одну, осеннюю, острую и хрупкую – она поднялась первой и направилась к Древу. Звездный свет, казалось, пронизывал ее насквозь, и клубящийся над ее головой туман волос сиял подобно утренней дымке. Красивая, мелькнуло в голове у ведьмы. Иль-вэане пела тоской и печалью, звенела горечью – но не боялась.

Серебристый огонек опустился на плечо древней. Та медленно повернула голову к нему, и тут Мара впервые увидела улыбку иль-вэане – не оскал, не кривую ухмылку… Острые черты бесплотного лица, освещенного изнутри, будто смягчились, и в туманных глазах под прозрачными ресницами разлилось тепло. Уголок губ чуть приподнялся, и болотный огонек радостно зазвенел весенним колокольчиком, отвечая на ее улыбку. Искорка взвилась выше и легонько коснулась кончика острого носа иль-вэане, а затем умчалась к своим братьям и сестрам, а иль-вэане вдруг рассмеялась.