Мне уже не больно (СИ) - "Dru M" - Страница 39

Под сердцем шевелится беспокойство, его же осязаемый холодок вцепляется мне в загривок. В тоне Ромашки сквозит почти фанатичная серьезность, и это мне не нравится. Женя и раньше в своих действиях заходил слишком далеко, только если начинал он с подкладывания огнестрела и подделки уголовных дел, то мне страшно подумать, что он предпримет сейчас.

— Жень, — прошу ровно, ловя на себе любопытный взгляд Ильи поверх учебника. — Не трогай его, ладно? И… — скрепя сердце, произношу на выдохе: — Воскресенского тоже.

Ромашка удивленно замолкает на мгновение, а потом смеется с озлобленным надрывом.

— Ты, никак, струсил? — спрашивает он с издевкой. — Знаешь, я не сомневался, почему-то. В твоей бесхребетности и в том, что ты не захочешь ему вредить.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, это же… — пытаюсь образумить Ромашку, но тот резко перебивает:

— Если ты такой слабак и мямля, если ты не мужик, то я в этом не виноват! — он почти орет мне в трубку: уверен, в тишине кухни Илья слышит отчетливо каждое его слово. У меня все внутри переворачивается, обида царапает острыми когтями внутренние органы. Я зажмуриваюсь, не чувствуя пальцев, которыми сжимаю телефон. — Чертов разнеженный пидор! Когда я загребу весь пирог себе, ты еще прибежишь лизать мне зад. Как бы поздно не было… Подумай. Подумай хорошо, Громов, прежде чем сливаться…

Я не выдерживаю.

— Да пошел ты, — шиплю ему тихо, а потом рявкаю громко, на пределе голоса: — Да. Пошел. Ты!

Из меня вырывается нечеловеческий вопль, я швыряю телефон о плиточный пол, и тот разбивается вдребезги с жалобным глухим звуком. Не помня себя от раздражения, смятения и злобы, я подскакиваю и принимаюсь топтать ошметки телефона прямо босой ступней. Осколки экрана впиваются в кожу, на пол брызгает кровь, и боль отзывается тупой пульсацией во всей голени. Но я не останавливаюсь до тех пор, пока не выпускаю наружу все, и бушующие эмоции не рассеиваются, оставляя вместо себя давящий вакуум пустоты.

Только тогда Илья молча поднимается и достает с верхней полки аптечку.

*

Проходит полчаса, а слова Ромашки все не замолкают у меня в голове.

Что, интересно, значит его «докажу, что настроен решительно»?

На шум спустилась Каринка, и теперь она сидит за столом рядом с Ильей, поглядывая с недовольством на мою забинтованную ступню и на окровавленные осколки телефона, собранные в совок.

— Да что произошло-то? — спрашивает Карина, теряя терпение от нашей игры в молчанку.

— Дима рассердился на то, что его назвали пидором, — шутит Илья, но под моим взбешенным взглядом, как ни странно, затыкается и не развивает тему. Только пожимает плечами и надкусывает последнее печенье из пачки.

Я постукиваю уголком сим-карты, единственной оставшейся в живых частью телефона, по столешнице, и обдумываю варианты. Мне хочется придушить Ромашку, без шуток, так, чтобы скулил и просил о пощаде, пока я, насладившись его беспомощностью сполна, не позволю ему глотнуть спасительного кислорода. Но, хорошо это или плохо, я больше не сторонник физического насилия. Мне хватило того, что, поколотив Никиту, я свернул за угол школы, и меня вырвало завтраком, а потом мутило при едином воспоминании о Воскресенском, корчащемся от боли. С меня хватит.

Да, я бешусь.

Да, мне потребуется сделать что-то глупое и импульсивное, но трогать самого Ромашку я не буду. Зато я трону вещи, которые ему дороги.

— Пойди, прогрей машину, — говорю Илье. — Найду ботинки, в которые влезу с этими бинтами, и выйду.

Илья удивленно вздергивает брови, глядя на меня с подозрением.

— Ты что это делать собрался?

— Устрою Жене небольшую акцию протеста, — во мне с каждой секундой крепнет желание показать Романову, что если он настроен играть в войнушку, то я соглашусь в ней участвовать, только если займу противоположную сторону. Я смогу действовать в одиночку. В отличие от отца, который до сих пор не проявил должного стремления, чтобы вырваться из тени Милославских, я действительно хочу, чтобы мое имя стояло обособленно.

Ромашка наверняка считает, что я одумаюсь и приползу проситься обратно к нему под крыло. Как бы ни так. Пусть так поступают наши отцы, если того хотят.

— Я с вами, — Карина решительно подскакивает со стула.

— Э, пигалица, не лезь, — неодобрительно хмурюсь. Не хватало ее еще впутывать. Не то, чтобы я питал особые братские чувства к Карине, но если кто-то узнает, что она меня поддерживает, это может заклеймить ее репутацию.

— Да никуда я вас одних не отпущу! — возмущается Карина. Илья надевает пуховик и уходит, бормоча, чтобы мы не задерживались, а я поднимаюсь, стараясь не опираться на забинтованную ступню, и пытаюсь отодвинуть Каринку, вставшую у меня на пути, в сторону. Она мертвой хваткой вцепляется мне в руку. — Дима!

— Что?

— Я натяну капюшон, по видеозаписи с камер охраны не будет понятно, что это я.

Я пару секунд смотрю в ее сощуренные голубые глаза, на россыпь светлых веснушек на ее вздернутом маленьком носике. Похожа на хрупкую куклу внешне, а сама как будто начинена тротилом.

— Ладно, — сдаюсь, понимая, что в случае чего Карина может закатить истерику и выдернуть свою мать и моего отца с их супер важной конференции посреди ночи. — Завяжи волосы в пучок, а то они у тебя как сигнальный костер. И принеси черновой вариант нашего с Ромашкой соглашения о распределении вкладов, под тетрадью по алгебре на столе лежит. Я тебя буду на улице ждать.

Она кивает, и мы расходимся.

Когда я устраиваюсь рядом с Ильей с пассажирской стороны, то ловлю на себе его изучающий чуть насмешливый взгляд.

— Что опять? — цежу, в штыки воспринимая столь пристальное внимание.

— Я приятно удивлен, — просто отзывается Илья, прибавляя громкость какой-то из композиций Эминема, играющей на радио. Он покачивает головой в такт песне, и татуировка с акулой на его шее то выныривает из-под ворота футболки, то снова исчезает под тканью.

— Чем? Я еще ничего не сделал, — морщусь и переключаю ненавистный мне рэп: нахожу частоту «джаз фм» и слегка убавляю громкость. По салону разливается приятная мелодичная музыка.

— Ты впервые отважился выступить против того, кто сильнее тебя, — Илья говорит серьезно, мне теперь уже не кажется, будто он надо мной издевается. Он смотрит на меня и криво улыбается. — Такой Дима мне нравится гораздо больше Димы, бьющего инвалидов.

Смущенный, я утыкаюсь носом в окно. Нашел время для похвалы.

К счастью, неловкая тишина быстро прерывается: Каринка садится позади меня, впуская в натопленный салон веяние уличной прохлады. На ней огромная черная куртка с капюшоном — явно стащила из шкафа моего отца.

Карина протягивает мне файл с соглашением и удивленно спрашивает:

— Неужели, документ один, и тот у тебя?

Я в ответ усмехаюсь, не сдерживая внутреннего ликования:

— Да, — касаюсь лбом холодного стекла и прикрываю глаза. — Ведь такой подставы Ромашка от меня не ожидал.

*

На кассе супермаркета мне становится одновременно смешно и неловко. Илья, прочистив горло, невозмутимо просит у вытаращившейся на нас продавщицы:

— Десять больших пакетов, пожалуйста.

Продавщица строго оглядывает каждого из нас по очереди, но, послюнявив пальцы, все же достает пакеты из пачки. Прежде чем пробивать покупку, с подозрением смотрит на выложенные на ленту стратегические запасы: сотню коробок яиц, что в общей сложности составляет тысячу штук, и баллончик с фиолетовой краской.

Черт, неужели, это делаю я?

Человек, который, когда его друзья подрывали подвалы чужих домов, стоял на стреме и молился, чтобы его не впутали в уголовное дело?

Илья же сохраняет полную бесстрастность. Он так спокойно смотрит на продавщицу, будто пытается заверить всем своим видом, что из этих продуктов мы ни много ни мало собираемся зажарить гигантскую яичницу.

Карине вообще, кажется, все равно. Она вертится у стойки с журналами и проверяет гороскоп на текущий месяц в свежем номере «Эль гёрл».