Мне уже не больно (СИ) - "Dru M" - Страница 25

— Дай угадаю, — отзывается он ядовито, но я слышу едва различимое беспокойство в его тоне, — вы все еще не разошлись, потому что тебе неловко бросать бедную несчастную девочку.

— Я что, произвожу впечатление бесхребетной мямли? — отзываюсь обиженно и тут же вздыхаю: — На самом деле она сама попросила остаться друзьями. Кажется, у нее намечается что-то с Антоном.

— Хм.

Алика эта новость будто бы не очень удивляет, но он все равно становится на порядок веселее и даже посмеивается, что-то набирая на ноутбуке.

— Теперь все препятствия устранены? — спрашивает он вкрадчиво. Как же быстро интонация его голоса может перейти от мрачного раздражения к легкой беззаботности. — Эй, ты там уснул?

— Ты о сексе? — бормочу сконфуженно, и чувствую, как горят от смущения уши. Никогда бы не подумал, что постельные темы будут вызывать во мне столько стыдливости.

Алик снова смеется.

— Вообще-то я просто о нас, — тянет он с игривой хитрецой и добавляет низким томным голосом: — Но если хочешь поговорить о сексе…

— Нет! — отзываюсь с невольным испугом. Чувствую, что не перенесу пошлых разговорчиков по телефону. Один тихий голос Алика с пробивающейся в него хрипотцой вызывает у меня волну неконтролируемых эмоций и легкое щекочущее чувство в груди. А если он начнет таким тоном говорить что-то развратное, я ведь потом в глаза ему не смогу смотреть. — В общем, мне осталось только поговорить с Виктором. И тогда… уже не будет никаких препятствий.

— Хорошо, — мурлычет Алик, пребывая в приподнятом расположении духа. — Тогда до завтра?

— Угу, — на ум приходит еще кое-что, и я шепотом зову: — Алик?

— А? — отзывается он, настораживаясь. — Что-то случилось?

— Да… — вздыхаю озабоченно. — Случилось… Человек-муравей круче!

И бросаю трубку, чувствуя себя при этом последним дебилом, но не переставая смеяться.

*

Вопреки моим ожиданиям, объясниться с Виктором не получается. Он выслушивает меня с каменным лицом, безучастно глядя, как по коридору мимо нас идут ученики, и на предложение простить меня за ложь реагирует только тяжелым взглядом и неясной ухмылкой. Я пытаюсь хоть как-то оправдаться, говоря, что он бы больше психовал на выходных, знай, где я на самом деле нахожусь, но Вик только качает головой.

— Ничего ты не понимаешь, Никита, — говорит он ровным чужим голосом, окидывая меня снисходительным взглядом. Что-то в его глазах подсказывает мне, что он готов мириться с чем угодно, но только не с присутствием Алика в моей жизни. — И ведь потом приползешь, побитый и несчастный, и будешь говорить, что я был прав.

Его пренебрежение больно ударяет по самолюбию. Ну, в самом деле, не маленький же я мальчик, чтобы отчитывать меня за знакомства, которые я завожу.

— Да о чем ты, Вик? — спрашиваю я, начиная раздражаться. Как назло колесо заедает, и мне не сразу удается повернуть коляску так, чтобы поехать вслед за Виктором, двинувшимся вперед по коридору. — Ты придумал себе невесть что…

— Это ты придумал, — Виктор вдруг разворачивается, наклоняется и тыкает пальцем мне в плечо. — Придумал себе образ Алика, который при первой же возможности разлетится по швам и оставит тебя один на один с его истинной сущностью. Помяни мое слово.

Виктор молча уходит в кабинет.

Я злюсь на него в ответ, хотя и ощущаю давящий вакуум неопределенности в перспективе того, что мой лучший друг не собирается со мной общаться. Закатываясь в класс биологии, я теряюсь еще больше, потому что не знаю, за какую парту пристроиться. Виктор уже бросил вещи к Ромашке, уткнувшись в параграф учебника с самым невозмутимым видом. Алик сидит рядом с Громовым, что вызывает во мне неконтролируемый прилив ревности, благо я уже завелся не на шутку. Впрочем, заметив меня, Алик тут же порывается вскочить и пересесть, но я едва заметно качаю головой.

Не хочу еще больше раззадоривать Виктора, да и внезапная рокировка может привлечь слишком много ненужного внимания одноклассников.

К моему счастью, свободным оказывается место рядом с Дублем. Не то Триплет приболел, не то просто прогуливает, но я решаю, что внезапное одиночество Дубля — это прекрасный повод занять место рядом с ним.

— Привет… — я подкатываю коляску к парте и осекаюсь, понимая, что даже смутно не представляю, как его на самом деле зовут, а обращаться по прозвищу неудобно, когда с человеком не знаком. Но этого и не требуется, потому что Дубль увлеченно рубится в «Энгри бёрдс» на своем айфоне и, кажется, вообще не замечает моего нечаянного соседства. — Ничего, что я тут сел?.. — молчание и приглушенные звуки игры. — Понятно, сегодня мне все объявили бойкот.

Дубль игнорирует и мое высказывание, и начало урока, и даже устный опрос, который затевает преподаватель биологии. Неясным образом внимание Евгения Игоревича минует Дубля, беззаботно переключающегося на новую игру, и целиком концентрируется на Карине, которая что-то невразумительно мямлит на попытку прогнать ее по домашнему параграфу. Черт разберет этих учителей. Может, у Дубля есть письменное разрешение от богатеньких родителей пинать балду весь выпускной класс.

Впрочем, к четвертому уроку, что я провожу за соседней с ним партой, я привыкаю к обществу Дубля и даже им наслаждаюсь. А что — не отвлекает, не косится из-под своей густой челки, не возражает против моего присутствия, звук у игры вежливо выключает на время урока.

Мне становится интересно, а как они с Триплетом общаются, и сколько слов за весь день друг другу говорят? Может, у них какая-то телепатическая связь, и мысленно они стебут всех в классе и перемывают всем косточки, посмеиваясь над нашим непониманием их глубоких натур?

Эта теория так меня увлекает, что я не замечаю, как Арнольдовна поднимается со своего места, подходит прямо ко мне и опускает ладонь на девственно чистую страницу моей тетради, в верхнем углу которой в гордом одиночестве значится сегодняшняя дата. Я вздрагиваю от неожиданности и поднимаю голову, натыкаясь на суровый взгляд «эй, Арнольд», не предвещающий ничего хорошего.

— Воскресенский, тебя не смущает отсутствие решения задачи в твоей тетради? — спрашивает она, игнорируя то, что Дубль рядом вообще на парту не выложил ничего, кроме своего телефона.

Я бы сказал ей, что меня бы скорее смутило присутствие решения, потому что задача попалась какая-то космически сложная и на мой скромный разум не рассчитанная, но только грустно вздыхаю и покорно открываю учебник.

Арнольдовна, неодобрительно качая головой, идет обратно к учительскому столу. Паршивый день, с какой стороны не взгляни.

*

Перед последним уроком мы с Ульяной вдвоем направляемся в курилку. Алик ушел и захватил с собой Громова и Антона, мне не сказав ни слова и даже в мою сторону не взглянув. Виктор по-прежнему со мной не общается, воротя от меня нос, и на душе становится как-то тоскливо.

— Боже, да не делай ты такое лицо, будто тебя от всего тошнит, — просит Ульяна, доставая из кармана форменной жилетки тонкие девчачьи «Гламур». Курит она редко и только за компанию. — Вик все еще дуется?

Я исподволь наблюдаю за Ульяной. Вечно неунывающая и оживленная, с идеальным макияжем, тщательно выглаженной чистой одеждой и изящно заплетенной французской косой. В ней нет ни одного изъяна, не за что критически зацепиться. Быть может, потому я ее не видел никогда грустной, что жизнь не находит в ней слабых мест, чтобы нанести по ним удар.

— Ага.

— Беспокойство Вика тоже можно понять, — примирительно замечает Ульяна, выпуская дым и слегка закашливаясь. — Он видел, как Алик поступил с Громовым.

Ее слова заставляют меня удивленно вскинуть голову.

— Ты знаешь о том, что они…

— Все в вашем классе знают, — пожимает плечами Ульяна. Между ее бровей появляется небольшая задумчивая морщинка. — Из тех, кто там был. Громов никогда не терял самообладания, всегда был отстраненно равнодушным и непробиваемым. Но тогда он наплевал на собственную гордость. Он на колени перед Аликом упал при всем классе и слезно умолял его не бросать.