Тотальность иллюзии (СИ) - Борзых Станислав Владимирович - Страница 26

Картина действительности никогда не совпадает в самой реальностью, которую она, между прочим, должна и призвана отражать. Я объяснял, чем это вызвано. Но в мыслях мы, вообще говоря, более свободны. Нередко утверждается, что их нельзя никоим образом поработить. Но происходит ровно обратное. Бабочки зимой – редкие гости в наших головах.

Положа руку на сердце, нет ничего такого, что бы воспрепятствовало подобным размышлениям. В конце концов, вы можете подумать о бабочках, даже если за окном холодно, и их там нет. Но здесь мы сталкиваемся с тем, что обычно обозначают термином «дискурс». В нашем случае это структура, блокирующая вхождение в наши мысли тех или иных тем. И именно она позволяет мне перейти ко второму вопросу, озвученному в начале данного раздела. Как мы думаем, т.е. какие механизмы использует наш интеллект?

Я говорил о том, что логика картины мира, который мы рисуем в своей голове, по видимости, отражает строение и организацию языка или, что было бы точнее – использует коммуникационные средства для данной цели с предсказуемым результатом. Способ, описывающий нечто, в конце концов, предопределяет вид и сущность того, что он стремится передать. Однако этой структурой наше мышление не ограничивается, но нередко выходит за её пределы. Это как раз то, что я писал по поводу употребления образов, аллитераций, коннотаций и прочих инструментов интеллекта.

Я полагаю, никто не станет выставлять себя дураком, заявляя, что мышление всецело вписывается в прокрустово ложе языка. Разумеется, оно шире. Вопрос заключается лишь в том, насколько. Если коммуникационная система ограничена различными рамками, может ли человек выйти за них с тем, чтобы достичь чего-то большего? Я думаю, что именно так дело и обстоит. Поэтому проблема перемещается в область того самого дискурса, а конкретнее – в сферу его функционирования.

Язык – это всё-таки средство, хотя и крайне важное в том, как мы мыслим и переживаем мир. Но помимо него есть и другие инструменты. Следовательно, встаёт задача того, как данные медиаторы работают. Одинаково или нет? На этот вопрос, к сожалению, не может быть однозначного ответа. Проблема состоит в том, что язык, несмотря на всю свою сложность, тем не менее, поддаётся хотя бы какой-нибудь структуризации, в то время как прочие средства мышления более расплывчаты и неясны, в связи с чем той же операции подвергаются, мягко говоря, неохотно. Но вопреки сказанному создаётся ощущение того, что функционирование везде действует в одном и том же ключе. И тому есть некоторые опосредованные доказательства.

Во-первых, язык сам по себе охватывает настолько огромную часть области описания реальности, что вполне логично его влияние и на смежные сферы, преследующие те же цели. Несмотря на то, что люди мыслят не всегда словами, иные инструменты подчиняются структуре коммуникационной системы. Кроме того, язык также состоит не только из слов, но и из жестов, мимики и прочих средств отражения действительности, и, по всей вероятности, способен включать в себя неязыковой аппарат, или хотя бы оказывать на него влияние.

Во-вторых, усвоение языка происходит в то же время, что и обучение чувствам, мышлению и поведению. И на всём последующем пути своего существования эти средства проживают бок о бок. Широко известно, что супруги, долгое время состоящие в браке, начинают походить друг на друга даже внешне. Почему бы не предположить, что в области инструментов описания реальности происходит то же самое?

В-третьих, вполне логично было бы, если для усвоения всех этих средств использовалась бы одна, а не много структур. Принцип экономии никто не отменял, и было бы странно, если бы он не работал тут, но оказывался действенным в иных отношениях. Не то, чтобы общество всегда и всюду придерживалось рационального выбора и поведения, но, в конце концов, очевидно напрасная растрата ресурсов в данном случае не совсем, а, может, и вовсе нежелательна.

И, в-четвёртых. Язык сам описывает то, что его дополняет. В действительности данные строки – это лишнее тому подтверждение. Если мы хотим передать кому-либо какую-либо информацию, то первым делом мы обращаемся именно к речевой структуре, хотя, конечно, при этом используем и другие каналы трансляции. Способность же нашей коммуникационной системы к нарративу, обращённому к самой себе, поистине удивительна. И это опять же может служить косвенным доказательством переноса логики функционирования языка в область мышления.

Если всё-таки я прав, и структура речи распространяется и на весь остальной интеллект, то механизмы его работы относительно ясны. В таком случае мы мыслим дискретными категориями, используя при этом усвоенные извне способы и методы. Так, например, мы непременно связываем одни понятия с другими просто потому, что в языке они также соединены. Если же, напротив, я заблуждаюсь, то ответ на вопрос о принципах функционирования не столь прозрачен, как бы мне того хотелось, и, тем не менее, я могу кое-что о них сказать.

Прежде всего, существует так называемое ассоциативное мышление. В процессе социализации мы привыкаем к тому, что имеются устойчивые связи между различными явлениями и предметами. Отчасти они составляют культурный багаж данного коллектива, а, значит, транслируются из поколения в поколение без изменений, отчасти же они кристаллизируются из личного опыта индивида. Но и во втором случае человек подвергается влиянию со стороны окружающих, а потому его интеллект функционирует так, чтобы остальным были понятны результаты его работы.

Во-вторых, как я уже отметил, мы думаем, как правило, дискретными категориями. В онтологии есть требование, согласно которому бытие необходимо рассматривать в целом, но не по частям, однако люди, как в силу своего физиологического строения, так и ради удобства делят мир на составные элементы. Сам факт того, что среда разлагается нами по определённым шаблонам, свидетельствует в пользу научения мышлению. Ведь критерии не изобретаются всякий раз, но берутся готовыми от других.

В-третьих, и это связано с предыдущим замечанием, мы объединяем в разные категории не все предметы и явления, но те, что, как нам представляется, в чём-то схожи. Скажем, понятие «красоты» весьма расплывчато. Красивыми могут быть и женщина, и ландшафт, но между ними, мягко говоря, нет ничего общего. Мне сейчас возразят в том духе, что их роднит именно «красота», но проблема заключается в другом. Это родство – усвоенное. Если мыслить непредвзято, то между ними не окажется ничего, их связующего. Кроме того что они опять же «красивы». В данном смысле показателен пример с любой вещью. Так, существуют «ручки», которыми мы пишем. Но в группу «ручек» входят не все письменные принадлежности, пусть и содержащие чернила, но из неё исключаются слишком большие и слишком маленькие предметы. Мера устанавливается сверху, но не достигается с помощью работы собственного интеллекта.

В-четвёртых, нас учат соблюдать порядок. То обстоятельство, что я прямо сейчас раскладываю свои мысли по полочкам, явно указывает на то, что я усвоил это требование. Конечно, как я, так и любой другой человек неизбежно и довольно часто нарушаем это правило, и всё же на каком-то базовом уровне ускользнуть от него невозможно, потому что не существует какой-либо иной привычки, способной заменить озвученную.

Разумеется, вполне найдутся и иные принципы. И важна не полнота списка, но его направленность. Я просто хочу указать на то, что даже если наше мышление не повторяет логику функционирования языка, хотя, как представляется, это всё-таки имеет место быть, то между ними легко обнаружить общее. И оно состоит в том, что человека именно обучают тому, как думать, т.е. соблюдать некоторые входные требования. Здесь нет какого-то тотального контроля. В конце концов, общество, как я описал в первом разделе этой главы, ориентируется в своём бытии на наличный материал. И, наверное, не будет преувеличением заявить, что сам наш мозг приспособлен размышлять совершенно конкретным образом, а социум всего лишь вписывает его в заранее заготовленные рамки. Как бы то ни было, но теперь настала пора обратиться к последнему вопросу, поставленному в самом начале.