Тот, кто убил лань - Лакербай Михаил Александрович - Страница 7

— Да, если бы выдержать... Уже онемели пальцы, и я даже не в силах сменить ногу...

— Продержись как-нибудь!.. Вот показалась утренняя звезда! Мужайся, Кязым!

В это время ночная птица второй раз облетела гору Коначхир. Полет этой птицы не слышен, она всегда появляется там, где грозит смерть, и криком своим предостерегает о ней все живое. Облетая гору первый раз, она бросила братьям свой печальный крик, но тогда они заглушили его песней. Теперь в голосе птицы слышалось последнее предостережение.

Но недолго мог Шарах раздумывать о ночной птице. До него снова донесся голос Кязыма — на этот раз он прозвучал как предсмертный вопль:

— Все, Шарах, все кончено!.. Не могу больше... Я держусь на двух пальцах... Все усилия бесполезны... Стоит ли цепляться за жизнь, которой мне уже не видать?..

Кто может объяснить, что тут произошло с Шарахом? Чужая душа, говорят, потемки, и даже душу брата может окутать тьма, в которой ничего не прочтешь.

Шарах откликнулся во весь свой звонкий голос, и смысл его слов был столь неожидан, как если бы человека подменили.

— Я не ослышался? — кричал он. — Все кончено? Ты сейчас упадешь? Верно ли это? Ну, наконец-то! Как я рад!..

Ветер утих, и Кязым слышал даже стук приплясывавших ног Шараха.

— Значит, ты сорвешься и погибнешь, как Озбакь, и даже костей твоих не найдут?.. Вот хорошо, наконец-то я дождался своего счастья!..

Шарах кричал так громко и так торопливо сыпал слова, что Кязым с трудом перекричал его:

— Эй, постой, что ты там мелешь? С ума, что ли, сошел? Чему ты радуешься?..

— Чему радуюсь? Твоей гибели! Я радуюсь ей, потому что она принесет мне счастье. Я ждал и не смел надеяться, все ободрял тебя. Но теперь, когда ты сам говоришь, что не сможешь удержаться, теперь мне нечего скрывать мою радость. Ты погибнешь, а Хабиба достанется мне! Да, она будет моей, Кязым, моей!..

— Что?! — взревел Кязым. — Повтори, что ты сказал!.. Может быть, я ослышался...

— Нет, ты не ослышался. Твоя невеста Хабиба будет моей женой. Ты стоял между нами, ты нам мешал. Ты старший брат, я должен был таить свое горе. И вот наконец сбываются мои надежды...

— Замолчи!.. — прервал его Кязым. — Ты заговариваешься, ты, я вижу, потерял от страха рассудок...

Братья ругались до рассвета. Рассеивался туман, и все явственнее выступали контуры гор, выступы и тропы на серой скале. А затем Кязым услышал голос над собой:

— Держи, Кязым!

Он поднял глаза и увидел Шараха — тот протягивал ему лозу, другой конец которой был привязан к большому камню.

Кязым оттолкнул лозу и стал высматривать, как бы ему выбраться. Но выхода не было.

— Держи, Кязым, — повторил Шарах.

И второй раз оттолкнул старший брат лозу. И лишь когда третий раз Шарах подал лозу, Кязым ухватился за нее и выбрался на тропу.

Встретились братья лицом к лицу.

— Кязым, я думаю, ты понял меня по-настоящему, — сказал Шарах. — Я видел, что ты слабеешь... Вспомнил поговорку Адзин Хаджарата. И я решил обозлить тебя...

Но не понял Кязым брата.

— Бессовестный ты! — закричал он. — Молчи! И слышать тебя не хочу!

— Хорошо, хорошо, я молчу, — безропотно сказал Шарах и умолк.

Кязым стал спускаться по тропинке вниз. Шарах шел за ним следом, как подобает младшему брату. Кязым остановился, снял чувяк, чтобы вытряхнуть из него камешки. Шарах прошел вперед. Вот он увидел свое селение, дымок над родным домом и большую чинару, под которой они с братом играли когда-то. Первые лучи солнца упали на его лицо, и он с улыбкой обернулся к брату.

Заметив его улыбку, Кязым вспомнил прошедшую ночь. Гнев душил его. И он вскинул ружье... Когда рассвелся дым, он увидел только, как Шарах схватился за сердце и скатился в пропасть.

"Все обман, — думал Кязым, идя домой. — Хабиба клялась и обманула. Был брат, и нет его. И сам я легко мог погибнуть. Такова жизнь".

Будто перед чужим местом остановился он у своего дома.

— Нан Кязым, почему ты стоишь там и не входишь в дом? — спросила его старая мать.

Дрогнул Кязым и вошел в дом тяжелым шагом.

— Где Шарах? Разве он не с тобой был? — спросила мать.

Молчал Кязым. Мать закружилась вокруг него, и каждое ее слово терзало потемневшее сердце Кязыма.

— Он разбился? Упал? Говори!

— Он — махагья! [2] Я сделал с ним то, что делают с махагья.

Упала старая мать на скамейку под чинарой и в кровь исцарапала свое лицо.

Во двор сбежались соседи. Пришла и Хабиба. Кязым поведал все, как было.

— Я не знаю, почему так сказал тебе Шарах, — молвила Хабиба, — но вижу теперь, что ты плохо обо мне думал. Не бывать нашей свадьбе! — И она ушла.

Мать задыхалась от гнева:

— Ты сам махагья! Ты — братоубийца! Уходи прочь!

У нее потемнело в глазах, и она упала.

Кязым увидел в толпе старика Адзин Хаджарата. И тут в его памяти ожили последние слова Шараха, и он подумал: "Почему брат упомянул имя этого старика?"

И словно в ответ на этот вопрос выступил вперед старик Адзин Хаджарат и сказал: — Бедная Ханжаж! Большое несчастье тебя постигло. — И, обращаясь ко всем, повторил часто произносимую им поговорку: — "От большого горя человек лишается сил, а от большой злобы силы его удваиваются".

И от этих слов будто что-то зажглось в голове Кязыма. Только теперь понял он настоящую и страшную правду. Кязым поднялся и побрел со двора. Никто не проводил его.

Он ушел в горы, к тому самому месту, где убил Шараха.

Пастухи пасли неподалеку овец. Они слышали выстрел. Что-то тяжело свалилось в пропасть. Они подошли и увидели внизу мертвое тело Кязыма. Из ствола его ружья еще полз дым.

Дорогие гости.

Перевод С. Трегуба

— Ты так часто навещаешь своих друзей в Абжуве, так любишь погостить у них и развлечься... Почему же ты не пригласишь их к нам, в Отхару? Ведь они, наверно, хорошие юноши, если и расстояние тебе не помеха...

Так говорил старый Хаджарат своему единственному сыну Дауру.

— Ты прав, отец, — отвечал ему сын, — Все они хорошие юноши, мои дорогие друзья. А больше всех я люблю Мачиха из села Ткварчал. Не успею я появиться в тех местах, как он не отходит от меня ни на шаг. Он увозит меня к себе и долго не отпускает домой. Не как же мне пригласить их сюда? Я боюсь, отец, не придется ли мне перед ними краснеть. Сумеем ли мы принять их так, как они, в особенности Мачих, принимают меня?

— Не бойся, дад! — успокоил сына старый Хаджарат. — Пока жив я, твой старый отец, тебе не придется краснеть. Ничего не пожалеем для твоих друзей. Сделаем все, что в наших силах. В обиде на нас они не будут!

— Они обещали приехать, отец! Вот соберутся вместе и приедут. Я так их люблю, так к ним привязан...

— Ладно, ладно, дад! Если приедут к нам, скажем: "Добро пожаловать!"

Но не дождался Даур дорогих гостей. В жарком споре на свадьбе он был убит.

Плачем и горестными причитаньями огласился двор старого Хаджарата. К ночи все утихло.

И тогда к воротам подъехала шумная ватага всадников.

— Дома ли хозяин?

— Где ты, Даур?

— Выходи, встречай гостей!

— Но разве мог подняться со смертного ложа Даур?!

— Ты так рано улегся спать? В таком случае, прости! Мы приедем в другой раз! — гремели наперебой веселые голоса.

Соседи Хаджарата, оставшиеся у него на ночь разделить со стариком горе, не знали, что отвечать. Один из всадников приоткрыл ворота, и вся веселая компания въехала во двор.

Навстречу всадникам вышел старый Хаджарат. Нарушая траурный обычай, он первым приветствовал гостей.

— Добро пожаловать, дорогие гости! — радушно произнес он. — Добро пожаловать! Нет Даура, но я здесь. Заходите в дом!

— А где Даур?

— Он уехал?

— Вернется сегодня?

— Заходите же в дом! — повторил старый Хаджарат. — Вы приехали издалека, будьте дорогими и желанными гостями. Завтра утром вы увидите сына. А пока пируйте с нами, — неужели я, его отец, не сумею достойно принять друзей моего Даура? Что вы смотрите? — обратился он к людям, которые ночевали у него, в доме. — Встречайте гостей, возьмите у них из рук нагайки, уведите в стойла коней... Сюда, сюда, — говорил Хаджарат, вводя гостей в дом.