Теория Девушки: Предварительные материалы - "Тиккун" - Страница 3

Часто, прежде чем разложение станет слишком заметным, Девушка выходит замуж. Девушка хороша именно в потреблении, досуга или работы — не имеет значения.

Личная жизнь Девушки, оказавшись уравненной со всякой личной жизнью, также стала чем-то анонимным, посторонним и объектным.

Девушка никогда ничего не создаёт — она воссоздаёт себя во всём.

Инвестируя в молодёжь и женщин абсурдную символическую прибавочную стоимость, делая из них эксклюзивных носителей двух новых эзотерических знаний новой социальной организации: потребления и соблазнения — так Спектакль освободил рабов прошлого, но освободил, ОСТАВИВ РАБАМИ.

Самые крайние банальности Девушки призваны лишь подчеркнуть её «оригинальность».

Убогий характер языка Девушки, если он сопровождается несомненным сужением сферы опыта, не составит никаких проблем на практике, поскольку он создан не для того, чтобы на нём разговаривали, но чтобы на нём хвалили и повторяли.

Молва, любопытство, двусмысленность, сплетни — Девушка воплощает полноту ложного существования, категории которого выявил Хайдеггер.

Девушка — это ложь, апогеем которой является её лицо.

Когда Спектакль вовсю трезвонит о том, что женщина — это человек будущего, естественно, он имеет в виду Девушку, и будущее, которое он предсказывает, напоминает собой жалкое кибернетическое рабство.

«Несомненно!»

Девушке удаётся жить, имея в качестве всей своей философии дюжину невнятных концептов, которые непосредственно являются моральными категориями, то есть весь её словарный запас в итоге сокращается до пары «плохо / хорошо». Подразумевается, что для того чтобы сделать мир соответствующим её взглядам, его необходимо значительно упростить; и чтобы позволить ей жить в нём счастливо, требуется много мучеников, включая её саму.

«Слишком заметные физические недостатки, даже если они никоим образом не влияют на способности к труду, ослабляют людей социально и превращают их в вынужденных инвалидов труда» (Доктор Жюль Мозес, бюллетень «Afa-Bundeszeitung», февраль 1929).

Для Девушки наиболее нежное является одновременно и наиболее болезненным, наиболее «естественное» — наиболее наигранным, наиболее «человеческое» — наиболее механистическим.

Подростковый возраст — это категория, созданная совсем недавно в соответствии с потребностями массового потребления.

Девушка неизменно называет «счастьем» всё, что её порабощает.

Девушка никогда не бывает просто несчастной, она также несчастна от того, что она несчастна.

В конечном счёте, идеалом Девушки является домашнее хозяйство.

Блум — это кризис классических тендерных ролей, и Девушка является наступлением, предпринятым товарным господством в ответ.

В Девушке нет целомудренности, впрочем, развращённости в ней тоже нет. Девушка просто живёт в отстранении среди собственных желаний, связностью которых управляет рыночное Супер-Эго. Скука абстракции перетекает в эту ебатню.

Не существует ничего, что Девушка не смогла бы поместить в свой кругозор, ограниченный её убогой повседневностью: поэзия как этнография, марксизм как метафизика.

«Альбертина происходит из ниоткуда и крайне современна в этом: она парит, приходит и уходит, черпает из своего отсутствия привязанностей непостоянство, непредсказуемый характер, который даёт ей свою силу свободы» (Жак Дюбуа, К Альбертине: Пруст и значение социального).

Когда Спектакль обращается непосредственно к Девушке, он не гнушается некоторой бафмологией[3]. Так всё значение выступлений на эстраде бой-бендов или гёрл-бендов заключается исключительно в том, что они выступают на эстраде. Ложь заключается в том, чтобы посредством столь топорной иронии представить как ложь то, что является истиной Девушки.

У Девушки внезапно начинается головокружение, когда мир перестаёт вращаться вокруг неё.

Девушка видит себя носительницей священной силы: силы товара.

«Я восхищаюсь детьми: они красивы, честны, им хорошо».

Мать и шлюха, в том смысле, который вкладывал в эти понятия Вейнингер, в равной степени представлены в Девушке. Но первая роль не делает её более достойной похвалы, чем вторая делает её достойной порицания. С течением времени можно даже заметить забавную обратимость этих ролей.

Девушка увлекательна подобно всем вещам, выражающим замкнутость на самих себе, механическую самодостаточность и безразличие к наблюдателю; так же, как насекомое, младенец, автоматический механизм или маятник Фуко.

Почему Девушка всегда вынуждена изображать какую-то активность? Чтобы непоколебимо пребывать в своей пассивности.

«Свобода» Девушки редко простирается за границы подчёркнутого поклонения самым ничтожным продуктам Спектакля; она заключается, по сути, в итальянской забастовке[4] против крайностей отчуждения.

«Будущее Девушки»: название группировки девушек-«коммунисток», организованной в южном пригороде Парижа в 1936 году для «развлечения, образования и защиты своих интересов».

Девушка хочет быть желанной без любви или любимой без желания. В любом случае её несчастью ничто не угрожает.

У девушки есть любовные ИСТОРИИ.

Стоит лишь вспомнить, что она подразумевает под словом «приключения», чтобы получить достаточно чёткое представление о том, насколько Девушка может бояться возможного.

В старости Девушка не становится менее омерзительной, чем в молодости. От одной точки к другой её жизнь является лишь постепенным погружением в бесформенность, и никогда — вторжением становления. Девушка погрязла во мраке времён.

С точки зрения образа Девушки возрастные и тендерные различия не являются значимыми. Не существует возраста, в котором нельзя быть поражённым молодостью, не существует пола, который запрещал бы нотку женственности.

Подобно тем журналам, которые общество предназначает Девушке и которые она столь мучительно пожирает, жизнь Девушки является разделённой и упорядоченной по множеству рубрик, между которыми царит самое большое разделение.

Девушка — это та, кто, будучи лишь Девушкой, строго подчиняется авторитарному распределению ролей.

Любовь Девушки — не что иное, как аутизм двоих.

То, что люди ещё называют мужественностью, является не более чем ребячеством мужчин и женственностью женщин. Впрочем, возможно, следовало бы говорить о маскулинизации и «феминизации», когда к приобретению идентичности примешивается столько волюнтаризма.

То же циничное упорство, характеризовавшее традиционную женщину под домашним арестом и с обязанностями обеспечения выживания, расцветает в наши дни в Девушке, но на этот раз освобождённое от сферы домашнего хозяйства, как и от всякой тендерной монополии. Отныне Девушка выражает его везде: в безупречной эмоциональной непроницаемости на работе, в предельной рационализации, которую она налагает на свою «личную жизнь», в её шаге, столь инстинктивно строевом, в том, как она целуется, ведёт себя или стучит по клавишам на компьютере. И даже в том, как она моет свою машину.

«Информация, почерпнутая мной из популярного берлинского журнала, была особенно познавательной: „Когда мы набираем торговый или административный персонал, — говорит начальник отдела кадров, — мы придаём особое значение приятной внешности“. Со стороны он напоминает актёра Рейнольда Шунцеля из старых фильмов. Я спрашиваю его, что он подразумевает под этим, говорит ли он о сексуальной внешности или просто очень милой. „Милой — это не совсем точно, — отвечает он, — в первую очередь, как Вы понимаете, учитывается высоконравственный розовый румянец на лице...“

В самом деле, я понимаю. Высоконравственный розовый румянец на лице — это скопище понятий мигом проливает свет на повседневный облик украшенных витрин, наёмных рабочих и иллюстрированных журналов. Их высокая мораль должна быть с оттенком розового, а их розовый румянец является отпечатком их моральности. Вот то, чего желают ответственные за селекцию. Они хотят покрыть существование лаком, который скрыл бы любую реальность, кроме розовой. И тем хуже для вас, если ваша высокая мораль скрыта внутри вас или ваш румянец недостаточно морален, чтобы предотвратить выплеск желаний. Тёмные глубины морали без розовых щёчек будут такой же угрозой установленному порядку, как и роза, расцветающая безо всякой морали. Они настолько тесно связаны, что нейтрализуют друг друга. Система, устанавливающая отборочные тесты, в равной степени производит и эту милую и приятную смесь, и чем дальше прогрессирует рационализация, тем большую силу набирает этот розово-духовный макияж. Мы вряд ли преувеличим, сказав, что в Берлине формируется тип служащих, единообразно стремящихся к желаемой цветовой гамме. Язык, одежда, манеры и поведение приводятся к единообразию, и результатом этого является эта приятная фотогеничная внешность. Это — селекция, производимая под давлением социальных отношений и подкрепляемая экономикой, пробуждающей соответственные потребности у потребителей.