Асмодей (СИ) - "Dragoste" - Страница 51

Пробудившиеся ощущения, предшествующие возвращению сознания из царства Морфея, играли с ней злые шутки, пытаясь окутать ее ореолом спасительной лжи, которая развеется в тот момент, когда она откроет глаза. Еще одно изощренное наказание Ада – нереальная надежда, ибо вместо привычных игл ее окружало мягкое облако, ласкавшее кожу нежнейшими прикосновениями. Это было чудное видение – сказка, напоминающая о давно забытой жизни, дарящая негу и умиротворение. Перевернувшись на бок, Аврора притянула ноги к груди, сжавшись в комочек, будто пытаясь сохранить остатки энергии, удерживающие вокруг нее эту сладостную химеру, но реальность быстро отвоевала свое, заставив девушку разомкнуть веки.

Первое, что бросилось в глаза – до боли знакомые стены опочивальни Асмодея. Взгляд застыл на трещинках, усыпавших стены замысловатой паутиной и красноватых отблесках чадящих свечей, заливших железные канделябры восковыми слезами. Постепенно в памяти начала восстанавливаться картина минувшей ночи, заставившая душу девушки разрываться от мучительных противоречий. Целая буря эмоций всколыхнула ее естество, рождая в сердце столь противоположные чувства, что Аврора никак не могла их смирить в обреченных попытках услышать голос разума.

Это была гремучая смесь стыда, негодования, обиды, унижения и злости. О, как она сейчас хотела ненавидеть демона за то, что он посмел осквернить единственную ценность, которую ей удалось сохранить в этой Богом покинутой бездне. Но в то же время к этим эмоциям примешивалось нечто такое, в чем девушка боялась себе признаться. Нет, это была не жалость к Асмодею, которую она испытывала в момент навязанной ей близости; не смирение, в котором несчастная пыталась найти успокоение. Это было чувство более глубокое и необъяснимое, противоречащее здравому смыслу, обреченное и грешное, но в то же время спасительное, дарующее надежду и силу на борьбу.

Безусловно, не так она себе представляла момент первой сокровенной близости. Да что уж говорить, будучи с рождения девушкой богобоязненной, Аврора вообще старалась не думать о том, через какую постыдную тайну проходят мужчина и женщина в момент слияния их тел и душ, а произошедшее вчера и вовсе сметало все границы дозволенного, бросая ее в омут истинного порока. При этой мысли единственным чувством, которое должно было завладеть ее естеством, должно было быть отвращение. Она так ждала его, пыталась воскресить внутри себя, но треклятое сердце против воли продолжало искать оправдание всему случившемуся.

Сейчас, пытаясь вспомнить свои ощущения, Аврора не могла сказать, что демон, взял ее насильно, проявляя грубость и жестокость. Нет, напротив, он был почти нежен с ней. Боль, сводившая тело в первые мгновения контакта, постепенно растворилась, к стыду несчастной рабыни, уступив место зарождающемуся наслаждению, которое, впрочем, было омрачено леденящим холодом каменных плит. Но что было потом? Забвение! Каким-то одному ему ведомым способом, Асмодей погрузил девушку в спокойный сон, и к еще большему удивлению, очнулась она в окружении белоснежных простыней на его ложе.

Она, уж точно, не могла позволить себе подобной дерзости, а значит, на кровать ее отнес Асмодей. Но почему? Сострадания за ним не наблюдалось никогда, а тут… участие. Пусть неумелое, завуалированное некой злостью или отрицанием, но уже бесспорное. Что ж, порой забота может принимать разные формы, а любовь и жестокость надевать похожие личины. Таков был Ад, он уродовал даже самые благородные порывы, поглощал даже самый яркий свет, со временем растлевал чистые души. Нет вины демона в том, что он не умеет любить, не ведает жалости и не знает прощения. Это Преисподняя за тысячелетия обратила лучезарного ангела в проклятого Богом монстра. От одной мысли об этом сердце девушки сжалось от сострадания, а в душе разлилось приятное тепло. Но тут же отравляющая мысль ворвалась в ее сознание: неужели по прошествии столетий свет оставит и ее душу? Неужели она по обыкновению смирится со своей участью, позволив адским огням напрочь выжечь все ненужное из души? Неужели она тоже разучится любить и сопереживать с одной лишь целью: выжить в Преисподней, где правят жестокие законы, диктуемые не менее жестокими и бездушными демонами? Нет, она не поддастся, будет сопротивляться. У нее хватит сил.

Мысли опять вернулись к минувшей ночи. Разум неустанно твердил ей о том, что демон взял ее, супротив девичью волю; о том, что ей до́лжно возненавидеть его за подобное оскорбление; о том, что это невозможно забыть и простить. Ее чистая душа воспринимала все с присущим ей смирением, убеждая несчастную в том, что это не самое страшное из адских наказаний, да и наказанием оное можно назвать с большой натяжкой. И лишь сердце, заглушая остальные голоса, кричало о том, что давно его простило за все, убеждая Аврору в том, что рано или поздно это должно было произойти. Сейчас ей казалось, что она знала об этом с того самого момента, как впервые встретилась с ним взглядом, хотя это откровение снизошло на нее мгновение назад. По злой усмешке судьбы свершилось предначертанное, и в центре адской бездны в сердце рабыни расцвел цветок грешной любви к своему хозяину.

Это была запретная и обреченная любовь, которую она поклялась избегать, но та, будто нежданная гостья, ворвалась в ее сердце, сметая на своем пути все преграды и предрассудки, обиды и горечь, даруя надежду.

Загадочная личность Асмодея пробуждала в Авроре жгучий интерес, но в то же время пугала. Воистину, он был тем огнем, который властвовал над людскими судьбами. Он завораживал, вводил в транс, манил и обещал подарить тепло, но стоило к нему приблизиться, обращал все в пепел. Демон мог разрушать, не прилагая, казалось бы, никаких усилий. Он был могущественен, а она, будто безвольная бабочка, зашив холодный страх в белом саване, летела на его свет, замертво падая к ногам. Глупая бабочка! И жестокая ирония судьбы: демон был тем, кто позволил ей взмыть к небесам на крыльях любви, но в то же время и тем, кто в мгновение ока отобрал у нее этот дар, пришпилив к раскаленной земле. Осознание хлестануло ее, сильнее пощечины и, соскочив с кровати, девушка начала взывать к небесным силам, пытаясь найти прощение в собственных глазах.

– Матерь Божья, молю, укажи мне верную дорогу, – шептала она, опустившись на колени, но все, казалось, были глухи и слепы к ее мольбам. Впрочем, она это заслужила, ибо позволила себе броситься в омут этих недозволенных страстей, а потому, единственное, что ей оставалось, это плыть по течению, надеясь на то, что река забвения вынесет на путь спасения ее грешную любовь.

В случившемся не было ее вины, но по каким-то неясным ей причинам Аврора продолжала упиваться своими раскаяниями, будто они могли что-то изменить. Да и хотела ли она что-то менять? В чем именно пыталась покаяться? В своей любви? В том, что не попыталась оказать сопротивления, считая его бессмысленным? В этот момент все казалось таким запутанным, что любой выход виделся ей обреченным и не предвещающим ничего хорошего.

Она представления не имела о том, как ей вести себя с Асмодеем, да и ориентироваться было не на кого. Дэлеб, в ревности своей, каждый день отправляла в опочивальню своего повелителя новых наложниц, а потом запирала их на пустоши. Посмеет ли демоница так же поступить и с ней? Заступится ли за нее Асмодей, памятуя о той помощи, что она ему оказала? Едва ли… Мысленно дав себе сильную оплеуху, Аврора напомнила себе о том, что ее эфемерные мечты обречены точно так же, как и все обитатели гиблой пустыни, которую величают Адом. Судьба такова, что для нее он навсегда останется единственным, а она для него – одной из многих. Аврора Д’Эневер – не особенная, а очередная. И не надо тешить себя иллюзорными надеждами.

Уверив себя в этой мысли, девушка отважилась подняться с колен и осмотреться. Покои были пусты, кое-где догорали огарки свечей, поднимая к высоким сводам тонкие петельки белого дыма, кое-где по комнате бродили самовольные лучики света, проникая сквозь прикрытые портьеры. Асмодея нигде не было, как и Нифелима, который по обыкновению блуждал вокруг резиденции, иной раз позволяя себе заглядывать в окна и звать своего хозяина.