Я был «майором Вихрем». Воспоминания разведчика - Березняк Евгений Степанович - Страница 3

У моей столь тщательно разработанной легенды один-единственный недостаток: она никак не вязалась ни с пистолетом, ни с гранатами, ни тем более с батареями и денежными знаками – этаким межнациональным банком.

Спокойней, спокойней. Тебя не расстреляли до сих пор, не допрашивали. Ждут указаний сверху? Какая у тебя цель? Выжить. Обмануть, перехитрить гитлеровцев. Они тоже не лыком шиты. А ты перехитри, выполни задание. Об этом и думай. А какие у тебя шансы? Что ты можешь? Первое – группа. Если Гроза и Груша на свободе, сделай все, чтобы поверили: действовал один.

Твоя явка  – Рыбне. Рыбне  – под Краковом. На землях Польского генерал-губернаторства. А ты в Обершлейзине  – Верхней Силезии, отхваченной у поляков. Граница рейха усиленно охраняется. Значит, надо сделать так, чтобы сами гитлеровцы перевезли тебя через границу. Конечный пункт  – Краков. Оттуда к явочным квартирам рукой подать.

Краков… Краков… Краков… Решение приходит в одном слове: марш-агент. Всю ночь шлифую свои показания. Взвешиваю каждое слово, пробую на зубок и так и сяк.

Что сказать? В чем «признаваться»? Когда?

Сразу расколоться? Грош цена такому «признанию». Гитлеровцы знают: наши люди умеют держать язык за зубами. Сразу поймут: игра, или посчитают трусом, с которым и возиться нечего.

Какой же выход? Набить себе цену. На первом допросе, как бы ни мучили, молчать. «Заговорить» на втором. И так, чтобы поверили: не страх, не слабость, а трезвый расчет, инстинкт к жизни заставил это сделать.

А выдержу? Очень важно не упустить момент. С детства испытывал физическое отвращение к побоям, даже к самому прикосновению непрошеной руки. Конечно, случалось – с кем из мальчишек не бывало – и давать, и получать сдачи. Но честный бой, даже уличная драка  – одно, другое – когда тебя бьют, а ты ничего не можешь.

Из рассказов Олега – моего дружка по разведшколе (о нем речь впереди) – я знал, что фельджандармерия и гестапо придумали немало страшных пыток.

Олег побывал в руках у тех и других. Обрабатывали его и вручную, и, как невесело шутил Олег, «техническими средствами». В спецблоке подвешивали, растягивали с помощью особых хитроумных устройств. Чаще всего избивали резиновой палкой, случалось, сплошь унизанной остроконечными металлическими гайками, наждачными кольцами кожу с мясом сдирали.

Выложенный бордовыми плитками пол, покрытые коричневой масляной краской стены становились липкими. Некоторых узников обрабатывали так, что они не могли самостоятельно двигаться. Олега раза два не то уносили, не то увозили другие заключенные на носилках с велосипедными колесами.

И так круглые сутки, днем и ночью, в три смены.

– Тут главное, дружище, – повторял Олег, – не потерять контроль над самим собой. Самая коварная штука, когда теряешь сознание. Убьют, ну что ж, и пуля в бою убивает. Сломить?! Сильного боль не сломит. А вот вывести за черту, за предел человеческого – может. На это и надеются, гады. На бредовое, потустороннее состояние.

…Теперь все это меня ожидало.

21 августа, в понедельник, утром в камеру вошли два жандарма. В их сопровождении я и предстал перед герром комендантом и прибывшими сюда гестаповцами. Один из них сидел за столом. Худой, морщинистый. На столе – вещественные доказательства: мой TT, финка, деньги, документы, батареи. Гестаповец, стоящий рядом, почтительно нагнулся и что-то зашептал на ухо сидящему. Тот в ответ коротко рассмеялся.

– Ви есть золотая рипка. Я есть старый рипак. Пудет рипка говорийт или молчайт?!

Встал. Подошел. И, не дожидаясь ответа, коротко взмахнул рукой. Боль обожгла. Словно током ударило. На губах соленый привкус крови.

– Это, Иван, цветочки, якотки впереди.

Жандармы по знаку гестаповца схватили меня за руки.

Дернули. Заломили до хруста в костях. Снова посыпались удары. Я инстинктивно обхватил руками голову: держаться! Стиснув зубы, глотая кровь, обливаясь потом, молчал. Боль врезалась в сердце, туманила мозг.

Только бы не потерять сознание.

В парке Чаир распускаются розы.

Снега белее черешен цветы…

Удар по голове…

Цветы, цветы, цветы…

Вспухшие, искусанные в кровь губы.

Снятся твои золотистые косы.

Снится мне море, и солнце, и ты.

Снова удар. Стол, гестаповцы и жандармы поплыли, завертелись в оранжевой карусели. Боль исчезла. Чьи-то мягкие руки подхватывают и несут меня. Прихожу в себя на полу. Жандарм равнодушно, привычно, словно неодушевленный предмет, поливает меня ледяной водой.

Широко расставив ноги, надо мной раскачивается, как маятник, главный мой мучитель:

– Жиф курилька! Ну что? Будем молчайт, говорит?!

Признание должны вымучить – тогда в него поверят. Кто это сказал? Старый казак Шайтан славному гетману Богдану? А может, Олег?

Что ж, вымучивали долго, старательно. Кажется, пора.

Превозмогая страшную слабость, я стал подниматься.

Гестаповец жестом подозвал жандармов.

Тело ныло. Боль снова возвращалась, колючими иглами пронизывая мозг.

Я поднял руку:

– Не надо. Хватит. Деваться некуда. Я советский разведчик.

– Гут, гут. Отвечайт на вопросы! Где группа?

– Я один.

– Доказательства?

– Мои вещи и документы.

– Вещи и документы?

– Так. Я – марш-агент.

Во всех разведках мира есть такие люди – связники, почтальоны. Их обычно посылают через линию фронта с ограниченной задачей: передать уже действующим группам батареи радиопитания, деньги, взрывчатку и т. д.

Вещи, найденные при мне, как раз и выдавали связника.

Поверит или не поверит? Если поверит, значит Гроза и Груша на воле. Бесконечной кажется минута. Но вот офицер потянулся к телефонной трубке. Наверху  – это видно по его лицу, оно почти улыбается, – довольны.

– Если все правда, – обращается он ко мне, – можешь рассчитывать на доброту фюрера. Но боже сохрани, – он так и сказал – «боже сохрани», – водить гестапо за нос.

Комендант на радостях расщедрился. Мне разрешили помыться. В камеру принесли обильный обед из жандармской кухни. Лапшу со свининой, пиво, даже баночку искусственного меда. Дело было сделано. Завертелась, закружилась карусель тайной полиции рейха. 22 августа меня отвезли в Сосновец. Браслетки с рук не снимали. Вечером – катовицкое гестапо. Снова допрос. На этот раз с большим интересом к деталям. Допрашивал молодой гестаповец в штатском. Переводила девица. Маленькая блондинка, как только раздавалось: «Фрейлейн Вэра!» – вздрагивала, вскидывала голову, словно хорошо натренированный конь при звуке кавалерийской трубы. В ее глазах были и собачья преданность патрону, и неистребимое чувство страха. На меня она поглядывала с нескрываемым любопытством, даже с каким-то сочувствием, хоть и не без злорадства. Дескать, не одна я такая на белом свете. Есть и другие. Офицер вел допрос в стремительном темпе. Но я уже вошел в роль, не сбивался.

– Кто такой?

– Марш-агент, послан для связи.

– Задача?

– Встретиться в Кракове с представителем группы. Передать ему деньги, радиопитание. Получить пакет и к пятому сентября возвратиться к своим.

– Адреса? Явка? Где назначена встреча?

– Никаких адресов у меня нет. Встреча на Краковском рынке Тандета.

– Точнее. Сроки?

– С двадцать четвертого по двадцать седьмое августа.

– Приметы? Пароль?

– Ко мне должен подойти мужчина среднего роста, средних лет. Он знает мои приметы: из английского бостона темно-синий костюм. Такого же цвета кепи. Из верхнего кармана пиджака торчит конец розового платка. Пароль: «Когда вы выехали из Киева?». Отзыв: «В среду».

– Как попал в марш-агенты?

– Это длинная история, господин офицер. Да вы и не поверите.

– Ну?!

Тут я сообщил новые подробности по одной из легенд. Я – Гордиенко. Родом из Кировограда. Украинец. Работал при немцах секретарем в украинской полиции. Не эвакуировался с вермахтом, так как Кировоград внезапно был окружен Советами. Перед приходом красных раздобыл чистые документы. С ними перебрался в соседний район. Сам явился в военкомат. Мобилизован. Вскоре отправили в специальную часть. Меня отвезли в Житомир. Оттуда в Тернополь. Из Тернополя на самолете забросили в тыл. Хотел сразу явиться, да не успел.