Великий герцог Мекленбурга - Оченков Иван Валерьевич - Страница 80

- Золтан Енеке! Я, прощаю тебе измену и оскорбления, которые ты нанес мне. Теперь ты волен идти куда хочешь или оставаться на этом месте вечно! Тебе решать, а я тебя отпускаю.

В воздухе повисла тишина, поскольку никто не ожидал подобной развязки. Наконец кто-то из бывших товарищей Енеке сделал шаг к нему намереваясь помочь освободиться от петли, но я преградил ему путь.

- Назад! Енеке свободен и волен делать что хочет! Хочет стоять на котле - пусть стоит, хочет идти - пусть идет. Но пусть никто не смеет ему ни в чем помогать, если конечно не хочет занять это место.

На лице помилованного, тем временем, менялось одно выражение за другим. Сначала недоумение, потом радость. Потом снова недоумение и, наконец, осознание случившегося и ужас. Переступая босыми ногами по скользкому котлу он попытался что-то сказать, но не удержавшись скользнул вниз и пытаясь вскарабкаться на котел обратно сам выбил его у себя из под ног. Еще некоторое время, отчаянно вращая глазами и хрипя при этом, извивался он в петле пока, наконец, не затих. Над строем тем временем царила мертвая тишина. Все слышали, как я помиловал Енеке, и видели как он сам выбил из под ног свою шаткую опору, и были под впечатлением от произошедшего у них на глазах.

В семь тысяч сто двадцать первое лето господне зима наступила рано. Но первый снежок выпавший на третий день после того как сдались засевшие в кремле поляки все посчитали хорошим предзнаменованием. Падающие с неба снежинки одна за другой ложились на израненную землю, прикрывая ее своим одеялом. Едва морозец сковал дороги, во все стороны огромного русского царства поскакали гонцы с радостной вестью: - Москва освобождена! И теперь вся земля должна прислать лучших своих представителей чтобы содеять небывалое доселе дело - самим решить, как царству жить дальше. Выбрать ли себе нового царя, или же по примеру некоторых западных соседей устроить республику. А может подобно только что изгнанным полякам сделать царскую должность выборной и ограничить елико возможно его власть. Впрочем, большинство депутатов прибывающих в столицу считали, что крепкая царская власть необходима. Крутое правление Ивана Васильевича забылось, зато годы царствования его сына Федора Иоанновича вспоминались как блаженные. Последние же времена и вовсе считались господним наказанием за то, что ослабел в вере народ православный. Добраться до Москвы по разоренной стране было делом совсем непростым, но наконец, в самый разгар зимы в месяц именуемый учеными греками генварём, а просторечии просинцем собрался Земский собор всея земли. В отличии от безбожных еретиков - поляков которые собирались на сеймы как на ярмарку и предавались во время их всяческим излишествам, русские депутаты перед началом собора три дня провели в посте и молитве. Единственным зданием в Москве могущим вместить всех депутатов оказался Успенский Собор. Собравшиеся на собор искренне надеялись, что сами стены дома господня намоленные несколькими поколениями их предков помогут им в тяжком выборе. Но было еще одно соображение - в православные храмы не пускали иноверцев, стало быть, бывший в ту пору в Москве Великий Герцог Мекленбургский Иоганн Альбрехт по прозванию Странник не мог присутствовать на соборе. Странный был человек этот герцог, и много о нем разных слухов ходило, как худых, так и хороших. Иные сказывали, что он колдун продавший душу дьяволу за неуязвимость в бою. Так же говорили, что враг рода человеческого наградил его способностью соблазнить любую женщину, стоило ему лишь посмотреть на нее. Другие напротив, почитали его едва ли не святым. Заслуживающие доверия люди утверждали, что он облегчал страдания прикосновением, а поцелуй его и вовсе мог излечить от всякого недуга. Рассказывали также, что он вернул в православные храмы множество реликвий похищенные из них в годы смуты. Рассказы же его недоброжелателей о якобы имевшем месте сластолюбии герцога и вовсе отвергались ими как явная неправда, ибо он подчеркнуто сторонился женщин, а присутствуя на пирах, ел и пил весьма по малу, никогда не напиваясь. Было же сему герцогу всего осьмнадцать лет от роду, но несмотря на юные лета свои славился он разумностью и ученостью. А в Москву прибыл от короля свейского для войны с поляками в чем весьма преуспел. Другое же его дело было уговорить собор выбрать царем русским королевича Карла-Филипа, брата свейского короля. И в сомнении находились многие выборные люди, ибо видя искусство сего герцога в бою, многие дворяне, стрельцы и казаки почитали себя его сторонниками, и к словам его прислушивались. Бояре же...

- Ты посмотри, прямо канцелярия у меня в тереме собралась! - Хмыкнул я глядя на склонившегося над бумагами с пером в руке монаха.

Сидевший рядом и очевидно рассказывавший монаху очередную небылицу Анисим подскочил и, поклонившись затараторил.

- Не изволь гневаться герцог-батюшка, сие человек божий прибыл издалече, а записывает все, дабы весточку братии послать о делах московских.

- А ты ему под это дело всяческий вздор рассказываешь?

- Помилуй, герцог-батюшка, да какой же вздор, только истинную правду!

- Ну ладно правду, так правду, - проговорил я, вздохнув и скользнув взглядом по также подскочившему и пожирающему меня взглядом монаху вышел.

- Господи что творится в моем доме, то паломники какие-то по двору шляются, то монахи, то делегаты на собор ночуют, - посетовал я, садясь в седло, - странно только то, что меня самого до сих пор не прирезали с такими-то порядками.

- Ваше высочество сами изволили пригласить некоторых делегатов. - Флегматично пожал плечами Казимир.

Михальский был кругом прав, я сам, посмотрев на их мытарства, пригласил остановиться у меня сначала новгородцев, а затем и делегатов из Вологды. Жилья в Москве катастрофически не хватало, и приезжающие на собор люди селились где придется, без различия чина и состояние. Так что мое предложение было принято с благодарностью. Однако, если у вологодцев кандидатура Карла Филипа особых возражений не вызывала, то жители Великого Новгорода сразу же заявили что шведского принца, говоря языком более поздних времен, они в гробу видели! На что я им заявил, что голосовать на соборе они могут за кого угодно, лишь бы вслух не болтали, тем паче, что им в Новгород возвращаться, а там шведы.

Наш путь лежал в кремль, где начинал свою работу Земский Собор. В Москву потихоньку стали возвращаться жители, так что на пустынных прежде улицах попадалось все больше народу. По обычаю впереди моего кортежа скакали два рейтара из отряда Вельяминова, отряженные по его горячему настоянию. Их задача была расчищать путь, пуская при необходимости в ход плети, а от немцев сейчас москвичи плеть бы не стерпели. Однако на практике этого еще ни разу не потребовалось. Народу еще было маловато, а остальные меня знали и завидя мою процессию спешили убраться с дороги и поприветствовать поклонами, или косыми взглядами. Охраняли кремль беспрепятственно пропустившие нас внутрь стрельцы. Я предлагал Пожарскому и Минину использовать, где возможно мою пехоту, однако по здравому рассуждению, решили не раздражать москвичей и прочих делегатов видом немецких наемников. Кстати сказать, дружба с Мининым очень мне помогла, по крайней мере, было чем кормить свой изрядно выросший за счет пехоты регимент. Король Густав Адольф, которому я слал послание за посланием с просьбами о помощи, хранил царственное молчание. Во всяком случае, ни солдат, ни денег, ни даже четких указаний, что делать дальше я так и не получил. Иногда хотелось бросить все к чертовой бабушке и, помахав рукой всем присутствующим, вернуться домой в далекий Мекленбург. Увы, вернуться было совсем не просто. Через земли враждебной Речи Посполитой путь был заказан, а через Швецию... а что я скажу королю?

Меня предупредили что входить в главный храм страны, каким несомненно был Успенский собор, иноверцу нельзя. Я, в общем, не сильно и рвался, представлять кандидатуру Карла Филипа должны были Иван Никитич Романов и другие бояре. О ходе выборов я все равно узнаю от Аникиты. Вельяминов к моему удивлению тоже был делегатом от Твери, где находились вотчины его рода. Дожидаться решения собора я собирался где-нибудь в совершенно разоренном старом великокняжеском дворце, все же стоять на улице подобно простым зевакам мне было невместно. Но едва я направился в сторону грановитой палаты из собора выбежали служки и кинулись ко мне.