Великий герцог Мекленбурга - Оченков Иван Валерьевич - Страница 57

- Поначалу все думали, отыщем, да и не посылали вестей в Швецию то. Ну, а потом, куда деваться, пришлось доложить. Королю вестимое дело это не сильно понравилось, так Делагарди злой как черт ходил, видать ему первому и прилетело. Ну, а тут письмо значит, от матушки вашей пришло из Вольфенбютеля, да из Мекленбурга еще, ну и от принцессы Катарины. Их понятное дело без вас не вскрывали, вот приедем я вам в руки и отдам.

- А что в обозе везете? Раньше одними вьюками обходились.

- Это Клим набрал. - Коротко пояснил фон Гершов.

- Ну, а как же? - удивился Рюмин, - герцог то наш сколь времени то в плену, то на войне и все, поди, в одном и том же. Непорядок! Да и не взял я ничего лишнего, шатер походный, гардероб небольшой, припасы кое-какие, а то мало ли, гостей важных встретить и нечего на стол поставить. Ну и Настю с тремя холопками, приглядывать за всем этим.

- Ты с ума сошел ее сюда тащить? - Изумился я.

- Не ругайтесь ваше высочество, так было нужно. - Снова флегматично проговорил Лёлик.

- Чего-ради нужно?

- Ох, ваше королевское, хорошие новости закончились, надо к худым переходить. Неладно в Новгороде стало, как вы пропали. Принес чёрт чиновника королевского расследовать гибель полковника Горна. Все вынюхивает собака, да лезет куда его не просят. Кароль как раз по лесам рыскал, я тоже в отъезде как на грех, ну он повадился твоих холопей на допрос таскать. Сначала одних, потом других, а потом чего-то ляпнул неподобного, так Настя его пральником и отходила едва ноги унес. Ну, а потом хочешь не хочешь пришлось ее спрятать.

- Не было печали, а как сего прыткого чиновника звали?

- Йорген Спаре, ваше высочество.

- Спаре? Вот же семейка кляузная, ну да ничего, даст бог посчитаемся, так Настя с вами?

- Ага, да прочие сенные девки, да Сеньку-лакея прихватили.

- А терем на кого оставили?

- Князь Одоевский сторожей приставил, спасибо ему. Князь-то как услыхал что ты объявился радовался вельми, да велел кланяться.

- Вот оно как, ну что же, спасибо на добром слове.

Так беседуя, мы добрались до лагеря, где встали рядом со стрельцами Анисима. Пока мои драбанты обустраивались я подъехал к обозу и увидел, как вокруг возов с припасом хлопочет Настя во главе своей женской команды.

- Здравствуй Настенька! - Громко поприветствовал я ее.

Суета как по команде остановилась и все участники ее, развернувшись, изобразили поясной поклон. Первой голову подняла Настя и в ее серых глазах заплескалась радость.

- И тебе здравствовать пресветлый князь, - произнесла она певучим голосом.

- Как добрались?

- Слава богу, все хорошо.

- Экая ты в своих обновах красавица!

- Скажешь тоже князь, - засмущалась она, - Клим заставил меня в это платье переодеться, говорит, чтобы не признали. Сам обасурманился на чужбине, и меня в грех ввел.

Действительно Настя была одета как зажиточная немецкая горожанка в хорошо сшитое платье с высоким лифом и шнуровкой на спине. Волосы убраны под сетку и покрыты чепцом.

- Нельзя было иначе, ваше высочество, - вступил в разговор подошедший Клим, - а так ее ни одна собака не признала.

- Ни одна собака говоришь, это хорошо! Вы тут управляйтесь пока, а мы с Климом отъедем ненадолго.

Когда мы вернулись, уже был разбит мой шатер и на ветру трепетал поднятый над ним мекленбургский штандарт. Вокруг моего большого шатра стояли шатры моих офицеров, а вокруг них стройными рядами группировались солдатские палатки. "Стройные ряды" в данном случае не преувеличение, в отличие от ополченцев устраивавшихся довольно хаотично, палатки и шатры в моем военном городке стояли идеально ровно, а по периметру его ходили с заряженными ружьями часовые.

- Ну, показывай письма, Клим Патрикеевич, узнаем чего родня нам пишет. - Проговорил я, входя внутрь своего шатра представлявшего из себя довольно внушительное сооружение.

Внутри это сооружение было разделено на несколько комнат, в одной из которых стоял стол и пара кресел. Клим, не мешкая достал откуда-то небольшой сундучок и, открыв его стал подавать одно за другим послания моей родни.

Первым я прочитал письмо принцессы Катарины. Увы, стиль принцессы наша разлука изменить не смогла. После вступления включавшего в себя аккуратное перечисление всех моих титулов следовал подробный отчет обо всех делах. Если резюмировать эту часть послания, то дела шли хорошо. Доходы росли, увеличивая благосостояние семьи, которая наконец-то увеличилась. Вторая часть письма была, как раз посвящена этим подробностям. Итак, великий герцог Мекленбрга Иоганн Альбрехт III, то бишь я, стал отцом. По поводу рождения первенца звонили все колокола Швеции, и был устроен пышный прием. Крестным отцом был его родной дядя кроль Густав Адольф, а крестной матерью графиня Эбба Браге. Несколько неожиданно. Интересно, что по этому поводу сказала вдовствующая королева Кристина? Впрочем, мой добрый приятель Густав с тех пор как стал королем, гораздо меньше обращает внимания на мнение окружающих его людей. Ага, наконец-то, родился у меня все-таки сын, и нарекли его Карлом-Густавом. Я так понимаю в честь братьев принцессы. Хм, могли бы, конечно, и меня спросить, хотя как? Назвать в честь меня тоже не вариант, в Мекленбурге сейчас целых два Иоганна-Альбрехта, в смысле я и мой Гюстровский кузен, третий был бы явно перебором. В честь моего отца Сигизмундом Августом тоже не комильфо, его в честь польского короля назвали. Ну, ладно, Карл, так Карл. Больше письмо ничего интересного не содержало, очевидно, отправила его дорогая супруга, прежде чем узнала о моей пропаже.

Письмо из Мекленбурга было от тетушки герцогини Софии. В нем она также большей частью отчитывалась о делах в нашем совместном герцогстве. Дела, в общем и целом шли превосходно. Государство наше богатело, подданные процветали и всячески благословляли мудрое правление своих сюзеренов. Пленные поляки большей частью выздоровели, после чего выплатив положенный выкуп и увеличив, таким образом, наши доходы, покинули пределы нашего богоспасаемого герцогства. Некоторые впрочем, имели наглость умереть от ран, совершенно цинично наплевав, таким образом, на свои обязательства передо мной. По счастью самый ценный наш пленник пан Мариан Одзиевский благополучно выжил, чем крайне обрадовал господина фон Радлова ставшего канцлером и по совместительству казначеем Мекленбурга. Ну-ну, я немножко в курсе выздоровления пана Мариана, поскольку успел с ним повстречаться. То еще счастье! Впрочем, хорошо все, что хорошо кончается.

Последним я прочитал письмо матери. Герцогиня Клара Мария сообщала мне о раскладах в Священной Римской Империи. Император встретил известия о моих воинских талантах и дружбе со шведским королем без малейшего воодушевления, хотя никакого повода для неудовольствия у него нет. При католическом венском дворе, вообще, косо смотрят на лютеранский север, а юный, но чрезвычайно прыткий герцог Мекленбурга и вовсе не вызывает ничего кроме раздражения. Посему мне следует и в дальнейшем держаться как можно дальше от католического юга, хотя скоро должны состояться выборы в имперский рейхстаг и в нашем имперском округе многие полагают, что лучшей кандидатуры, чем великий герцог Иоганн Альбрехт им не найти. Разумеется, когда он вернется. Угу, похоже, что в старушке Европе начинаются события, которые, в конце концов, приведут к тридцатилетней войне. Ладно, посмотрим, что из этого всего выйдет. А это что? Известная вам особа, разрешившись от бремени прелестной девочкой, умерла от родильной горячки. Похоронили ее по лютеранскому обряду в Вольфенбютеле подле герцогской часовни. Малышку нарекли Марией Агнессой, и она будет воспитываться в семье придворного моей матушки, которая будет о ней всячески заботиться. А поскольку здоровье у герцогини уже не то, то не худо бы и отцу ребенка побеспокоиться о ее судьбе. Вот так.

В моем воображении живо воскресли воспоминания о том страшном дне, когда я едва не погиб в бою с лисовчиками. Тогда находясь в забытье я услышал голос Марты: - "Принц... мой принц... вы не можете покинуть этот мир и оставить нашу дочь совсем одну. Возвращайтесь и не беспокойтесь ни о чем, ваше время еще не пришло. Я буду ждать вас здесь". Эти слова долго еще звучали у меня в голове, пока новые заботы не сгладили их в моей памяти. Но вот теперь они зазвучали вновь и я, находясь в странном оцепенении, повторял как безумный: - "Марта, моя Марта!"