Обязан жить. Волчья яма Повести - Силаев Борис Дмитриевич - Страница 64

Возница тронул его за плечо, чуть испуганно пробормотав:

— Товарищ Глоба… Прыдывысь.

Глоба поднялся в телеге, начал вглядываться вперед — там, где дорога из кустарника выходила в разлив поля, маячили смутные фигуры конных.

— Они… Бандиты, — сказал возница, доставая из-за мешка свою трехлинейку. Щелкнув затвором, он дослал в казенник патрон и вскинул винтовку на руку.

— Эге-гей! — донесся отдаленный крик со стороны конных.

Подводы остановились, зажатые со стороны густым кустарником. Темная дорога, словно река, вливалась в половодье земли и неба, и там, на грани воздуха и тверди, туманно расплывались в лучах заходящего солнца неясные фигуры.

— Я сей момент кокну одного, — проговорил возница, прилаживая винтовку прикладом к плечу.

— Подожди, — остановил его Тихон, — все равно не достанешь… Мы в западне.

— Эге-гей! Глоба-а! — услышали они. — От батька-а при-ве-е-ет! Не признал?!

Тихон боком сидел на краю телеги, положив ладонь на мокрую от дождя коробку маузера. Кругом стояла сырая тишина, только сеялся неторопливый дождь, каждой капелькой своей постукивая по опавшим листьям, сплошь устилавшим землю.

— В другую встречу тебе коне-е-ец! Глоба-а, ты слыши-и-ишь?! Мы с тобою квиты-ы… Запомни!

Возничий, не выдержав, нажал на спусковой крючок винтовки, выстрел гулко колыхнул тишину. Издали донесся хохот, смутные фигуры, почти тени, метнулись по серому фону неба и скрылись за пологой дугой вершины бугра. И словно ничего не было — все так же слезятся дождем стволы деревьев, пустынна дорога, над широко раскинувшимся полем стоят неподвижно размытые облака.

— Трогай, — сказал Глоба, опускаясь на холодный мешок и старательно запахивая полы волглой шинели.

Заночевал обоз в селе Пятихатки. Глоба нашел двор дядька Ивана и тот устроил его на чердаке — здесь лежало свежее сено, и Тихон с наслаждением вытянулся на простеленной шинели, вдыхая сухой запах луговых трав. Перед этим хозяин накормил его вареной картошкой, заправленной жареным салом. Он и сам притащился со своим тулупом, теперь лежали рядом, покуривая осторожно, чтобы не наделать случайного пожара. Дождь шептался с соломенной крышей, было темно, лишь чуть светлел проем двери. Во дворе урчала собака, пытаясь разрыть нору полевых мышей. Под навесом спокойно вздыхали лошади, сонно переступая копытами по дощатому полу.

— Значит, чуть не попались? — продолжая начатый в хате разговор, спросил дядько Иван. В голосе его послышалось недоверие. — И видпустыв?

— Не стрелял, — ответил Глоба.

— То вин просто побоялся, — усмехнулся дядько Иван — Я знаю его, то такой артист. Хотел товары пограбувать, да вы все с винтами.

— А к вам он не пытался податься?

— Он знает, как его дядьки встретят… Мало не будет. Людям робыть в поле надо, а не шастать по лесу с куцаком. Порядочный человек теперь хлиб растит, скотину выхаживает. Твердая власть, она порядок любит. Город ему гвозди, мануфактуру да всякий фабричный товар везет. Мы ему свой продукт… Государству польза.

— А что ж ты в двадцатом году под знаменем батька Корня ходил?

— То не простое дело, — с горечью проговорил дядько Иван. — Пока шла война с беляками, еще можно было терпеть. А як она подошла к концу, а нужда не покидает, что нам делать? Есть в хате нечего, топить нечем, детки плачут, жинка сохнет. Из-под стрехи вытащил куцак, направился в лес. Что награбил — все мое.

— А теперь народ не пойдет за Корнем?

— Нет! То он, Корень, и лютует с той причины. Мужик за Советскую власть. Она правильно людям говорит: живите мирно, сейте хлеб, любите землю. Она же землю нам и дала! А бандит нам белый свет застит.

— Это ты правильно сказал, дядько Иван. Дай время, Корня я возьму.

Они замолчали. Ветер задувал на чердак, неся с собой капли дождя. Дышать было легко, запах сухой полыни и мяты кружил голову. В соломенной крыше суетились тихие мыши, осыпая со стропил тонкую пыль…

Лазебник нагрянул совершенно неожиданно, без всякого предупреждения, даже не позвонив по телефону. Глоба услыхал знакомый гудок губмилицейского «форда» и, перескакивая через несколько ступеней, выбежал во двор — по улице споро катил черный автомобиль с натянутым верхом, по бокам его рысили конные милиционеры, Глоба распахнул ворота, и вся эта тяжело дышащая, пыхающая дымом, заляпанная грязью кавалькада заполнила усадьбу. Всадники спешивались, отпускали конские подпруги, сразу же тянулись за табачком — погреться от пронизывающей сырости. Из машины вылез Лазебник, а за ним всегда неунывающий Кныш, солидный Замесов со своей неизменной трубкой, Сеня Понедельник — по-мальчишески быстрый, с нестерпимой голубизной наивных глаз.

— Встречай, Глоба — весело загудел баском Лазебник, дружелюбно протягивая Тихону обе ладони. — Не ожидал? Ты не обижайся… Так оно будет лучше — меньше любопытных глаз… Я тебя прошу: покорми людей, дай им чуток отогреться.

— Будет сделано, Семен Богданович, — ответил Глоба, с легким недоумением оглядывая двор, заполненный вооруженными людьми. — Мне свой взвод готовить?

— К чему? — хитро сощурился Лазебник.

— Так неспроста вы к нам такой компанией.

— Нет, ты своих людей не беспокой. Я слыхал, вам тут живется тревожно. Мы управимся своими силами.

— Если не секрет, — осторожно спросил Глоба, — что намечается?

— Помнишь, Глоба, я тебе обещал когда-нибудь показать настоящую работу? — напомнил Лазебник. — Так вот, время наступило.

— Значит, решили без меня? — оскорбленно проговорил Глоба.

— Ты в амбицию не ударяйся, — почти попросил Лазебник и даже тронул Тихона за плечо. — Не надо… Мы твоих планов не нарушаем. Работай в своем направлении.

— Как же это так? — вспыхнул Глоба. — В моем уезде… Я тут все готовлю к обезвреживанию банды… А вы с налету?

— Бог его знает, сколько ты еще с ней будешь возиться, — добродушно сказал Лазебник. — А у нас возникла надежда покончить с Корнем одним ударом. Мы по своим каналам узнали о встрече бандитов с богатеями села Двуречье в хате кулака Зарывайко сегодня ночью. Сил у меня вполне достаточно, чтобы окружить то село.

Стоящий рядом сотрудник Замесов чуть заметно качнул головой.

— Думаю, что они уже знают о нашем приезде.

— Мы выступим ночью, — уже с раздражением буркнул Лазебник.

— Вам, конечно, виднее, — с легким сомнением в голосе пробормотал Замесов и пошел к милиционерам, старательно обходя лужи, чтобы не испачкать до желтого горения начищенные заграничные ботинки с крагами.

Кныш посмотрел на серое небо и вздохнул:

— Погода не располагает… Небось, сидят те бандиты в лесу и носа не кажут.

Пожалуй, из приехавших в машине только Сеня Понедельник радовался — подумать только: риск, звон ножен клинков, звяканье шпор, усталое фырканье лошадей, слова команд. Все пьянило его сердце. Он страшился того, что должно было произойти ночью, и в то же время ждал его с нетерпением, чтобы проверить себя в испытании, каким-то отчаянно храбрым поступком убедить всех окружающих людей в своих исключительных качествах, в которых он сам, Сеня Понедельник, ничуть не сомневался.

— Я никогда в селе подолгу не был, вот честное слово, — оживленно говорил он Глобе. — Всю жизнь провел в городе. К вам в тот раз приезжали, но все время мимо сел. Все время мимо и мимо. А какие леса кругом. Поля огромные, как море. Море я еще увижу. Вы думаете будет жестокая стычка?

— Не приведи бог, — холодно, с неприязнью бросил Глоба и пошел к флигелю. Лазебник стоял у крыльца, картинно облокотившись о перила, распахнув длиннополую шинель и молодцевато сбив на затылок суконный шлем. Маня, сидя на верхней ступеньке, слушала его с улыбкой.

— …Не собираетесь возвращаться? Мы до сих пор не можем простить Глобе, что он умыкнул самую красивую девушку. Как вам тут живется? Я думаю, придет время и вашего мужа переведут в город. Он на хорошем счету. Я это вам говорю от чистого сердца. Могу повторить ему самому. Ты слышишь, Глоба?