Обязан жить. Волчья яма Повести - Силаев Борис Дмитриевич - Страница 55

— Есть сведения, что здесь тайно гонят самогон.

— Безусловно, — пожала плечами женщина, не удивившись, словно это подразумевалось само собой. — А где сейчас его не гонят? Вам не скучно заниматься такой ерундой?

— Но согласно закону, который запрещает изготовление и продажу спиртного…

— Полноте, мужчина, — небрежно отмахнулась крашеным пальчиком женщина. — О чем вы? Старуха заплатит любой штраф.

— Боюсь, — холодно проговорил Глоба, — этого будет мало.

— Вы нас арестуете? — весело улыбнулась женщина. — Не пугайте, пожалуйста, в вас нет ничего страшного. Красивый мужчина. Вы так приятно смущаетесь.

— Что вы читаете? — спросил Глоба и, присев на краешек дивана, вынул из рук женщины затрепанную книжку. — «Приключения Ната Пинкертона…»

Он почувствовал, как к его спине прильнуло жаркое тело, и, не отодвигаясь, сказал:

— Берите документы и вниз… Вам придется отвечать по всей строгости закона.

— Пшел отсюда, — сразу потемнев лицом, прошептала женщина. — Ишь, прилип… Целоваться еще полезешь? Так я с легавым никогда…

— Мадам, — засмеялся Глоба, — к чему эти разговоры? Берите документы и вниз…

Он поднялся с дивана и вышел из комнаты, зная, что она пойдет за ним. На первом этаже милиционеры выносили из кладовки тяжелые четверти, полные мутной жидкости. На огороде их швыряли о дорожку, устланную битым кирпичом. Бутылки раскалывались со звенящим всхлипом, выплескивая шипящие волны. Старуха оцепенело смотрела на лужи, казалось, случившееся лишило ее дара речи.

— Составим акт, — сказал Глоба и вернулся в комнату.

Женщина уже сидела у стола, закинув ногу за ногу, небрежно бросив перед собой книжечку паспорта. Губы ее были капризно надуты, а темные глаза пылали благородным негодованием.

— Корнева… Ирина Петровна, — прочитал Глоба, развернув документ. — Значит, вы супруга сына хозяйки этого дома?

— Там написано черным по белому.

— Так, — проглянул Глоба, с пристальным вниманием рассматривая женщину, — Кто ж ваш муж?

— Корнев Михаил Сергеевич, — отчеканила женщина.

— Где он сейчас?

— Не имею понятия, — пожала она плечами.

— Как бы поточнее? Когда видели его последний раз?

— Недели две тому назад.

— Прошу подробнее.

— Мы жили в Ташкенте… Между прочим, там и познакомились. Михаил решил вернуться на Украину.

— Вы знаете, почему он не сделал этого раньше?

— Здесь было голодно, — заколебалась женщина. — Ужасные условия… Он мне так объяснял. Вопросы еще будут?

— Поэтому он и уехал отсюда?

— Возможно. Прежняя его жизнь меня мало интересует.

— Так что было две недели тому назад, Ирина Петровна?

— Он отстал от поезда.

— Вы ехали сюда?

— Именно так, но в Орле поезд тронулся, а его все нет… Он вышел на перрон поискать пива. И пропал. Я оказалась в дурацком положении. Что мне делать? Я знала адрес его матери и приехала к ней.

— Вы не беспокоитесь о пропавшем муже?

— Что с ним случится? Такой характер. Встретил дружков, загуляли. Гроши кончатся, проспится — заявится.

— Завидная уверенность, — пробормотал Глоба, он то знал; все, что она говорит, — неправда.

— Если мужчина захочет убежать от женщины, — Ирина Петровна с пренебрежением посмотрела на Тихона, — то его на цепях возле себя не удержишь. Но если он ее любит… Вы знаете, что такое любовь?

Глоба медленно листал странички паспорта, поглядывая на сидящую перед ним женщину. Она была невозмутима, лишь сбоку, на шее подрагивала тонкая жилка.

Вошли милиционеры, один из них держал в руках гнутый змеевик самогонного аппарата.

— Закончили… Целая фабрика.

— Так, — протянул Глоба и положил на стол чистый лист бумаги, ручку, вынул из полевой сумки пузырек с чернилами. — Будем составлять акт… Значит, ваша фамилия Корнева?

— Простите, — вдруг заволновалась женщина. — А при чем тут я?! Старуха пусть за все и отвечает! Нужен мне тот самогон!

— Хозяйка дома так этим делом пришиблена, — сказал милиционер, — что словно умом тронулась.

— Притворяется! — резко перебила женщина. — Я знаю ее — это такое чудовище…

— Отвечайте на вопросы, — холодно проговорил Глоба.

— Вы меня арестуете?! — вспыхнула женщина.

— Вынужден, — пожал плечами Глоба. — Величина преступления…

— Тогда я ничего не скажу! — воскликнула с гневом женщина. — Ни единого слова! Это безобразие… Невинного человека… Вот она какая Советская власть! Пусть только вернется мой муж… Он дойдет до самого правительства… Какой-то невежественный милиционер… Что ты там пишешь?

Она выхватила из-под руки Глобы начатый лист бумаги.

— Что вы пишете? «Данная гражданка проживав по улице…» Господи! Я «проживав…» Сплошная безграмотность! И такому вручают власть!!

Мучительно покраснев, Глоба аккуратно свернул листок акта, вложил в полевую сумку пузырек с чернилами и ученическую ручку. Хмуро посмотрел на Корневу:

— Собирайтесь… Там разберемся.

Ее словно ударили — она даже отшатнулась, кровь отхлынула от припудренных щек, а в темных глазах вскипели слезы. Поднялась ни на кого не глядя, прошла к комоду, начала вынимать из него стопки чистого белья… Отобрала то, что ей нужно. В расстеленный платок положила хлеб, кусок вареного мяса. Натянула сапоги.

Все молча направились к выходу. В полутемной передней сидела на лавке неподвижная старуха, держа на коленях собранные во дворе отбитые головки четвертей. При виде вошедших она выпрямилась, стекляшки звякнули в провисшем мокром подоле юбки.

— Ну, мамаша, — зловеще прошептала женщина, с ненавистью бросив взгляд на старуху, — вам это зачтется от сынка родного!

— Идите, — один из милиционеров подтолкнул ее к двери. Глоба повел Корневу через весь городишко пешком, по главной улице, чтобы ее видело как можно больше людей. Она шла, кутая лицо в платок, низко опустив голову.

Во дворе милиции сгрудились подводы, там и тут валялись клочья сена, мужики сидела на завалинке, дымя цигарками, неторопливо перебирая новости. Солнышко слабо проглядывало сквозь тучи, затянувшие небо, но было жарко, пропаренный воздух влажно лип к лицу. То и дело кто-нибудь говорил, тыльной стороной ладони вытирая лоб:

— Мабуть, знову будэ дощ… Паруе, начэ пэрэд грозою.

— Домой бы поспеть, — добавлял другой, с беспокойством вскидывая глаза к облачному небу. — За паршивой справкой часами сидишь тут, словно делать тебе больше нечего…

Глоба ввел Корневу во двор, и разговоры сразу притихли, лишь кто-то пробормотал:

— Дывысь яка… Выдать, нэ мисцэва жинка.

— Здорово, дядьки, — сказал Глоба и остановился, сняв фуражку, платком из кармана повел по клеенчатому ободку. — Никак, дождь будет?

— То так… Паруе, — закивали мужики. — Где ты такую жинку взял? Мы тутошних всех знаем…

— Приезжая. На Конюшенной жила, — небрежно проговорил Глоба. — Самогоном торговала. Схлопочет года три.

Мужики переглянулись и промолчали — один снова полез за кисетом, другой начал пристально разглядывать растоптанный лапоть, третий задумчиво запустил пальцы в спутанную бороду.

— Ото глядите, — прищурился Глоба. — С законом в цацки не играют. Пошли, гражданка Корнева.

Они поднялись на второй этаж и в глубине коридора увидели дверь, оббитую железом, с крошечным глазком. На табурете сидел скучающий милиционер с тяжелой кобурой револьвера на поясе. При звуке шагов он вскочил, торопливо одергивая гимнастерку.

Глоба заглянул в глазок, отодвинув в сторону кожаную крышку, — Павлюк спал на деревянных нарах, укрывшись с головой солдатским одеялом. В камере было пасмурно, легкая тень от оконной решетки лежала на чисто выметенном полу.

— Все время дрыхнет, — пожал плечами милиционер. Глоба достал из кармана связку ключей и одним из них открыл узкую дверь в комнату, где стояли стол и железная кровать. Окно было здесь без решетки, но находилось почти под потолком.

— Побудете пока тут, — сказал Глоба, пропуская в комнатушку женщину. — Больше камер нет. Сосед освободит — переведем на его место. Еду принесут.