Отважная новая любовь. Сборник (ЛП) - Ширли Джон - Страница 62

Но все эти воспоминания исчезли. Как и все другие горестные моменты, что когда-либо были в моей памяти. Их вобрала Искупительница, пока я спал.

"Твои эмоции тебе не принадлежат. Она унесла их. Ты подвел Искупительницу".

Я мог бы окликнуть её. Протянуть руку в темноту, чтобы немного утешить. Намекнуть, что она не одинока.

Я мог бы спросить, что означает записка. Что именно она знает о моей неудаче, потому что, насколько мне известно, я никогда не допускал промаха. От одной лишь мысли об этом мышцы на спине и плечах напрягаются.

Но тогда сделка будет нарушена. Всё вокруг меня рухнет, а я, как уже сказал, не из тех людей, которые поступают неверно. Я человек, который следует правилам, а правила предельно ясны, когда они касаются Искупительницы: оставить ее в покое.

Я отворачиваюсь от двери и чувствую себя не в своей тарелке рядом с охранником, будто мне следует что-то сказать.

— В последнее время сюда приходил кто-нибудь? — спрашиваю я, ничего больше не пришло на ум. Он опять пожимает плечами и зевает. Мне становится любопытно: когда он засыпает, пропадает ли из его снов вся убогость его работы или, если он пытается вспомнить свои былые дни, предстают ли они перед ним пустым и ограниченным мирком.

Я задерживаюсь там чуть дольше и чувствую себя неловко, так как стенания Искупительницы доносятся до нас.

— Тогда спокойной ночи, — бормочу в конце концов и, когда начинаю подниматься по ступеням вверх, слышу ответ охранника.

— Приятных снов, — его слова с оттенком сарказма.

В темноте извилистого коридора я снова достаю из кармана полоску бумаги. Мне не нужен свет, чтобы иметь представление о словах, что там написаны. Слишком девчачий завиток у буквы "у" и ужасный наклон "т" и "к". В записке полная чушь. Почему я должен напоминать себе об Искупительнице? Все в возрасте старше тринадцати знают о ней, это часть нашего долга как жителей Алини, именно так мы принимаем Сделку: жертвуя одной ради счастья всех остальных.

Несовершенство момента невыносимо, мне не хватает воздуха и становится не по себе. Я не привык к такому и не знаю, как избавиться от новых эмоций. Чувствую себя по-дурацки, оттого что жду здесь в темноте, будто в тишине могу что-то узнать. Будто в крошечной каморке с жалким существом где-то глубоко в подвале подо мной хранится секрет, о котором я не знал до сих пор. Но это неправда. Искупительница такая же, как и всегда: несчастная и убогая. И я такой же, как и был, — счастливый, всегда удачливый, что бы там ни было написано в записке.

Чтобы доказать свою правоту, я рву записку, и звук рвущейся бумаги отдается эхом под просторным сводом башни. Легкий ночной ветерок подхватывает обрывки с моей ладони и разбрасывает их по полу, устланному соломой. Хватит с меня записок для одного вечера. Мне пора спать, а Искупительнице приниматься за работу.

На мгновенье я задаюсь вопросом, заберет ли она одно из этих воспоминаний: то, как я стою здесь в темноте, как стены башни вздымаются ввысь и исчезают во мгле небес; то, как воркуют голуби, устраиваясь на ночлег в старых расщелинах между камнями.

Я закрываю глаза, пытаясь запечатлеть это мгновенье. Просто как эксперимент. Даже подумываю собрать обрывки записки и спрятать в крошечный тайник, туда, где я их нашел. И чуть не начинаю смеяться от одной только мысли, что придет мне завтра на ум, когда я найду их.

Возможно, поэтому я сначала положил записку туда. В следующий раз мне не следует быть таким скрытным.

Я выскальзываю из башни и по пустым улицам направляюсь домой. Вокруг меня в большинстве квартир темно и тихо, хотя за некоторыми занавешенными окнами я вижу, как люди танцуют, и слышу смех. Это звук Алини, квинтэссенции радости, так знакомый мне.

Дома я раздеваюсь до белья и ныряю под одеяло, завернувшись в него, как в кокон, свесив ногу с края кровати. Закрываю глаза, погружаюсь в сон и жду прихода Искупительницы, чтобы она сделала то, что в ее силах.

* * *

Стеганое одеяло тяжелое. Неимоверно тяжелое. Мне хочется кричать. Хочется бороться. Хочется двигаться, но я не могу, хоть и прилагаю усилия. Всхлипываю. Я стараюсь изо всех сил, чтобы открыть глаза и проснуться, но ничего не получается. Набираю воздух в легкие, чтобы закричать, но звука нет.

Она приходит из темноты, облаченная в белое. Руки вдоль туловища, пальцы слегка согнуты. Сейчас её облик далёк от образа существа, каким она была в своей грязной комнатушке. Она выглядит сильной, когда идёт ко мне размашистым шагом, а во взгляде едва ли не сердоболие, хотя и смотрит гневно. Пальцы на ногах чистые и розового цвета.

Охранник из башни стоит возле двери, как обычно прислонившись к стене, будто видел все это сотни раз, а, возможно, сегодня вечером так оно и было. Кто знает, какой я по счёту в списке ее обязанностей?

Мне хочется молить о помощи. О милосердии. Но охранник не сделает ничего, чтобы посодействовать мне. Каждый в Алини боролся на каком-то этапе, а потом был подчинен. Каждому придётся встретиться с Искупительницей, по своей воле или нет.

Она приходит ко мне глубокой ночью, когда я, подволакивая онемевшую ногу, встаю перед ней. Какая-то часть меня знает, что последует дальше. Ведь некий затерявшийся уголок моего разума испытывает всё это на себе каждую ночь. Та частичка меня, которая в ужасе взывает ко мне так истошно, что это оглушает.

Я хочу дать ей отпор. Поднять руки и ударить её в грудь. Никогда прежде я не испытывал желания бить женщину. Никогда в жизни у меня не возникало такой глубокой потребности применить насилие вообще к кому-нибудь.

— Нет, испытывал, — шепчет она, подходя ближе.

"Я не такой, — хочу ответить ей я. — Я не жестокий".

— Нет, ты такой, — говорит она.

Я перевожу взгляд на охранника, задаваясь вопросом, осуждает ли он меня так же, как и она. Его лицо ничего не выражает, кроме скуки.

Сейчас она прямо передо мной, и я со стыдом замечаю, как ее соски слегка касаются моей груди. Щекочущее ощущение от её ночной сорочки отзывается трепетом внутри меня. Ткань словно ореол вокруг ее, почти прозрачна от источника света, который я не могу определить.

Мне хочется рукой обвить ее за талию, позволить пальцам пробежаться по ее спине все ниже, и ниже, и ниже… Это не похоже на то, что я испытывал раньше, и ненависть к самому себе взрывается внутри меня неожиданными горячими волнами.

Она улыбается. Ее губы покрыты розовым блеском. Порочные. Между ними проглядывает чёрная полость рта — она прищёлкивает языком.

"Сжалься, — хочу умолять я. — Пожалуйста, будь милостива".

— Нет такого понятия, как «милосердие», — говорит она, склоняясь ко мне.

Когда эти ее порочные губы прижимаются к моим, я замираю.

Боль такая острая и сильная, что я не могу дышать. Не могу думать. Я едва существую.

В голове проплывают картинки — непрерывный поток ужасов. Каждое злодеяние, которое я созерцал или совершал, каждое незначительное желание, все омерзительные мысли или поступки. Искупительница наполняет меня своим дыханием, у него такой тошнотворно-кислый вкус, что я испытываю отвращение.

Я не могу оттолкнуть ее, она крепко ухватилась руками за мои волосы, прижимаясь губами к моему рту, и выдыхает, выдыхает, выдыхает… Сначала идут воспоминания: когда мне было двенадцать лет, умер мой кот; а в девять не стало моей бабушки. Её лицо было пепельно-бледным, когда она хрипло вздохнула в последний раз.

Я помню каждый кошмар, зловоние болезни, желание причинять боль и калечить.

Помню свои промахи. Как изо дня в день пытаюсь выполнить одни и те же задания, и делаю все неправильно: неразборчиво пишу левой рукой в разных направлениях; сжимаю руками канат, пытаясь взобраться по нему; играю на флейте, извлекая хриплые и неинтересные, плоские звуки. Помню, как девушки отворачиваются от меня, а парни издеваются.

Я помню проваленные тесты и презрение родителей.