You raped my heart (СИ) - "salander." - Страница 93

— Расскажи, что случилось после, — просит она, особо не надеясь на взаимный долгий рассказ. Хотя бы пару слов.

Эрик молчит несколько минут. По крайней мере, ей, с видоизмененным чувством времени от нехватки простого циферблата часов, думается именно так. Когда мужчина начинает говорить, его голос кажется наждачной бумагой, острой, хорошо заточенной, режущей верно и ладно. Он рассказывает о том, что Фрэнк продолжал его воспитывать. Не бил. Но женщин, которых приводил время от времени, поколачивал. На глазах у Эрика. У Эрика-ребенка, у Эрика-подростка. Говорит о том, что привык к крови давно, она прочно вошла в его жизнь с самого детства. Рассказывает, что его дяде удавалось хранить безупречную репутацию уважаемого ученого. А потом Эрик перешел в Бесстрашие, вернулся домой. Мужчина отчего-то говорит это ироничным тоном. И добавляет, что через пару месяцев из газет узнал о том, что Фрэнка арестовали. Причиной ареста была спекуляция бумагами. Это было смешно. Его посадили за то, что он подделывал документы и клал часть государственных денег себе в карман. Эрик помнит, что они действительно всегда жили хорошо. Всплыло ли то зверское убийство? В газетах ни о чем таком не писали, но Макс, всю жизнь покровительствующий Эрику, как-то намекал, что грязь с рук Фрэнка не сойдет долго. Мужчина замолкает, смотрит в потолок, а потом добавляет, что не знает, жив ли сейчас его дядя или сдох.

Кристина впитывает информацию как губка. Сама не знает, зачем. Ей просто надо. Знать об этом человеке, как можно больше. Она переворачивается на бок, подкладывает ладони под голову и смотрит на Эрика. Их отношения пришли к чему-то странному, чему невозможно дать определения, обозвать хоть как-то. Тогда ведь все станет проще. Только найдешь ориентиры в мире и все. Координаты установлены, можно дальше жить. Но с Эриком так не бывает. И Кристина почти смиряется.

— Ты ненавидишь его?

Мужчина молчит, жмет плечами, а потом все-таки говорит:

— Наверное.

— А ее? Ее ты тоже ненавидишь? — спрашивает Кристина. — И женщин ненавидишь? — она вдруг наседает с каким-то остервенением, с непривычной злобой, резко полоснувшей ее изнутри.

Эрик не понимает. Окружающие не виноваты в его скотской жизни, в том, что он был ненужным ребенком, в том, что его воспитывал патологический безумец. Внутри Кристины что-то шевелится. Это можно было бы назвать яростью, но чувство саднит. Больше похоже на боль. Мужчина садится резко, а она сверлит его спину взглядом.

— Хватит. Довольно.

Этот голос. Холодный, стальной, отдающий металлом. Он принадлежит Эрику, который убивает, Эрику, чьи руки по локоть в крови. Этот голос Кристина слишком хорошо знает. И она замолкает, напуганная собственной смелостью и реакцией мужчины, который, в сущности, остается хищником. Не стоит забывать о том, кто он такой. Уже не важно, что и кто сделал его таким, он просто такой. И рядом с ним никогда не будет покойно. Он жалит, уродует и калечит. А она почему-то забыла об этом. Может, все дело было в том смехе, что все еще отдается легким, далеким гулом в ее ушах. Этот смех слишком не вяжется со всем тем, что она знает об Эрике, что знала всегда, что узнала сейчас.

— Ты отпустишь меня домой? — она размыкает губы, когда он встает с постели и подбирает с пола джинсы. Пряжка мягко звякает в полумраке комнаты.

Кристина очень хочет домой. Дома проще. Дома нет Эрика и этого зудящего чувства во всем теле, что он вызывает, нет этих эмоций и порывов, желаний касаться этого человека, целовать его. Кристина ведь теперь знает, что его руки умеют ласкать. Несколько грубо, беспардонно, даже эгоистично, но ласкать. Она знает, что губы у него жесткие и даже острые, но от них ее не держат ноги, а голову туманит и пьянит. Она всего лишь ненормальная девочка, которая, кажется, совершила самую большую ошибку всей своей жизни. А дома есть Юрай и его тепло, есть Трис и ее улыбка, и столько знакомых лиц. А не эти стены без окон и Эрик, Эрик, Эрик.

— Нет.

Мужчина ставит жирную точку в разговоре, оправляя кожанку. Собачка подпрыгивает в полумраке. Кристина смотрит, как за ним закрывается дверь, моргает, часто-часто, облизывает свои сухие губы и вспоминает о жажде. Она сползает с кровати и на мягких, едва гнущихся ногах идет в ванную комнату. Кран в душевой кабинке она откручивает долго, становится под струи, задирает голову, раскрывает рот и позволяет теплой воде забивать ее глотку. Тело у нее слабое, мышцы отзываются странной болью, и сводит низ живота, такое глухое, пустое чувство в самом нутре. Кристина знает, почему. Потому что она впервые в жизни занималась сексом с мужчиной. Эдвард в ее мире не считается. А сегодня все было так, как должно быть. И осознание накрывает оглушающей волной кристальной ясности. Эрик взял свое. И что теперь будет?

Кристина спит весь следующий день, уставшая и утомленная непривычным занятием в постели и тихими разговорами после. У Эрика же работа. Он щурится солнцу и прячет глаза за темными очками. С утра чуть ли не засыпает на совещании у Джанин Мэттьюс, совершенно не понимая, зачем Макс его сюда потащил. Сука Эрудитов рассуждает о Дивергентах, показывает большую мультимедийную карту, говорит о районах, в которых необходимо сегодня побывать. Эрик вращается в кресле, как часто делает в этом огромном зале для собраний, запрокидывает голову на спинку и прикрывает глаза. О да, мать вашу, он хочет спать, потому что не спал всю ночь. Из-за этой девки. Воздух сквозь сцепленные зубы и вынужденно открытые глаза после толчка Макса в бок. Эрик лишь бросает на него недобрые взгляды, но мужчина в ответ кивает на Мэттьюс. Да слушает, слушает он эту бабу. Закрыла бы рот скорее, да хоть можно будет пойти и проветриться, шваль всякую пострелять.

Шваль пострелять у Эрика не выходит. Потому что он напряжен и взвинчен, рассеянно палит из пистолета и совершенно не может сконцентрироваться на целях и мишенях. Он мажет в тренировочном центре. И Макс оставляет его в сердце фракции. Ничего не говорит. Лишь выразительно смотрит. О да, Эрик знает этот взгляд, знает, что бывший лидер Бесстрашия что-то там себе уже придумал. У Макса это отменно получается. А Эрик за голову хватается. Тут и придумывать не надо. У него девка из мыслей не идет. Ее доверчивость и тепло, удивление в ее глазах, когда он толкнулся глубоко в ее теле в первый раз, и радость открытия, когда она дрожала под ним, спазмированно билась в своем первом оргазме. Эрик подозревает, что-то были лишь отголоски удовольствия. Вряд ли она получила то, что получают в его постели более опытные женщины. Но ее естественность и обнаженная простота сводили с ума куда больше, чем горячий и знающий язычок любой другой девицы на его члене. И все эти ее разговоры, попытки что-то узнать. И невероятная беззащитность образа. Эрик сжимает собственный череп ладонями.

Ты двинулся. Двинулся. Херов ты ублюдок.

Весь день он мается по фракции. То тренируется в зале, бьет грушу, дубасит и дубасит, то строит тех, кто когда-то звал себя Бесстрашными. Пару раз даже натыкается на взгляд этой женщины, когда проходит мимо ее кабинета — огромной стеклянной коробки. Эрик осознает, что просто ждет вечера, ждет того момента, как скрипнет в знакомой замочной скважине ключ, как распахнется дверь, и он удивит это хрупкое тельце. Эрик уже знает, что с ней проделает. О! Ему много чего хочется сделать с ней. Так, чтобы она извивалась под ним, билась, умоляла, просила, стенала. А ему хочется пробовать ее на вкус, пить и пить, насаживать ее на свой член, заталкивать его в ее узкую, влажную дырку, заставляя ее стонать и кричать, и быть такой мокрой, что его пальцы утонут в этой влаге. Вашу мать! Эрик понимает, что дышит шумно. С этим надо кончать. Просто кончать. Мужчина смотрит на часы. Семь вечера. Чертовы семь вечера. Он не выдержит. Как эта сучка превратилась в зависимость? Она ведь всего лишь девчонка, смелая и храбрая, конечно, но всего лишь маленькая, не знающая жизни девчонка. Оттрахать бы ее как следует, да забыть. Да, вот так. Поиметь и выбросить. Еще пару раз засадить так глубоко, что она не выдохнет, а он будет смотреть, как она хватает ртом воздух, и двигаться в ней, двигаться, двигаться.