You raped my heart (СИ) - "salander." - Страница 103

— Мне нужны верные люди. В таком деле они нужны каждому, — Джанин отодвигает стул, встает, поворачивается к окну и смотрит на то, как Чикаго заливает свет заката. — Я хочу дать этому городу то, что он заслуживает. Единую ветку власти, сильную, цельную, где не будет разобщенного хора голосов. Афракционеры — помеха, которую я устраню. Но рядом со мной должны быть верные мне люди. Ты понимаешь?

Мэттьюс поворачивает голову, бросает взгляд на мужчину, мягкий, будто материнский. Эрик и не знал, что эта женщина умеет так смотреть.

— Все это требует больших сил. Все эти идеи, их реализация. Это так трудно, Эрик, чтобы каждый понял, насколько важно то дело, которым я занимаюсь, как этому городу необходимо единство. Сами люди страдают. Война — это плохо. И войн не должно быть.

Мужчина думает о том, что Джанин Мэттьюс говорит с ним, словно с несмышленым мальчиком, который совершенно не знает о том, как устроен мир. Его это задевает. Возможно, даже по-детски. Злит. А вот это совершенно точно по-мужски. А женщина, тем временем, огибает стол, опирается о него бедрами, так, что Эрик отлично видит линию ее ног, прикрытых темно-синей юбкой до колен, и острые шпильки лакированных туфель. Джанин Мэттьюс выглядит утонченно и элегантно — эту женщину даже можно было бы назвать красивой, если бы ее взгляд не был таким колючим.

— Так вот, Эрик, — продолжает лидер Эрудиции, — ты можешь гарантировать мне свою верность?

Эрик не мнется, Эрик отвечает тут же.

— Могу. — Если может Макс, то может и он.

Джанин смотрит на него с легкой улыбкой на губах, потом едва видимо кивает.

— Хорошо, очень хорошо, — тянет она, едва елейно, и эти новые, только что появившиеся в ее голосе интонации отчего-то Эрику совсем не нравятся. — И для того, чтобы быть в этом абсолютно уверенной, я решила все твои проблемы.

Эрик моргает. Глухо и непонятно.

— Что?

Мужчина слышит свой голос будто издалека, странный, чужой, не принадлежащий ему.

— Я говорю, что ты свободен ото всех своих проблем, — терпеливо повторяет Джанин Мэттьюс, а потом добавляет с обманчивой, змеиной добротой, — не стоит благодарности, — и улыбается.

Эрик чувствует, что в груди встает ком, нарастает и давит, грозя порвать кости, мышцы и кожу. Эрик знает, что все это значит. И сердце ухает вниз. Пафосно и помпезно. Как в дурацких книжках. Но так ощутимо. До боли за грудиной. Он и не знал, что-то место у него может болеть. До этого момента. А в ушах все стоит хорошо поставленный, почти ораторский голос Джанин Мэттьюс.

Ты свободен ото всех своих проблем.

Когда приходит осознание, Эрику хочется кричать.

========== Глава 43 ==========

Гул торопливых, резких, размашистых шагов разносится по всему коридору, отдается отзвуком на лестничных пролетах, которые Эрик преодолевает с поразительной быстротой. Он идет как стрела, целенаправленно, так, что люди, попадающиеся на пути, почти отскакивают в сторону. Только взглянув в глаза мужчине, перечить не захочется. Он — камень, спаянный изо льда, черный, словно густой дым, и взгляд у него такой. Страшный-страшный. Зверь. Не человек. Лютый, лихой, безмерно опасный. Эрик старается держать себя в руках. Не думать. Идти. Бежать. Нестись. А чертов коридор все не кончается и не кончается. Не кончается, сука. Эрику хочется орать, орать так, что задрожат стены. Нет, не думать. Не думать до тех пор, пока не увидит сам, пока не удостоверится в тех мыслях, что роятся в его голове. Глупо, конечно, как в детстве, но так проще. Взрослый человек где-то внутри знает, что все так, как он думает. Это ведь реальный мир, детка. Грязный, вшивый, продажный, лицемерный, скотский, блядский. И он — одна из последних тварей. А твари, как известно, не ходят в белом, и сопливого счастья у них не бывает. Лишь темень и чернота. О да, Ад его ласкает.

Эрик вспоминает слова Джанин Мэттьюс, этой дорогой, вышколенной и умной женщины, ее ядовитую улыбку на губах, ленивое движение рук и глаза, в которых такое удовлетворение всем тем, что она из себя представляет. Мэттьюс кичится своей кровавой империей, построенной на костях фракций, их жителей и всего города. Она сидит во главе стола, за которым трупы. Мертвецы смотрят на нее пустыми глазницам, раболепщут гниющими языками. А ей так нравится, так по сердцу этот мертвый мир. Такое блядство. У Эрика давит в груди, и шум в ушах нарастает. Ощущение, словно тебя подвесили вверх тормашками, и вся кровь прилила к голове. Джанин рассматривает свои ухоженные ногти на руках, никогда не знавших оружия, и произносит один сакраментальный монолог. Монолог, который заставляет задуматься о том, что он, Эрик, не только скотина и сволочь, а еще и человек. Это все боль за грудиной. Такая зудящая, ноющая, готовая прорваться сквозь все щели, когда тормоза сорвет.

— Ко мне приходил мальчик, — говорит Джанин, и картина того, как двигаются ее губы, так и стоит у мужчины перед глазами, — Калебом Приором звать. Хороший такой мальчик. Умный, а главное смышленый, — у Эрика дергается кадык, — мальчик рассказал мне одну интересную вещь. Он видел среди нас девчонку, которая не может тут быть. Лучшие друзья Трис Приор не предают ее. Они ведь все такие до омерзения правильные и порядочные, как и сама девка. Так считает Калеб. И я ему верю, — добавляет она. — И вот тогда я подумала, что среди нас есть предатель, крыса, которая стучит нашим врагам. Я повелела провести обыск. Тщательный и дотошный, тайный, чтобы об этом никто не узнал. Зачем пугать крысу? Ее надо приманить сыром, а потом прихлопнуть. И каково же было мое удивление, когда я нашла крысу. Эрик, — тянет она, елейно, театрально, деланно и жеманно, насмехается, наслаждается, — мне жаль тебя. Девчонка запудрила тебе мозги. Но я решила тебя простить. Ты — ценный человек. Никто не умеет добывать информацию из арестованных лучше тебя. — Палач он, палач. И отлично это знает. — Считай это моим благословением, моим прощением. И никогда так больше не поступай. — Последнюю фразу Джанин Мэттьюс произносит холодным, острым, как наждачная бумага голосом, и металл звенит в ее тоне. И тогда Эрик понимает. Она зла и разъярена. Финал.

Мужчина плохо помнит, как срывается с места, как громко хлопает дверью кабинета лидера Эрудиции, как проносится мимо охраны, взирающей на него так, словно увидели зверя. А он зверь и есть. Самый опасный и страшный монстр на свете. Он рвет на куски мяса, в клочья, ломает кости и хребты. Просто чертов сукин сын. Когда перед глазами Эрика появляется знакомая дверь его квартиры, мужчина застывает, переводя на мгновение дыхание. Он взмылен. Вся шея и спина мокрые от пота. Это адреналин, это страх, это напряжение, это бег — ядреная смесь ощущений, глухих, затравленных чувств. Эрик решительно отпирает дверь и заходит в собственную квартиру.

Первое, что он видит — это распахнутая дверь, ведущая в ту, другую комнату, в которой все эти недели жила Кристина. Дверь раскрыта широко, так широко, как он никогда ее не оставлял. Эрик смотрит на дверь, как на мохнатое, многоногое чудище. Он закрывает глаза на мгновение длиной в секунду и делает шаг. Он знает, что там увидит. И не совсем понимает, насколько готов к осознанию, к понимаю, к принятию, и как прогнать это дурацкое чувство неуместной надежды, слабый, тлеющий уголек, который, как ему казалось, он потерял в далеком детстве, еще тогда, когда его родители не вернулись за ним.

Эрик заходит в комнату медленно, будто таящийся зверь. Его черные ботинки с тяжелой подошвой ступают аккуратно и мягко. Рука находит пистолет, затолканный за пояс джинсов — металл нагрелся от соприкосновения с телом. Но как только Эрик видит ее, то понимает, что оружие ему не нужно. Она лежит на полу, чуть разбросав руки в стороны и едва согнув ноги в коленях. Босая — он видит темную точку родинки на щиколотке, которую целовал несколько раз. Рот ее чуть приоткрыт, и глаза широко распахнуты — в них застыло удивленное выражение. Ее кожа кажется все еще теплой, но Эрик знает, что это обманчивое ощущение. Скорее всего, девушка лежит так уже несколько часов. Мужчина присаживается на корточки и смотрит на нож, вошедший через плоть прямо в сердце. У него блестящая, металлическая рукоять, на которой, конечно же, не осталось никаких следов. Убийца был тенью, призраком, и убил он безболезненно. Эрик кривит губы. Стоит сказать спасибо, да? Он проводит пальцами по лицу, отражавшему когда-то такой яркий и броский спектр эмоций, но веки девушки не опускаются. И она так и остается лежать, смотрящей в потолок. Эрик нервно сглатывает — всего лишь простое движение, и сжимает руки в кулаки, снова прикрывает глаза на мгновение, считает до десяти. Чтобы унять бурю в груди, слишком страшную, чтобы позволить ей вырваться наружу, слишком опасную даже для него самого. Он прикасается пальцами к месту, куда вошел нож, и на коже остается густеющая кровь. Бордовая, темная.