Севастополь. Сборник литературно-художественных произведений о героической обороне и освобождении го - Поповкин Евгений Ефимович - Страница 18

Фильченков посмотрел на боевых товарищей и сказал:

— С праздником вас, дорогие друзья!

— Вас также, товарищ политрук, — ответил за всех Одинцов.

— В семнадцатом году в этот день мой отец в Петрограде был, за Советскую власть дрался. Матрос он, балтиец… — душевно произнес Иван Красносельский.

— Отец — балтиец, а ты — черноморец. Выходит, ты, Иван, потомственный моряк, — отозвался Юра Паршин.

— Да, отцы наши в гражданскую войну громили империалистов, сейчас пришел наш черед бить захватчиков, защищать Советскую власть, — ответил Красносельский.

— Любил я в этот день на демонстрацию ходить, — мечтательно сказал Василий Цибулько. — Встану, бывало, чуть свет, гляну на улицу, а она — вся алая от флагов. На каждом доме флаг. Позавтракаю и к школе, а там — музыка, песни…

— Вопрос есть, товарищ политрук, — обратился Красносельский к Фильченкову. — Как вы думаете, будет ли сегодня парад в Москве? Ведь все-таки фашисты под самой столицей.

В словах Красносельского политрук чувствовал тревогу за родную столицу. И Фильченков подумал: "На всем фронте, в каждом окопе и в землянке, на каждом корабле советские люди, думают о Москве". И, отвечая Красносельскому, самому себе и всем, кто был возле него, политрук произнес:

— Я думаю, будет парад.

— Праздничный бы завтрак устроить, а, товарищ политрук? — спросил Паршин.

— Это можно, — согласился Фильченков.

Одинцов и Паршин вмиг сервировали стол на раскинутой плащ-палатке. Велико было удивление моряков, когда Красносельский, незаметно юркнувший в блиндаж, вынес оттуда бутылку шампанского, увенчанную серебряным колпаком обертки.

— Три дня берег, — торжественно произнес он. — Шофер, что привозил боеприпасы, подарил мне. Думаю, кстати будет.

— За нашу победу, товарищи! — Фильченков поднял кружку с искристой влагой. Все чокнулись и выпили.

Завтракали шумно, с разговорами, шутками.

Вдруг Николай вскочил. Обостренный слух его различил в утренней тишине какой-то шум, подобный далекому гуденью телефонных проводов. В наступившем безмолвии матросы тоже услышали этот шум, далекий, неясный. Сначала показалось, что где-то на огромной высоте идут на бомбежку эскадрильи самолетов.

— Обыкновенное дело, налет на город, — сказал Цибулько.

Но Фильченков стоял у бруствера и смотрел не вверх, а вдоль долины, в направлении дороги, которая шла от Бахчисарая на Севастополь. Ему казалось, что далекий, пока еще неясный шум идет именно оттуда. И Фильченков был уверен, что это не самолеты, а вражеские автомашины или танки.

Прошла еще минута, и земля, воздух вздрогнули от грохота. Немецкая артиллерия, расположенная где-то далеко, открыла огонь по переднему краю нашей обороны, проходившему за долиной, в стороне от позиции Фильченкова.

— Началось, — сказал кто-то.

Фильченков приказал всем стать на свои места, а сам вышел к откосу насыпи, взял у Цибулько бинокль и стал смотреть.

Гул моторов нарастал. Фильченков разглядел танки. Они ползли по дороге длинной серой вереницей, но были еще далеко и даже в окулярах бинокля казались маленькими насекомыми. Приближаясь, машины с каждой минутой увеличивались в объеме. Скоро их можно было различить невооруженным глазом. Фильченков уже слышал, как дальнозоркий Паршин считал:

— Раз, два… пять… десять… тринадцать… семнадцать…

"Неужели все сюда?" — с тревогой подумал Николай.

Танки дошли до перекрестка дорог. Скоро все увидели, что одна большая колонна пошла правее, на Камышлы, а меньшая из семи машин ринулась по узкой дороге прямо на группу Фильченкова. Политрук оторвал глаза от бинокля и глянул на своих матросов. Они готовились к схватке с таким врагом, с каким встречаться еще не доводилось, с врагом, закованным в броню, — с танками.

Фильченков понимал, какой неравный бой придется выдержать ему и его товарищам. Он подошел к матросам и сказал:

— Товарищи! Наше командование знает замыслы врага. Видимо, немцы попытаются взять сегодня город штурмом. Так приказал им Гитлер. Но мы не отдадим врагу Севастополь. Нас мало, но с нами вся наша страна, весь народ. Будем сражаться за Родину так, как учит партия, как призывает Сталин. Поклянемся же стоять до последнего, но не пропустить врага.

Строгая торжественность была на лицах бойцов. К Фильченкову подошел Красносельский, стал, как в строю, и, приложив руку к бескозырке, четко, стараясь подавить волнение, произнес:

— Кандидат Всесоюзной Коммунистической партии краснофлотец Иван Красносельский — клянусь не пропустить врага к Севастополю!

Чаще забилось сердце комсомольца Даниила Одинцова. Исполненное решимости лицо его дрогнуло, и он, сделав шаг вперед, стал перед политруком:

— Комсомолец Даниил Одинцов — клянусь стоять насмерть!

Мгновение — и место Одинцова занял Паршин:

— Член Ленинского комсомола, черноморский моряк Юрий Паршин — клянусь не уходить с рубежа и биться с врагом до последней капли крови!

Василий Цибулько лежал за пулеметом. Повернувшись лицом к политруку, он произнес только одно слово:

— Клянусь!..

В его глазах можно было прочесть все, что он не договорил.

Зло, надрывно гудели моторы вражеских танков.

— По местам, товарищи! — скомандовал политрук. Он скова поднес бинокль к глазам.

— Семь машин, за танками — пехота. Цибулько! — крикнул Фильченков. — Бить по смотровым щелям! Красносельский, Паршин — приготовить бутылки и гранаты! Одинцов — ко мне! Будем отсекать огнем пехоту.

Танки шли, лязгая широкими траками гусениц. Головная машина вышла из-за поворота. Цибулько навел пулемет в ее смотровую щель и дал длинную очередь. Пули скользнули по броне и, рикошетя, разлетелись в стороны. Фашистский танкист прибавил скорость, чтобы быстрее выскочить на насыпь.

— Спокойнее, Вася! — крикнул политрук пулеметчику.

Танк был близко. Еще секунда, и он раздавит своей огромной тяжестью Цибулько и его пулемет. Но моряк опередил фашиста. Он всадил струю пуль прямо в смотровую щель вражеской машины, и она, рванувшись в сторону, застыла на месте. Водитель был убит. Возле танка мгновенно очутился Красносельский. Забежав сбоку, он одну за другой метнул две бутылки с горючей жидкостью на моторный люк. Черный дым, а потом и огонь поползли по броне.

Танк запылал огромным костром. Из него выскочил танкист в черном кожаном шлеме, за ним другой, и побежали. Одинцов и Фильченков выстрелили одновременно Фашисты свалились.

Бой разгорался. Вражеская пехота, оторвавшись от своих танков, стала обтекать насыпь. Гитлеровцы думали, что там, за насыпью, они не встретят сопротивления. Но как только они приблизились, в них полетели гранаты. Фильченков и Одинцов били точно, наверняка. Укрывшись за высоким бруствером, правее остальных матросов, они подпускали гитлеровцев на близкое расстояние и разили их гранатами. Но силы были неравны. На двух моряков лезло до полусотни солдат.

Одинцов, взяв в руки по гранате, хотел было броситься навстречу врагам. Лицо его, разгоряченное боем, было исполнено такой решимости и отваги, что Николай подумал: "Кинется вперед и руками душить фашистов станет".

— Спокойней, Даня, не торопись, — сказал политрук.

Немцы подошли к насыпи почти вплотную. Некоторые из них карабкались по ее песчаному скату наверх. Фильченков видел, что сейчас одними гранатами не отобьешься: нужна поддержка пулемета. Взглянув налево, где дрались три его бойца, он оставил мысль о пулемете. К насыпи подходили новые танки, и пулемет Цибулько, бивший по смотровым щелям вражеских машин и по гитлеровцам, бежавшим вслед за танками, вел свою горячую работу.

У Фильченкова и Одинцова оставалось не более двух десятков гранат. Надолго ли хватит их, чтобы сдержать ораву врагов?

Вдруг Фильченков услышал стрельбу справа. Сердце дрогнуло и на минуту замерло: "Неужели нас обошли?" Но, присмотревшись, улыбнулся обрадованно. Справа поддерживали их огнем матросы, оставленные Мельником на высоте. Когда гитлеровцы были почти на вершине насыпи, по ним ударил пулемет. Первая же очередь прижала врагов к земле. А. пулемет все строчил и строчил. Фильченков и Одинцов, уже взявшиеся за последние гранаты, увидели, как фашисты поползли с насыпи назад.