Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya" - Страница 23

Моя новая команда подготовки остается в купе, когда поезд, наконец, подъезжает к центральному вокзалу Капитолия. Мы еще увидимся в Тренировочном Центре, на подготовке ко дню Жатвы, во время Парада Трибутов, но отчего-то это гложет мое сердце. Возможно, потому, что каждую проделанную работу мне есть с чем сравнить.

По коридору из стороны в сторону мечется персонал. Видимо, Капитолийский прием - один из самых ярких и запоминающихся событий грядущего года. Сквозь толпу я замечаю проталкивающегося ментора с бутылкой в руках. Его тут же останавливает упитанная женщина, пытаясь растолковать то, что выносить алкоголь из помещения экспресса строго воспрещается, но когда это останавливало Хеймитча?

Неожиданно я вижу Пита, который, обогнув ментора, идет ко мне навстречу. Мой напарник выглядит выспавшимся и посвежевшим, будто не он сам бодрствовал до утра. Костюм на нем сидит более престижно, чем на мне, наверное, потому, что Питу всегда шли строгие вещи. Несколько пуговиц выглядывающей рубашки расстегнуты, и это придает его образу еще больший… Шарм? Ты опять забываешься, Китнисс.

Я выдавливаю приветственную улыбку, но, наверное, это выглядит ужасно, потому что Пит тут же хмурится.

– Привет, – непринужденно говорю я.

– Привет. Хорошо выглядишь.

– Спасибо.

Обмениваться дежурными фразами вошло мне в привычку, и я уже не расстраиваюсь. Но что-то все же не так. Взгляд небесных глаз обеспокоен, и, возможно, причиной его волнения являюсь я.

– Все в порядке?

– Вне всяких сомнений, – вру я.

– Китнисс, я знаю, тебе неприятна вся эта показуха, но постарайся… перетерпеть.

Показуха? О чем это он?

– Все будет хорошо, я обещаю, что на этот раз все будет более сдержанно…

Сдержанность, показуха? Ну конечно, несчастные влюбленные из Дистрикта-12… Мое сердце зажимают в тисках, и я чувствую, как притупившаяся боль ударяет по мне с новой силой. Он сочувствует мне так же, как и себе самому. Это фарс, и он остается фарсом даже теперь, когда закончились восстания, даже теперь, когда Койн стала президентом, даже теперь, когда все его чувства ко мне остыли…

– Хорошо.

– Вместе? – протягивая ко мне ладонь, спрашивает Пит.

И я не задумываюсь, потому что знаю, что ответить:

– Вместе.

***

Вспышки камер, кажется, ослепили меня в то мгновение, когда я ступила на мощеную землю Капитолия. Все вокруг замерло и сосредоточилось на нас. Каждая мелочь, которую едва успевали ухватить репортеры, сопровождалась очередным щелканьем камер. Все внимание в основном было приковано к переплетению наших рук – уже приевшейся традиции «Несчастных влюбленных из Дистрикта-12».

Из толпы доносятся вопросы, признания и просто оголтелые крики. С обеих сторон нас обступают люди в формах миротворцев. Медленно, пошагово мы продвигаемся к машине, которая доставит нас в Тренировочный Центр. Многие журналисты пытаются прорваться сквозь кольцо наших сопровождающих, но их быстро усмиряют, заставляя вернуться на прежнее место.

Удивительно только то, что я не замечаю ярких, небрежных, прежде кислотных цветов, в которые были окрашены наряды капитолийцев. Капитолийцев больше нет. Макияж у журналистов либо отсутствует вообще, либо кажется едва заметным и натуральным. Никаких вызывающих оттенков, вырезов и покроя: строгость, вычурность и опрятность – новые слова, внесенные в моду столицы.

Я замечаю машину с затемненными стеклами, которая, по-видимому, отводилась для элиты, прибывшей в город. И насколько я удивляюсь, когда понимаю, что «элита» - это мы сами.

Что ж, это не самое худшее, что мне доводилось видеть. Всю дорогу до Тренировочного Центра мы проводим в полной тишине, которая разбавляется лишь цоканьем бутылки о стеклянную поверхность бокала. Хеймитч не смог простить полноватой проводнице разлуки с его неповторимым детищем и наверстывал упущенное за счет разнообразия автомобильного бара.

Пит не отрывается от видов за окном. Будто бы там - решение всех наших проблем. Я же стараюсь не заговорить с ним и не ляпнуть очередную дежурную глупость. Так даже лучше: по пути к машине он не убирал от меня своих теплых рук, поддерживал, будто эти движениями говоря мне: «Эй, Китнисс, нам доводилось переживать и не такое». Возможно, именно это и позволило мне не упасть в грязь лицом, а продолжать одаривать журналистов и прессу слабой полуулыбкой.

Я следую его примеру и заглядываюсь на «обновленную столицу». Нет. Здесь не осталось ни единой схожести с цветущим, облагороженным Капитолием, который, хоть и нес смерть, выглядел величаво. Где-то я еще вижу «кусочки войны» в виде разрушенных или опаленных кварталов, которые мы пересекали. Нас явно везли не тем маршрутом, что обычно. Мы петляли между районами, которые находились в аварийном или разрушенном состоянии. Я чувствую, как тошнота подкатывает к горлу, – кварталы, которые полны чужой смерти.

Наконец, я замечаю знакомый Тренировочный Центр. Поближе вжимаюсь в сиденье и стараюсь перевести дыханье.

Нечего бояться, Китнисс. На этот раз это – не место твоей смерти.

Как жаль, что я ошибалась…

========== Глава 14 : Эффи ==========

(Прим. автора. Глава писалась под песню

Florence + the Machine – Over the Love)

Когда двери лифта Тренировочного Центра закрываются за нами, я,

наконец, могу спокойно вздохнуть: нет ни глазеющих на нас зрителей, ни вспышек фотокамер, ни бесконечных вопросов о наших фальсифицированных

отношениях с Питом. Видимо, верующие в нашу искреннюю и чистую любовь

еще не перевелись на этом свете, к несчастью для нас обоих.

Было бы легче, если бы слух о том, что Пит Мелларк – несчастный,

обреченный на муки безответной любви влюбленный, силами Капитолия был

отдан воздействию охмора. Но как Койн могла не позаботиться о том, чтобы слух остался слухом?

– О, нет, – неожиданно скривился ментор. – Только не это…

– Что не так? – спрашивает Пит.

– Эти чертовы духи! Я узнаю их везде, где бы ни ступила нога этой

расфуфыренной парикоголовой дамочки!

– Эффи…– тихо шепчу я.

Её не отобрали у меня. Не искалечили. Не убили. Не забрали. Почему же я не чувствую горьковатого запаха ее духов, от которых скривился старый

ментор? Возможно, Хеймитч –прохвост, но уследить за мимикой его лица довольно просто: он рад. Несмотря на то, что он пьян, недоволен и ворчит, как старый дед, он рад, и рад настолько, что улыбается одними

уголками губ.

В глазах Хеймитча, помимо вздернутой пленки опьянения, плещется огонек

надежды. Он удивлен не меньше меня – мало похоже на то, что Президент одарила нас поблажкой, предоставив нашей сопровождающей право на жизнь.

Лифт останавливается, и сердце замирает, когда двери, наконец,

разъезжаются в стороны. Вот он – этаж, отведенный Двенадцатому Дистрикту во времена 74-х и 75-х Голодных Игр. В последний раз я была здесь около полугода тому назад, а все остается прежним, будто бы это было только

вчера. Те же тона, нынче запрещенные в Капитолии, та же обстановка, считающаяся теперь вызывающей, тот же дух, напоминающий мне о потерях и

адской боли тех времен.

Но во всем этом, словно на пепелище, теплится луч надежды: сгоревшая дотла земля покрывается слоем пепла, под которым надежно спрятаны новые «проростки» жизни. Наверное, все это написано на моем лице, потому что Пит, обернувшись ко мне, одаривает меня одной из своих обнадеживающих

улыбок.

Он тоже об этом думает – мы ведь на одной волне.

Неожиданно я замечаю движение со стороны царственно обустроенного

стеклянного зала. Навстречу нам выходит пепельноволосая, практически седая женщина. На лице, кроме скорби и ужаса, написано еще и деланно-улыбчивое выражение лица. В худощавых, изможденных руках она

держит тонкий, наверняка бесценный в столице планшет. Ее глаза понуро глядят из-под редеющих полуопущенных ресниц; щеки впали, а цвет кожи

напоминает цвет мелованной бумаги. Лицо покрылось сетью четких морщин.