Место, которое есть - Караев Заур Маратович - Страница 17

— Друг мой, — с небольшой долей нежности произнес ученый, а после подошел ко мне вплотную, зажал мое лицо в своих ладонях так, что каждая из них оказалась на одной из моих щек, и продолжил, — потому что мы уже это делаем. Не будь это нашим уделом или долгом, вот эти бы руки, что обнимают сейчас тебя, никогда бы не прикоснулись ни к одному из шприцов, ни к одной из пробирок, ни к одному из микроскопов и так далее. Мы делаем это, потому что мы можем, и из этого вытекает наша обязанность, а о мировоззрения говорить сейчас нет толку, главное только помнить всегда, что намерения наши произрастают из благодатной земли.

— С тобою согласиться легко, более того — даже очень хочется. — понурив голову и тем самым слегка высвободив ее из объятий ладоней собеседник, заговорил я поникшим голосом. — Но ведь не может же быть все так по-сказочному просто. Мне доводилось часто думать надо всем этим, и знаешь чем все больше и больше я начинаю себя корить?

— Чем же, Ид? — тихо жалобным тоном вопросил доктор.

— Может вся суть проблемы во мне? Может, все эти смерти напрасны? Может, каждая из этих женщина была бы способна выносить полноценного ребенка, подбери ты только более подходящего кандидата на роль отца? Может, это только я и повинен в том, что все они умирают, не сумев от негодного семени выносить нового человека?

После этих вопросов наступило молчание, длившееся, как мне показалось, не меньше трех минут. Доктор отошел от меня и, вернувшись к прежнему своему месту, уселся на кресло. Я последовал его примеру и разместился напротив него, в голове же моей почему-то вновь стали всплывать образы всех этих невинных жертв. Пускай у них не было счастливой жизни, пускай им даже осточертел этот убогий мир, тем не менее каждая из них добровольно вряд ли бы согласилась пойти на смерть ради лишь предполагаемого счастливого будущего для каких-то там никому неведомых потомков. Если быть циником, то в этом можно найти много смешного — даже уроды, живущие, можно сказать, в одном из кругов ада, берегут свое брюхо и почитаю его как высшую ценность. А вот биолог скажет, что тут все естественно: жизнь, если она позволяет тому или иному существу собою пользоваться, сама и внушает этому субъекту необходимость стеречь себя как зеница око, вот он и стережет, но так как нет у него возможности целиком всю жизнь сохранять, ему приходится браться за оберегание той ее частицы, что обособлена только в нем самом. Быть может, я бы тоже направлял свои мысли в подобных направления, если бы мне не довелось быть убийцей и при этом ваятелем будущего. А разве во мне не соединилось одно с другим?

— Ид, — прервав наконец молчание, начал доктор, — поверь мне, никто лучше тебя из ныне живущих не подходит на роль отца для, как ты сказал, нового человека.

— Это же не правда, Ипполит? Неужели ты забыл о правительстве, о тех людях, что и сейчас идеальны…

— Ид, им и не нужен новый человек…

На этой, надо сказать, многозначительной фразе и кончилась наша беседа. В ней не было много смыслов и суть ее состояла по большей части в стимуляции эмоциональной составляющей моего нутра. Странно получается — я часто убеждаю себя в том, что мой рассудок является главным руководством, но в тоже время мне часто хочется прочувствовать свою душу, в которой, как представляется, помимо всякого дерьма есть и кое-что по-настоящему человечное. Разве не чистая частица души повелевает мне подчиняться Ипполиту и следовать его указаниям во всем этом деле? Даже если предположить, что доктор ведом совсем нехорошими намерениями, то разве я, не зная этого, могу быть как-то повинен в чем-то? Мною движет великое, и это великое в моей душе, умудряющейся проталкивать свои желания в разум. Пусть будет так, во всяком случае именно в это мне хочется верить.

Глава IV

Сегодня у меня очень скучный день, а все потому, что проведен он был на съемочной площадке. Я играю роль второго плана в фильме под названием «Да кровоточит благоухающая рана». Посредственное название и посредственный сюжет. Мне отведена роль храброго парня, живущего со своей бандой в лесу. Все проходящие мимо злодеи будут биты мною, а прекрасных девиц и благородных мужей я усажу за свой стол, и будут они иметь честь испить со мной вкуснейшего вина с земель щедрой на добрые дары Бургундии. А на этом фоне развивается основная сюжетная линия, которая до безобразия напоминает книгу одного старого писателя по фамилии Гюго. Книга была о войне в рядах французов. Одни — за революцию, другие — за старые нравы. В нашем же сюжете одни — те, что хорошие — выступают на стороне какого-то неведомого президента, который почему-то не одной расы со своими подданными, а другие — те, что плохие — являются какими-то умалишенными индейцами, воюющими под предводительством безымянного злобного ученого. По ходу фильма зрителю суждено узнать, что противоборствующие президент и злодей являются родными братьями, однако тот момент, почему они принадлежат к разным расам, не объясняется. По-моему, наш сценарист списывает все на, как он говорит всякий раз, когда у него получается несуразица, сюрреализм.

В конце фильма два брата встречаются и скрещивают свои клинки в смертном бою. Победителем выходит антагонист — ему удается смертельно ранить противника. Последний в свою очередь, предчувствуя скорую гибель, прибегает к последнему своему оружию — он разражается длинным, полным всяких премудростей монологом, главной целью которого является наставление на путь праведный брата-злыдня. Умирающий упрекает его, но с братской любовью, и это несмотря на то, что совсем недавно в бою оба участника демонстрировали явное желание насмерть погубить врага. Слова возымели свой эффект, и отрицательный персонаж в одном мгновение превращается в хорошего, после этого он ударяется в плач и, прикладывая ладонь к ране уже умершего брата, говорит: «Да кровоточит вечно благоухающая рана твоя». Вот и все. Титры.

Полнейший бред, но мне за него платят, а деньги при моем образе жизни являются штукой очень важной, да и глупо бороться за чистоту искусства в наши дни и в подобных обстоятельства. Это мы оставим потомкам, у которых будет меньше забот чем у нас.

Однако скука, навеянная этими дурацкими съемками, будет разогнана сегодняшним вечером — у меня состоится очередная встреча с прекрасной Евой. За пару месяцев нашего общения отношения меж нами серьезно эволюционировали и сейчас уже походят на некое подобие брачного союза, однако с отсутствием одного важного компонента — совместного проживания. Не беда, да и не то нынче время, чтобы относиться к любви как заблагорассудится. Пожелай я даже очень сильно сделать так, чтоб Ева стала моей женой, этому не бывать. Таким, как она, строго-настрого запрещено строить какие бы то ни было отношения, зиждущиеся на любви и романтике, с такими, как я. Такое ограничение понятно — вряд ли кто-то наверху желает, чтоб его племя породнилось с уродами: это будет грозить исчезновением касте управителей. По этой причине мне и непонятно, почему отец Евы дозволяет ей совершать путешествия по всему миру. Толи в этом человеке мало предусмотрительности, толи он целиком полагается на ее благоразумие, а может за Евой постоянно следят и докладывают о каждом ее шаге добряку-батюшке? Не знаю, да и думать как-то не хочется, что, конечно, тоже далеко не благоразумно, но, как говориться, влюбленные предпочитают не замечать преград, и тем более им плевать на будущие проблемы. Интересно, а думает ли об этом всем Ева? Ладно, не все ли равно?

За десять минут до шести вечера я уже был возле Пункта транспортировки. Спустя всего несколько минут ожидания мои глаза увидели, как по направлению ко мне двигаются два человека: моя возлюбленная и ее верная спутница. Когда мы встретились, я первым делом обнял Еву, затем же пожал руку Виктории, которая во время обозначенного приветственного ритуала широко улыбалась. Наше трио быстро распалось — всего-то и было сказана пару слов одной девушкой, затем второй, и гигантша двинулась по свои делам, оставив слепую свою подругу на мое попечение. Я, разумеется, был рад предоставленной возможности, и, решив не мешкать, сразу же повел Еву в сторону центральной части города. Поначалу мы обменялись парой приятных словечек, так украшающих своей нежностью любовные узы, затем же мне вспомнилось, что уходя из дома, я прихватил с собой один очень занятный сувенир для своей нареченной. Подарком данный предмет назвать сложно, однако мне было известно точно, что на сердечного друга моего данная штука произведет серьезное впечатление, стоит только моим устам не скупиться на эпитеты и прочие тропы, когда я буду рассказывать прилагающуюся историю.