Куколки - Уиндем Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис - Страница 46

— Убивать любое существо неприятно, — согласилась она, — но притворяться, что можно прожить без этого, — значит обманывать самих себя. На столе у нас должно быть мясо, некоторым овощам нельзя давать цвести, каким-то семенам лучше не давать прорасти, определенные виды микробов должны быть принесены в жертву нашим жизненным потребностям. В этой необходимости нет ничего возмутительного или постыдного, это просто часть круговорота гигантского колеса предусмотрительной природы. Точно так же, как мы поддерживаем таким образом свою жизнь, мы должны оберегать свой вид против других видов, которые стремятся нас уничтожить. В противном случае мы погубим то, что досталось нам в дар.

Несчастные жители Зарослей по независящим от них причинам оказались приговорены к нищете и отчаянию — у них не было будущего. А что касается тех, кто вынес этот приговор… Их путь тоже известен. Знаете ли вы, что на земле уже были владыки жизни? Слышали вы когда-нибудь о гигантских ящерах? Когда кончилось их время, они погибли.

Когда-нибудь придет и наш час, и мы должны будем уступить место новому. Весьма вероятно, что мы тоже будем бороться с неизбежным так же, как боролись эти осколки мира Прежних Людей. Мы будем изо всех сил стремиться вогнать обратно в землю то, что прорастает из нее, потому что измена своему виду всегда выглядит преступлением. Мы заставим это новое доказать свою жизнеспособность, а когда оно сделает это, уйдем. Точно так же, как сейчас уходят эти. Из верности их виду они не могут быть снисходительны к развитию нашего, а мы, из верности самим себе, не должны быть снисходительны к тем, кто нам мешает и угрожает. Если этот процесс ужасает вас, это означает, что вы не смогли бы выстоять в борьбе с ними и, зная, кто вы, не сумели бы понять смысла этой разницы в породе. Ваше сознание находится в плену родственных уз и затуманено воспитанием: вы до сих пор считаете их почти такими же, как вы. Поэтому вы так потрясены. Поэтому вы ставите себя по отношению к ним в невыгодное положение, ведь они-то в себе уверены. Они всегда настороже, всегда готовы всем скопом защищать свое общество, свой вид. Они ясно представляют себе, что для того, чтобы выжить, им надо беречь себя не только от вырождения, но и от более серьезной угрозы: от породы, превосходящей их.

Мы действительно превосходим их, а ведь мы еще только в начале пути. Мы способны думать сообща и понимать друг друга так, как им и не снилось, мы учимся использовать наш объединенный разум для решения возникающих задач. Кто знает, где предел нашему продвижению вперед. Мы не заперты в самих себе, как в камерах-одиночках, когда общаться можно лишь с помощью маловыразительных слов. Мы понимаем друг друга настолько, что нам не нужны законы, в которых человек уподобляется стандартному кирпичу. Никогда мы не вообразим себе такую глупость, будто мы можем стать равными и одинаковыми, как штампованные монеты. Мы не пытаемся механически установить для всех единые рамки поведения, мы не подчиняемся догмам и не учим Бога, как он должен был устроить мир. Главное для живущего — жизнь, главное в жизни — перемена, перемена — это движение, мы находимся внутри этого движения.

Неподвижность враждебна перемене, враждебна жизни и поэтому она наш непримиримый враг. Если вы все еще потрясены или чувствуете сомнения, подумайте о тех вещах, которые делали эти люди, научившие вас считать их вашими собратьями. Я мало что знаю о вашей жизни, но схема одинакова повсюду, где старое, отжившее пытается сохранить себя. И еще подумайте о том, что они собирались сделать с вами и почему.

Как и раньше, ее высокопарная манера выражаться подавляла меня, но общий ход ее мыслей был ясен.

И все же я не находил в себе достаточно сил, чтобы отрешиться от прошлого и рассматривать себя как другой вид, да и не был я уверен, что я настолько другой. В моем понимании мы являлись всего-навсего какой-то несчастной разновидностью основной породы, хотя, оглядываясь назад, я хорошо видел причины, по которым нам пришлось бежать…

Я посмотрел на Петру. Видно было, что ей эти речи порядком наскучили, поэтому она просто сидела и любовалась прекрасным лицом зеландки. Затмевая настоящее, передо мной проходили картины прошлого: лицо тети Хэрриет в реке, ее волосы, колышущиеся в воде; тело несчастной Анны в петле; Сэлли, заламывающая руки в страхе за Кэтрин и за себя; Софи, опустившаяся дикарка, медленно падающая в пыль со стрелой в затылке…

Любая из этих картин могла стать будущим Петры… Я подошел к ней ближе и обнял ее.

В то время как зеландка разглагольствовала, Майкл выглядывал наружу, с завистливым вниманием рассматривая машину, которая ждала нас на просеке. Он продолжал глазеть на нее еще минуту или две после того, как зеландка замолчала, потом вздохнул и отвернулся.

Несколько мгновений он стоял, уткнувшись взглядом в землю, потом поднял голову:

— Петра, можешь ты связаться с Рэчель ради меня?

Петра послала вопрос в своей обычной манере и сказала:

— Она здесь. Хочет знать, что происходит.

— Прежде всего скажи ей, что какие бы слухи до нее ни дошли, мы все живы и здоровы.

— Сказала, — через минуту ответила Петра. — Она поняла.

— А теперь передай ей следующее, — тщательно подбирая слова, продолжал Майкл. — Она должна и впредь не терять присутствия духа и быть очень осторожной. Скоро, через три-четыре дня, я приду и заберу ее с собой. Сумеешь объяснить?

Петра передала все в точности и очень энергично и умолкла в ожидании ответа. Затем она принялась хмуриться и с некоторым пренебрежением сказала:

— Ну и ну. Она совсем расклеилась: плачет, мысли путаные. Эта девушка большая плакса, как я погляжу. Не понимаю, чего она сейчас ревет. Задние мысли у нее совсем не грустные. Она как будто плачет от счастья. Ну не глупо ли?

Все мы, не говоря ни слова, смотрели на Майкла.

— Да, а что, — сказал он оборонительно, — вы двое объявлены вне закона, значит, не можете отправиться за ней.

— Но, Майкл… — начала было Розалинда.

— Она ведь там совсем одна, — сказал Майкл. — Ты бы бросила Дэвида одного или он тебя?

На это нечего было возразить.

— Ты сказал, что заберешь ее оттуда, — продолжала Розалинда.

— Я это и имею в виду. Мы могли бы какое-то время оставаться в Вэкнаке и со дня на день ожидать, что нас или наших детей раскроют… Это не дело… Или можем отправиться в Заросли. — Он с отвращением оглядел пещеру и просеку. — В этом тоже нет ничего хорошего. Рэчель, как и все мы, заслуживает лучшей доли. Значит, если машина забрать ее не может, это должен сделать кто-то другой.

Зеландка, подавшись всем телом вперед, наблюдала за ним. В ее глазах проглядывали сочувствие и восхищение, но она мягко покачала головой и напомнила ему:

— Путь очень далек, между нашими краями лежат страшные непроходимые земли.

— Я знаю, — ответил он. — Но мир круглый, значит, должна быть другая дорога к вам.

— Она будет очень тяжелой и наверняка опасной, — продолжала она.

— Не более опасной, чем жизнь в Вэкнаке. И потом, как сможем мы там оставаться, зная, что на свете есть целая страна таких людей, как мы, что нам есть куда стремиться. Знать! В этом вся разница. Знать, что мы не бесцельные уроды, безнадежные Отклонения, пытающиеся без особого успеха спасти свою шкуру. Это разница между просто попыткой выжить и жизнью ради достижения цели.

Зеландка с минуту молчала и, подняв голову, смотрела ему в глаза:

— Майкл, когда ты доберешься до нас, можешь не сомневаться, что займешь среди нас достойное место.

Дверь с глухим шумом закрылась. Машина задрожала, на просеке поднялся пыльный вихрь. Мы видели через окошки, как Майкл пытается удержаться на ногах, как трепещет на ветру его одежда. Даже уродливые деревья по краям просеки заколыхались в своих саванах из нитей. Пол под нами покачнулся, слегка нырнул, и земля начала резко уходить вниз, а мы подниматься все выше и выше в вечернее небо. Вскоре полет стал более ровным, и мы повернули на юго-запад. Петра была очень возбуждена вопреки своему несколько утомленному виду.