Надлом (ЛП) - Крейв Элиза - Страница 3

волной удовольствия. Самсон шевелится, и я резко распахиваю глаза, пригвождая его взглядом к

месту.

— Ты прав. Я такая же, как ты. — Я делаю вдох, затем медленно качаю головой, не отрывая от

него глаз. — Но тебе это нисколько не поможет.

Его глаза округляются, рот беззвучно открывается и закрывается. Я дарю ему еще одно

мгновение жизни, проведенное в панике. Потом Голод с ревом несется по венам, сметая все на своем

пути. Я выдергиваю Самсона из угла, разрываю его оболочку, как освобождала бы рака от панциря, и

он падает в мои руки. Так легко.

Представьте ребенка на его первом дне рождении.

Так вот Самсон в моих руках — торт.

Я слышу свой собственный смех, повизгивание и фырканье. Бардово-красный мир вокруг

пульсирует. Пылает.

Душа Самсона, выдернутая из оболочки — бурляще-серый эфир, похожий на грозовое облако.

Голод взвывает, и я поглощаю душу. Она течет внутрь, искрящаяся и прекрасная, наполняя,

растягивая меня, пока не возникает ощущение, что она не уместится внутри. Я выгибаюсь, широко

раскинув руки. Я — каньон, окружающий прекрасную реку. Когда ее воды отступают, все внутри

меня бурлит от удовольствия, бурлит от победы.

Я встаю, упиваясь восторгом, пьяная от сладости выпитой души и краем глаза улавливаю

сбоку мерцание — перекошенное от ужаса лицо девочки-призрака, проходящей сквозь стену. Ее

глаза снова наполнены слезами.

Я оставляю позади кровавый беспорядок и стены, окрашенные в стиле Джексона Поллока —

абстрактного экспрессиониста. Красный, серый, черный, коричневый цвета.

Больше красного.

Сама-то я предпочитаю неоимпрессионизм — Сёра, Синьяк!1 — но мои способности

ограничены. Обычно я стараюсь быть более аккуратной. Мне не хотелось бы видеть свое лицо в

новостях (особенно с такой прической). Но в этой психушке вряд ли захотят провести расследование,

так что я укладываю труп надлежащим образом (Пикассо!) и на случай если мой намек слишком

тонок, пишу кровью на стене:

«Я за вами слежу».

Под этим словами я прикрепляю «любовную записочку» для администрации психбольницы, в

которой даю понять, что знаю, где закопаны тела — в одном конкретном случае «закопаны»

буквально. Полицию после этого явно звать не будут.

Я пьяна от души. Мир слишком ярок, ощущения слишком остры. Душа не осела тяжестью в

желудке, нет, она пузырится в венах подобно шампанскому, щекоча окончания нервов. По меньшей

1 орж—Пьер Сёра , Поль Синьяк – художники—неоимпрессионисты.

6

мере час она будет застилать пеленой мой мозг, защищая от когтей стыда и беспокойства. Позже они

пробьются сквозь эту пелену и вопьются в меня когтями и клювами, но сейчас беспомощно кружат

наверху. Я смеюсь и глумлюсь над ними, забывая в эти мгновения, что у них будет время мне

отомстить.

Я не спеша иду по коридору, и мое шествие прославляет мерцающий флуоресцентный свет,

тихо жужжащий свою похвалу. Я кружусь, кланяюсь и подпеваю ему. По полу стелятся кровавые

следы ног, по стенам — кровавые отпечатки пальцев. Дойдя до двери, ведущей на лестницу, я

разворачиваюсь и иду обратно. Мне некуда спешить, потому что Гидеону тоже некуда спешить. Он

хороший напарник и не захочет портить Самсону веселье.

Что я очень с ним хочу обсудить.

Я берусь за ручку одной двери и отрываю ее. Затем то же самое проделываю с другой.

Большинство обитателей этой больницы далеко не убегут — в конце концов, их не зря запихнули в

лечебницу. Но у них будет возможность сбежать и, если они убегут далеко, то, может быть, в

следующий раз их упекут в другую психушку, с другой философией.

Некоторых больных я оставляю в их клетках. Даже борец за права животных не выпустит из

клетки тигра.

Меня распирает от сладости темной души Самсона. Я наполнена ею. Сильна ею. Как же давно

я не утоляла Голод. Как любой человек на диете я осознала, что полное воздержание никогда не

срабатывает — оно лишь ведет к плохим решениям, принятым позже. Конечно, такая пирушка не

отразится на моем весе, но приведет к неразборчивому убийству.

За спиной скрипит замок, затем доносятся шлепки босых ног. Кто-то убегает от меня, своего

спасителя.

Вернитесь, мы можем стать друзьями!

Хлопает дверь. Похоже, не можем. Ну и бог с ними, у Человека Паука тоже не было друзей.

Ну иди же ко мне, Гидеон! Пора поглядеть, что тут происходит!

Я подпрыгиваю, танцую на грязном полу. Месть сладка и приятна как музыка. Я кружусь,

раскинув руки. Стены проносятся перед глазами размытыми серо-белыми пятнами. Затем глаз

улавливает черное пятно — фигуру у двери. Пришел санитар! Я останавливаюсь и шиплю.

Это не Гидеон. И фигур три. В конце коридора стоят три незнакомца.

Люди не шипят. Ну, если это не дрянные девчонки, выцарапывающие друг другу глаза за

дрянных парней. Но взрослые мужчины в приличных черных костюмах не шипят на своих врагов.

Закрыв глаза, я трясу головой, пытаясь разогнать застилающий мозг дурман, но открыв веки,

вижу, что незнакомцы никуда не делись, хоть и не шипят. Может, они просто неодобрительно

шикнули, вроде: что-ты-делаешь-вне-своей-клетки? Может, мне вообще это шипение померещилось,

и от опьянения душой разыгралось воображение, а мозг жаждал с кем-то подраться?

Мужчины стоят в конце длинного коридора перед лестницей, ведущей на первый этаж.

Респектабельные — в костюмах, с аккуратно подстриженными волосами — современные городские

мужчины, выглядящие неуместно в этом темном и грязном прибежище для душевнобольных. Тот,

что слева, низковат и щекаст, справа — высок, с хищным ястребиным лицом. Стоящий в середине

ничем не примечателен и выделяется лишь тем, что его лицо пережило нашествие акне. Серое

пространство узкого коридора отделяет их кожу от моих когтей и мои ноги от выхода.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает тот, что в середине — по-видимому, главный. Он

выпрямляется, одернув полы своего пиджака.

Как будто это не они, а я — девчонка с дурацкой стрижкой и запятнанной кровью ночнушкой

— не вписываюсь в картину сумасшедшего дома.

— Тебя перераспределили? — задает новый вопрос главный. — Почему мне об этом не

сообщили?

Эм… Я тоже выпрямляюсь и расправляю плечи.

— Тебе послал зи-Бен? — спрашивает Ястреб.

7

— Кто?

— Это что, шутка такая? — злится Щекастый.

У них зи-Бен — главный шутник, что ли?

— И какого черта ты делаешь? — снова вопрошает главный.

Лучше не отвечать, хотя они и сами все поймут. Скрыть ведь этого невозможно. Раздумывая, я

внимательно осматриваю троицу. Нужно перед уходом преподать им урок осторожности. Не

смертельный урок. А-то маме не понравится.

Но в драке… может всякое случится. Голод тихо мурлычет.

Главный все гневается:

— Не знаю, откуда ты взялась, но мы рядом с Храмовниками. Ты врубила все установленные

нами сигналы тревоги, и если они установили свои…

Храмовники… Кто это, мать вашу? Хотя пофиг.

— Я сказал зи-Бену, что мы справимся, — продолжает он, качая головой. — Даже помогая при

этом в Поисках… В конце концов, у нас есть скайп, на дворе не средневековье. В этой клинике даже

наше управление не нужно. Не хватало только, чтобы какая-то мелочь здесь все испортила! — Он

машет рукой в мою сторону.

Щекастый проводит пальцем по кровавому следу на стене и слизывает кровь.

Фу блин! Может, я ошиблась, и им здесь самое место?

На лице Щекастого появляется шок — на моем, боюсь, отражается такой же. Я пытаюсь не