Как развалили СССР. Крушение Сверхдержавы - Хасбулатов Руслан Имранович - Страница 19

Были и другие высказывания, конкретные предложения, но люди хотели прежде всего высказаться, говорили искренне, взволнованно – когда увидели, что я внимательно их слушаю. Эта встреча произвела на меня тяжелое впечатление, ведь ничего утешительного я не мог им обещать. Сказал, что все то, что они говорили, – все записано, текст быстро отпечатают, а я передам содержимое в комитеты и комиссии, чтоб они учли высказанные мнения в готовящихся нами законодательных актах. Сообщил также, что приватизация только начинается, что у нас имеются только самые предварительные результаты, и они неважные – будем вносить серьезные изменения…

Через несколько дней снова ко мне зашел Игорь Клочков, сказал, что «рабочие были очень довольны приемом, чаем и беседой, обратили внимание, что вы были терпеливы и говорили искренне. Теперь, несмотря на все трудности, они ваши союзники, а эти ребята – очень авторитетные на заводе, они всем рассказывают об этой встрече…».

Сомнения в сильном лидерстве Ельцина у меня появились уже с первых минут реакции Ельцина на попытки государственного переворота ГКЧП, а затем его недостойное поведение, связанное с выбором Гайдара в качестве «главного реформатора» еще накануне V съезда и самое главное – с его откровенного сокрытия от меня того заговора, которое он вместе с Бурбулисом, Гайдаром и Шахраем устроил в Беловежской Пуще (Кравчук и Шушкевич – простые марионетки, бездушные авантюристы). Все эти события заставили меня по-новому, более критически, присматриваться к Ельцину. О его недалеком уме, слабой теоретической подготовке, склонности к панике и сверхподозрительности – это я хорошо знал. Но этого было недостаточно.

Относясь совершенно искренне и преданно, непрерывно защищая от атак со стороны могущественных противников, начиная от самого Михаила Горбачева, происков КГБ и СМИ в 1990–1991 годах, – в то время как его «единомышленники» из межрегиональной депутатской группы в Союзном парламенте или деятели «ДемРоссии», как и Бурбулис и Полторанин, пугливо отмалчивались, – я, наверное, мог рассчитывать на ответное искреннее ко мне отношение со стороны Ельцина. И когда этого не происходило, я задавался множеством вопросов. К примеру, не понимал, зачем ему нужны были мелкие хитрости вокруг выбора нового правительства перед началом V съезда? И самое главное – как он мог не посвятить меня в свои планы по «роспуску СССР»? Я бы отговорил его от этой безумной затеи, или, в крайнем случае, можно было бы подготовить другой – более разумный план, – кстати, он уже имелся. И даже был опубликован в январе 1991 года в газете «Мегаполис-экспресс» – я его передавал и Горбачеву, и Ельцину. И, конечно, надо было все это согласовать с Горбачевым. А произошел фактически государственный переворот со стороны заговорщиков. Переворот тайный, коварный, как следствие предварительного заговора трех лидеров союзных республик с целью уничтожить союзное государство. Я считал, что Ельцин не имел морального права действовать таким образом, по крайней мере, не ставя меня в известность о своих планах. При этом для меня было очевидным и то, что он и его приспешники воспользовались тем, что я был очень далеко от места событий – в Сеуле, куда отправился с официальной группой парламентской делегации, согласно плану зарубежных визитов. Вспомнилось, что Ельцин охотно поддержал меня, когда я сообщил, что южнокорейский парламент обратился ко мне с просьбой прибыть в Сеул, как договаривались ранее, если обстоятельства в Москве это позволяют. Позже я и вспомнил реакцию Ельцина – он почему-то обрадованно поддержал это мое намерение. И прибавил: «Вам, Руслан Имранович, немало досталось в последние месяцы, поезжайте, за неделю здесь ничего не произойдет». Это, как позже я понял, были лицемерные слова. Такое предательство в отношении страны, Горбачева и, конечно, меня, совершенное Ельциным, меня потрясло не меньше, хотя, разумеется, не в той мере, как само событие, состоявшееся в результате Беловежских соглашений – исчезновение СССР. Стало окончательно ясно, что этот недалекий беспринципный деятель, в то же время беспредельно хитрый, злобный и коварный человек (эти качества часто компенсируют недостаток интеллекта), не имеет абсолютно никакой морально-нравственной базы, направляющей его волю. И с ним надо быть далее предельно осторожным, и лучше – не зависимым от него. А его «людей» – отсылать подальше и никаких «дел» с ними не иметь и не «согласовывать», помимо тех, которые вытекают чисто из официального служебного характера.

При этом сложилась ситуация, когда ни я, ни Верховный Совет России уже не могли исправить ситуацию – отменить уже принятые решения «тройки» заговорщиков и потребовать их ареста мог только Президент СССР Михаил Горбачев, а он отказался это сделать. Верховный Совет России был вынужден ратифицировать Беловежские соглашения.

Эта новая ситуация в наших взаимоотношениях заставила меня более внимательно прочитать то, что говорил Ельцин в своих публичных выступлениях за период, когда он был избран в мае 1990 года председателем Верховного Совета РСФСР. Привожу некоторые из них ниже.

Кстати, интересно, что популярным в массах Ельцин стал именно потому, что он больше, чем Горбачев, говорил о необходимости строить чистый ленинский социализм, без привилегий для партбюрократии, «а также он требовал больше власти для Советов».

Ельцин Б.Н. Товарищи, партия подошла к своему съезду с грузом тяжелых проблем. Последние годы показали, что нейтрализовать действие консервативных сил в партии не удалось. Наоборот, слишком много говорили о том, что все в одной лодке, по одну сторону баррикад, в одной шеренге, с единым мышлением. Такая позиция дискредитировала тех коммунистов, которые являются искренними и последовательными сторонниками перемен. Чтобы понять, что может и должен решить наш съезд, надо прежде всего ясно видеть, что он из себя представляет, в Политбюро не решились пойти на единственно правильный в условиях перестройки порядок выборов делегатов: демократическим путем от всех платформ и групп, не зависящих от прежних структур партии. Чтобы любые объединившиеся шесть тысяч коммунистов избирали прямо своего делегата, тогда бы не получили такого состава съезда. Поэтому при обсуждении на съезде главным явился не вопрос о перестройке в стране и путях ее развития. Этот вопрос решается народом за стенами этого здания, решается в Советах народных депутатов. На этом съезде стоит вопрос прежде всего о судьбе самой КПСС. Если говорить точнее, здесь решается вопрос только о судьбе аппарата верхних эшелонов партии. Вопрос стоит исключительно остро. Найдет ли в себе силы аппарат КПСС решиться на перемены? Использует ли он тот последний шанс, который дает ему этот съезд? Или да, или нет. Или партаппарат под давлением политической реальности решится на коренную перестройку партии, или будет цепляться за обреченные формы и останется в оппозиции к народу, в оппозиции к перестройке.

Тогда представители аппарата неминуемо будут вытеснены из всех органов законной власти. Такая партия не удержится ни в роли авангардной, ни даже в роли партии, имеющей представительство в Советах. Утомительны[20] иллюзии тех, кто думает, что после выхода из партии всех инакомыслящих, кто не хочет быть приводными ремнями и винтиками партаппарата, у нее останется все имущество КПСС и связанная с ним власть. Этого не будет, в этом случае, к которому, кстати, подталкивают консерваторы, будет начата всенародная борьба за полную национализацию имущества КПСС как партии, обанкротившейся и обязанной хотя бы своим имуществом возместить долги перед народом. В наследство аппарату партии останется только вывеска с названием «КПСС». Можно предположить, что начнется борьба за привлечение к суду руководителей партии всех уровней за ущерб, который они лично нанесли стране и народу. Могу назвать хотя бы одно из этих дел – об ущербе в результате антиалкогольной кампании. Народ спросит и за все остальное: за провалы во внешней торговле, сельском хозяйстве, за национальную политику, политику в отношении армии и так далее. Страна должна знать, какое наследство оставила ей КПСС.