Истории странных (ЛП) - Риггз Ренсом - Страница 24

***

От редактора:

Эта история необычна по многим причинам, в основном, конечно же, выделяется ее окончание. В темпе повествования и образах ее последней части отчетливо слышатся современные мотивы, и я подозреваю, что это потому, что оно было придумано в не столь отдаленном прошлом. Я смог найти альтернативный, более старый конец истории, в котором нить из кошмаров, которую Лавиния достала из головы того молодого человека, поднялась и поглотила все ее тело, вроде тех носков, что она связала в этой истории ранее. Не в состоянии оторвать от себя эту извивающуюся вторую кожу, она покинула общество людей, сама став кошмаром. Это трагично и несправедливо, и я понимаю, почему некоторые современные рассказчицы решили придумать новое, более вдохновляющее окончание.

Какое бы окончание вы не предпочитали, мораль остается примерно одной и той же, и это тоже необычно. Она предупреждает странных детей, что есть такие таланты, которые слишком сложны и опасны, чтобы их использовать, и их лучше оставить в покое. Другими словами, то, что мы родились с определенной способностью, совсем не означает, что мы должны пользоваться ею, а в редких случаях — мы не должны пользоваться ею вовсе. Все вместе это составляет довольно безрадостный урок — какой странный ребенок, страдая от трудностей, вызванных своей особенностью, захочет услышать, что его дар — больше проклятие, чем благословение? Я уверен, что именно поэтому моя собственная директриса читала эту историю только старшим детям, и именно поэтому она остается одной из самых загадочных, если уж не чудесных, историй.

Однажды жил один работящий эмигрант из Норвегии по имени Эдвард, который приехал в Америку в поисках счастья. Это было в те дни, когда только восточная треть Америки была заселена европейцами. Большинство западных территорий все еще принадлежали народам, которые жили на них со времени последнего ледникового периода. Плодородные земли посередине были известны как «фронтир» — дикий край больших возможностей и большого риска, где и поселился Эдвард.

Он продал в Норвегии все свое имущество и купил на вырученные деньги сельскохозяйственный инструмент и участок земли в месте, известном как территория Дакота, где поселилось много таких же выходцев из Норвегии. Он построил простой дом и основал маленькую ферму, и через несколько лет тяжелого труда даже немного преуспел.

Люди в городе говорили ему, что он должен найти себе жену и завести семью.

— Ты здоровый молодой парень, — говорили ему. — Это естественный порядок вещей.

Но Эдвард отказывался жениться. Он так любил свою ферму, что сомневался, что в его сердце найдется место еще и для любви к жене. Ему всегда казалось, что любовь такая непрактичная вещь, что она стоит на пути у более важных вещей. В Норвегии, будучи еще юношей, Эдвард видел, как его лучший друг отказался от того, что могло стать жизнью полной удач и приключений, когда влюбился в девушку, которая даже слышать не хотела о том, чтобы бросить свою семью и уехать из Норвегии. В этой старой стране невозможно было сколотить хоть какое-то состояние, и теперь у его друга не шее были жена и дети, которых он едва мог прокормить, и он был приговорен к жизни, состоящей из компромиссов и лишений, и все из-за прихоти своего юношеского сердца.

И все же судьба распорядилась так, что и Эдвард встретил девушку, которую полюбил. Он нашел место в своем сердце и для фермы и для жены. Он думал, что невозможно быть еще счастливее, что его грубое маленькое сердце уже было так переполнено, что могло лопнуть, так что, когда его жена попросила подарить ей дитя, он отказался. Как он сможет любить и ферму, и жену, и ребенка? И все же, когда жена Эдварда забеременела, его удивила та радость, что наполнила его, и он с огромным нетерпением стал ждать рождения малыша.

Через девять месяцев на свет появился мальчик. Роды были тяжелыми, и жена Эдварда осталась после них ослабевшей и больной. С ребенком тоже было что-то не так: его сердце было таким большим, что одна половина груди была заметно больше другой.

— Он будет жить? — спросил Эдвард у доктора.

— Время покажет, — ответил доктор.

Не удовлетворившись этим ответом, Эдвард отнес своего ребенка старому Эрику, целителю, который в их прежней стране заработал репутацию необычайно мудрого человека. Он положил на дитя руки, и в то же мгновение его брови взлетели вверх.

— Этот мальчик особенный! — воскликнул Эрик.

— То же мне сказал и доктор, — заметил Эдвард. — Его сердце слишком большое.

— Дело не только в этом, — сказал Эрик, — хотя то, что конкретно в нем является особенным, может не проявить себя многие годы{26}.

— Но он будет жить? — спросил Эдвард.

— Время покажет, — ответил Эрик.

Сын Эдварда выжил, но его жена все слабела и слабела, и в конце концов умерла. Поначалу Эдвард был опустошен, а потом в нем начала расти злость. Он злился на себя, за то, что позволил любви разрушить его планы жить рациональной жизнью. Теперь у него была ферма, на которой надо было работать, и младенец, о котором надо было заботиться, а жены, которая помогла бы ему — нет! Он злился и на ребенка, за то, что тот был таким особенным, странным и хрупким, но больше всего за то, что тот отправил его жену в могилу по пути в этот мир. Конечно же, он понимал, что это не вина ребенка, и что злиться на младенца бессмысленно, но ничего не мог с собой поделать. Вся любовь, которой он позволил расцвести внутри себя, превратилась в горечь и теперь застряла в нем подобно желчному камню, от которого он не знал, как избавиться.

Он назвал мальчика Олли и растил его один. Он отправил Олли в школу, где тот изучал английский и разные другие предметы, в которых Эдвард мало разбирался. В некоторых отношениях мальчик был полностью его сыном: он был похож на Эдварда и также усердно трудился, вспахивая и возделывая землю бок о бок со своим отцом все то время, что он не проводил в школе или не спал, и никогда не жаловался. Но во всем остальном мальчик был для него словно незнакомец. Он говорил на норвежском с американским акцентом. Он, похоже, верил, что у мира для него припасено много хорошего, верил в ту самую американскую идею. Хуже всего было то, что мальчик был рабом порывов своего слишком большого сердца. Он влюблялся моментально. К семи годам он уже сделал предложение своей однокласснице, соседской девочке и женщине, которая играла в церкви на органе, и которая была на пятнадцать лет старше его. Если случалось упасть с неба птице, Олли шмыгал носом и плакал несколько дней. Когда он узнал, что мясо, которое лежит на его тарелке за ужином, получается из животных, то перестал есть его вообще. Внутри мальчишка был сделан из желе.

Настоящие проблемы с Олли начались, когда ему стукнуло четырнадцать — в год, когда пришла саранча. Никто в Дакоте еще не видел подобного: тучи насекомых, такие огромные, что заслоняли собой солнце, растянулись на мили и мили, словно кара Божья. Люди выходили на улицу и с хрустом ступали по сотням насекомых. Саранча съела всю зелень, что смогла найти, а когда у нее кончилась трава, она переключилась на кукурузу и пшеницу, а когда закончились и они, она стала пожирать дерево, ткань, кожу и покрытые дерном крыши. Она состригала с овец шерсть, пока те были в поле. Одному бедолаге, который случайно попал в рой саранчи, насекомые съели на спине одежду{27}.

Это было настоящее бедствие, которое грозило уничтожить средства к существованию у каждого поселенца во фронтире, включая и Эдварда, и поселенцы пытались всеми мыслимыми способами бороться с ним. Они использовали огонь, дым и яд, чтобы прогнать насекомых. Они катали по земле тяжелые каменные катки, чтобы раздавить их. Власти города, рядом с которым была расположена ферма Эдварда, постановили, что каждый житель старше десяти лет обязан сдать на свалку тридцать фунтов мертвой саранчи, или будет оштрафован. Эдвард с энтузиазмом взялся за дело, но его сын не соглашался убить ни единой саранчи. Когда Олли выходил из дома, он даже специально шаркал ногами, чтобы случайно не раздавить хоть одно насекомое. Это доводило его отца чуть ли не до безумия.