Братья Стругацкие - Прашкевич Геннадий Мартович - Страница 66

Об этих настроениях хорошо написал близкий друг Аркадия Натановича Стругацкого Мариан Ткачев.

«Поскольку о моей дружбе с АН было, так сказать, широко известно, — меня то и дело спрашивали: правда ли, что АН и БН уезжают? Уже уехали? А самые „осведомленные“ называли даже адреса в Израиле или США. Не случайно ведь на состоявшемся в ту пору в Политехническом музее литературном вечере, посвященном фантастике и детективу, АН, получивший множество записок из зала (попадались и вопросы „щекотливые“), сказал во всеуслышание: „Я пользуюсь случаем. Ведь здесь собралось столько заинтересованных читателей наших с Борисом книг. И заявляю, что русские писатели Аркадий и Борис Стругацкие никогда никуда из своей страны не уедут!“ Зал разразился аплодисментами».

Мариан Ткачев хорошо знал бытовые обстоятельства жизни Стругацких, порой не слишком приятные, а порой и прямо обидные. Дело не только в том, что многое расхолаживало их, когда они брались за работу, — позиция издательств, прежде всего, а вместе с тем недобрые отношения с литературным начальством, выпады со стороны критики. Стругацкие были невероятно популярны даже в «годы тощих коров». Но читательское признание отнюдь не делало из их жизни сплошное «процветание». По словам Ткачева, «…попытка опубликовать в „Комсомольской правде“ фальшивку, под которой стояли подписи АН и БН, скопированные на ксероксе с издательского договора, — это тоже из жизни „процветающих типичных советских писателей“? Или облыжные рецензии на книги Стругацких — симбиозы пасквиля с доносом? Важной составляющей бытия процветающих советских писателей являлись заграничные вояжи: участие в многоразличных форумах, творческие командировки, выезды на отдых и лечение. На имя АН приходили десятки приглашений из разных стран, о каких-то он, возможно, даже не знал. Причем приглашения, как правило, деловые: издания переводов, встречи с коллегами, читателями. Все эти приглашения не были реализованы». Советская писательская иерархия знала множество формальных и неформальных признаков официального признания. Разного рода премии, почетные звания, участие в редакционных советах, выпуск собрания сочинений, отправка за рубеж. Стругацких такими вещами, как правило, обходили. Правда, в середине 60-х Аркадия Натановича еще выпустили в Прагу, но затем — как отрезало. Однажды Стругацкого-старшего, получившего добрую славу не только как писатель-фантаст, но и как переводчик с японского, пригласили в Страну восходящего солнца. Пригласили его, а поехала, к удивлению японцев, целая делегация советских фантастов во главе с В. Д. Захарченко.

Лишь когда началась «перестройка», звездный дуэт выпустили в Великобританию, в Брайтон, на Всемирный конгресс фантастов «Ворлдкон» («The World Science Fiction Convention»). Да и то, по воспоминаниям того же Ткачева, «…один из вождей нашего Союза писателей, придумавший поднять словесное искусство на небывалый уровень с помощью Советов по литературам (и наших, и зарубежных) и, само собою, курировавший это великое начинание, вычеркнул АН из списка Совета по литературам Индокитая, председателем коего меня избрали. „Вы разве не знаете, — грозно вопросил он, — что Стругацкий невыездной?“ В Совет же этот АН согласился войти потому, что, с моей легкой руки, подружился с несколькими вьетнамскими писателями. Он писал об их книгах. Встречи с ними были для АН источником информации о войне во Вьетнаме, информации, которую трудно было получить из газет и телерепортажей. Когда в 1979 году Китай вознамерился дать вьетнамцам „урок“ после ввода вьетнамских войск в Камбоджу, в Москву приехал друг АН, прекрасный прозаик То Хоай. АН, пригласивший То Хоая к себе, велел мне прихватить большую карту Вьетнама. Оба, хозяин и гость, как штабные стратеги, водя по карте указкой, анализировали ситуацию. АН напечатал рецензии на два переведенных у нас соответственно в 1973 и 1980 годах романа То Хоая („Западный край“ и „Затерянный остров“). По второй книге — это была часть исторической трилогии, построенной на древних легендах, — мы с АН вознамерились написать телесценарий и, вскоре после выхода ее в свет, подали заявку на имя председателя Гостелерадио С. Г. Лапина. План был грандиозный: совместный с Вьетнамом сериал — с тропическими и археологическими кунштюками. Но телевизионный наш вождь „не счел“…».

А что же сборник «Неназначенные встречи»?

Шел 1975 год. Рукопись так и томилась в «Молодой гвардии».

То у издательского руководства возникали серьезные сомнения в обшей идейной направленности сборника, то редактор ни с того ни с сего требовал убрать из «Пикника» оживших там покойников… или изменить лексику героев… или смягчить «мрачность и безысходность» темы… «Сохранился замечательный документ, — вспоминал Стругацкий-младший, — постраничные замечания редакции по языку „Пикника на обочине“. Замечания располагаются на восемнадцати (!) страницах и разбиты по разделам: „Замечания, связанные с аморальным поведением героев“; „Замечания, связанные с физическим насилием“; „Замечания по вульгаризмам и жаргонным выражениям“…»

Можно было бы привести здесь несколько страниц этих большей частью бессмысленных замечаний, но суть не в них. «Мы ведь искренне полагали тогда, — писал Стругацкий-младший, — что редакторы наши просто боятся начальств. И мы все время, во всех письмах наших и заявлениях всячески проповедовали то, что казалось нам абсолютно очевидным: в повести („Пикник на обочине“. — Д. В., Г. П.) нет ничего криминального, она вполне идеологически выдержана и безусловно в этом смысле неопасна. А что мир в ней изображен грубый, жестокий и бесперспективный, так он и должен быть таким — мир „загнивающего капитализма и торжествующей буржуазной идеологии“». И далее: «Нам и в голову не приходило, что дело тут совсем не в идеологии. Они, эти образцово-показательные „ослы, рожденные под луной“, НА САМОМ ДЕЛЕ ТАК ДУМАЛИ: что язык должен быть по возможности бесцветен, гладок, отлакирован и уж ни в коем случае не груб; что фантастика должна быть обязательно фантастична и уж во всяком случае не должна соприкасаться с грубой, зримой и жестокой реальностью; что читателя вообще надо оберегать от реальности — пусть он живет мечтами, грезами и красивыми бесплотными идеями… Герои произведения не должны „ходить“ — они должны „ступать“; не „говорить“, но „произносить“; ни в коем случае не „орать“ — а только лишь „восклицать“! Это была такая специфическая эстетика, вполне самодостаточное представление о литературе вообще и о фантастике в частности — такое специфическое мировоззрение, если угодно. Довольно распространенное, между прочим, и вполне безобидное, при условии только, что носитель этого мировоззрения не имеет возможности влиять на литературный процесс…»

В 1975 году повестью «Пикник на обочине» заинтересовался Андрей Тарковский.

В мае Стругацкий-младший даже приезжал в Москву — для встречи (вместе с Аркадием Натановичем) со знаменитым режиссером. Что ж, сценарный опыт у братьев уже был, отказываться от подобных предложений не пристало. «Работать с Тарковским, с Германом, с Сокуровым — это серьезно, — писал Стругацкий-младший Г. Прашкевичу в феврале 2011 года. — Конечно, возиться с какими-нибудь „Чародеями“ или „Отелями“ — прямо скажем, не в кайф, но, в конце концов, не так уж много времени это занимало…»

Настоящим делом стал «Жук в муравейнике».

Вот только работать над повестью приходилось урывками. Ноябрь Аркадий Натанович провел на Дальнем Востоке — Хабаровск, Владивосток, затем Петропавловск-на-Камчатке: надо было зарабатывать, а за выступления платили.

«Ко всему привыкаешь, — писал Борис Натанович (8.XII.2010). — И в особенности — к неудачам. Я не знаю, свойство ли это только лишь совка. Или свойство любой человеческой особи, столкнувшейся с неодолимой силой (см. наш „Миллиард“). Собственно, выбор так в этой ситуации невелик, что и говорить не о чем. Либо бунт — с неизбежным (унизительным) крахом. Либо приспособление — еще более унизительное (ибо — корыстное). Либо жить по заветам Белинкова (известный советский критик, после гонений эмигрировавший все-таки в Штаты. — Д. В., Г. П.): „Когда ничего нельзя сделать, надо всё видеть, всё понимать, ничему не верить и ни с чем не соглашаться“… Сам Белинков избрал часть благую. Это для нас был — тупик. Наше место было здесь. Надо было учиться ходить по „тропинке узкой“. Надо было писать так, чтоб никакая падла не могла нас обвинить в антисоветчине, и никакая, еще более крутая падла не посмела обвинить нас в приспособленчестве… И оказалось, что это реально… Так возник „Малыш“, так образовался „Парень из преисподней“… Разумеется, без „падл“, в том числе вполне благорасположенных, не обошлось. „Чем писать такое („Малыш“), — может быть лучше не писать вообще?“ — „Зачем вам понадобился этот бандит? („Парень из преисподней“) — Что вы в нем нашли?“ А тогдашний главкино прямо предупреждал Тарковского: „Не надо вам связываться со Стругацкими. В своей последней повести они проповедуют возвращение евреев в Израиль“… Нельзя сказать, что мы были так уж равнодушны к гласу народа. Но мы готовы были терпеть и приспосабливаться. Мы заканчивали „Град“. Мы дрались с „Молодой гвардией“ за „Пикник на обочине“. Надо было искать „нейтральные“ источники дохода, мы их нашли: мы начали писать сценарии для кино. И мы не прекращали писать по принципу: сажать, вроде бы, не за что, но и печатать никак нельзя… „За миллиард лет до конца света“… „Жук в муравейнике“… „Хромая судьба“… „Сказка о дружбе и недружбе“… Мы давно заработали славу антисоветчиков. Аркадий Натанович поддерживал регулярные дружеские отношения с именитой плеядой: Неизвестным, Карякиным, Самойловым, Тарковским. Я, как человек, скорее замкнутый, круг общения своего ограничивал безусловно отпетыми антисоветчиками, менее однако именитыми: там были Хейфец, Травинский, Брускин, Вилинбахов. С иностранцами, впрочем, мы общались редко. Я был знаком с Лемом, замечательная наша переводчица Ирэна Левандовска приглашала меня в Польшу и частенько бывала у нас. Это были люди, которым ничего не надо было объяснять, они сами могли объяснить кому угодно всё „про неизбежность самовластья и прелести кнута“».