Братья Стругацкие - Прашкевич Геннадий Мартович - Страница 39

В итоге ничего не произошло. Есть только смутное ощущение того, что в скором времени у «Мира Полдня» начнутся крупные неприятности.

Итак, весь смысл повести не в сюжете: сюжет почти отсутствует и совершенно смазывается под занавес. Смысл повести — в разговорах, которые ведет Горбовский на Базе и в Лесу.

Борис Натанович расшифровал главные смыслы «Беспокойства» в особой лекции, посвященной «Улитке на склоне», вернее, истории ее создания: «Горбовский — наш старый герой. В какой-то степени он — олицетворение человека будущего, воплощение доброты и ума, воплощение интеллигентности в самом высоком смысле этого слова. Он сидит на краю гигантского обрыва, свесив ноги, смотрит на странный лес, который расстилается под ним до самого горизонта, и чего-то ждет… В Мире Полудня давно-давно уже решены все фундаментальные социальные и многие научные проблемы. Разрешена проблема человекоподобного робота-андроида, проблема контакта с другими цивилизациями, проблема воспитания, разумеется. Человек стал беспечен. Он словно бы потерял инстинкт самосохранения. Появился Человек Играющий… Все необходимое делается автоматически, этим заняты миллиарды умных машин, а миллиарды людей занимаются только тем, чем им нравится заниматься. Как мы сейчас играем в шахматы, в крестики-нолики или в волейбол, так они занимаются наукой, исследованиями, полетами в космос, погружениями в глубины. Так же они изучают Пандору — небрежно, легко, играя, развлекаясь. Человек Играющий… Горбовскому страшно. Горбовский подозревает, что добром такая ситуация кончиться не может, что рано или поздно человечество напорется в Космосе на некую скрытую опасность, которую представить себе сейчас даже не может, и тогда человечество ожидает шок, человечество ожидает стыд, поражение, смерти — все что угодно… И вот Горбовский, со своим сверхъестественным чутьем на необычайное, таскается с планеты на планету и ищет СТРАННОЕ. Что именно — он и сам не знает. Эта дикая и опасная Пандора, которую земляне так весело и в охотку осваивают уже несколько десятков лет, кажется ему средоточием каких-то скрытых угроз, он сам не знает, каких. И он сидит здесь для того, чтобы оказаться на месте в тот момент, когда что-то произойдет. Сидит для того, чтобы помешать людям совершать поступки опрометчивые, торопливые, поймать их, как расшалившихся детей „над пропастью во ржи“…»

Нравственный смысл повести в общем ясен, однако, как уже говорилось, результат работы не удовлетворил Стругацких. Завершив первый вариант повести, они, по словам Бориса Натановича, поняли: текст им не нравится, ну не интересен он им. «При чем здесь Горбовский? При чем здесь светлое будущее с его проблемами, которые мы же сами и изобрели? Елки-палки! Вокруг нас черт знает что творится, а мы занимаемся выдумыванием проблем и задач для наших потомков…»

Замечание Бориса Натановича, само по себе очень непростое.

«Вокруг нас черт знает что творится» — речь явно идет о «раннем Брежневе», о похолодании, об уходящей «оттепели», о странном состоянии ограниченной, но все еще существующей свободы для противников советского имперства. А вот «…при чем здесь Горбовский? При чем здесь светлое будущее с его проблемами, которые мы же сами и изобрели» — это далеко не столь прозрачные слова. Можно понимать их двояко. То ли: «Мы написали не о том, что нужно. Не о том, что сейчас интересует нас больше всего!»; то ли так: «Мы слишком сильно скрыли то, что нас сейчас интересует, волнует, тревожит, упрятав его в XXII век, заставив говорить о нем Горбовского. Ведь Горбовский — не тот рупор, что пригоден для полновесного высказывания».

Другими словами, хорош Горбовский, но не для данного случая.

Думается, первая трактовка, несмотря на ее кажущееся правдоподобие, — ложная. Слишком много фраз, крупных кусков, эпизодов, ключевых символов и рассуждений перекочевало из глав о Базе в главы об Управлении. Слишком много. Поэтому «Беспокойство» следует рассматривать как некий шедевр конспирации. А требовалось более открытое высказывание… Ведь о чем бы ни писали Стругацкие со времен «Попытки к бегству», они писали об окружающей реальности. О СССР. Об интеллигенции и власти. О нравственном и научном идеале будущего. О ростках будущего в реальном настоящем. Как бы смутно ни выражался Леонид Горбовский, за его словами проглядывали все тот же 1965 год, все та же советская действительность.

Стругацкие строили Мир Полдня, выражая мысли тех своих современников, которые были им интеллектуально близки. В сущности, именно этим людям они прочили роль «закваски» для будущего. Через несколько поколений, считали они, прекрасный Полдень обязательно вырастет из «закваски», которая умственно и духовно преодолеет как Империю, так и Традицию, которая построит Новый мир, Золотой век, перевоспитает реальность, подрезав ее, где надо, подтесав, ошкурив и приблизив тем самым к идеалу.

И тогда появится парадиз, нарисованный Стругацкими в «Возвращении».

Но успехи указанной «закваски» («города мастеров») были невелики и непрочны. Пока она могла лишь влиять на будущее, но не подчинять его себе, не программировать. В «Беспокойстве» замечено: «Директор Базы реально мог управлять только ничтожным кусочком территории своей планеты, крошечным каменным архипелагом в океане Леса, покрывавшего континент. Лес не только не подчинялся Базе, он противостоял ей. Собственно, он даже не противостоял. Он просто не замечал Базы».

Базу следовало бы трактовать как удел будущего — удел Мира Полдня в настоящем, зону его влияния. То лучшее, что должно развиваться и побеждать, находится в окружении темного Леса. Тонет в Лесе. Бесстрашно лезет в Лес, не чуя грядущих неприятностей. А неприятности уже на носу: «оттепели» осталось жить всего ничего. И люди Полдня, интеллигенты, творившие «оттепель», прекрасны, но беспечны. Они играют в свои чудесные игры на окраине Леса.

Играют… а Лес надвигается… Медленно, неотвратимо…

Лес — также будущее. Но отнюдь не будущее в варианте Полдня.

Это темное, неконтролируемое будущее, хаос, ничуть не подчиняющийся интеллигентскому ratio. Вот портрет людей одного грядущего, находящихся в зоне влияния другого грядущего: «Они шли к вездеходу, тонкие и ловкие, уверенные и изящные, они шли легко, не оступаясь, мгновенно и точно выбирая место, куда ступить, и они делали вид, что не замечают леса, что в лесу они как дома, что лес уже принадлежит им, они даже, наверное, не делали вид, они действительно думали так, а лес висел над ними, беззвучно смеясь и указывая мириадами глумливых пальцев, ловко притворяясь и знакомым, и покорным, и простым — совсем своим. Пока».

А теперь цитата, показывающая, до какой степени Горбовскому/Стругацким страшно за судьбы этих людей: «Я вижу, как двадцать миллиардов сидят, спустив ноги в пропасть, толкаются, острят и швыряют камешки, и каждый норовит швырнуть потяжелее, а в пропасти туман, и неизвестно, кого они разбудят там, в тумане, а им всем на это наплевать, они испытывают приятство». Не кончится ли беспечное бросание камешков в пропасть еще одной волной… лагерного быта? Если не у них там — в XXII-м, то у нас тут — в ХХ-м…

Вот два пути.

И один из них осуществится.

Либо База, либо Лес.

Лес непонятен, темен, жутковат. Центральный персонаж говорит о нем с оттенком неприязни: «Есть в нем что-то нездоровое с точки зрения нашей морали (курсив наш. — Д. В., Г. П.). Он мне не нравится. Мне в нем всё не нравится. Как он пахнет, как он выглядит, какой он скользкий, какой он непостоянный. Какой он лживый, и как он притворяется. Нет, скверный лес… Он еще заговорит…»

Горбовский в «Беспокойстве» фактически говорит за авторов. Стругацкие опасаются за судьбу «оттепели», а Леонид Андреевич опасается за жизнеспособность Мира Полдня. «У человечества есть, по крайней мере, два крупных недостатка.

Во-первых, оно совершенно не способно созидать, не разрушая. А во-вторых, оно очень любит так называемые простые решения. Простые, прямые пути, которые оно почитает кратчайшими». Иными словами, авторы тревожатся: не пожелает ли окружающий их мир избрать более простой, более традиционный путь развития? Не двинется ли человечество вперед, разрушая на своем пути ростки «истинного», то есть идеального будущего? Не пожелает ли оно, перемещаясь в завтра, походя выжечь благородную «закваску» благородной утопии? Не случайно на Базу приходят странные шифровки, адресованные таинственному Герострату… Лес представляет собой такое вот «простое» будущее, без воспитательных затей гуманистической интеллигенции, частью которой чувствуют себя авторы.