Братья Стругацкие - Прашкевич Геннадий Мартович - Страница 14

Ни в рассказах второй половины 50-х, ни в повести «Извне» (1958) сколько-нибудь заметных изменений не происходит. Все это вариации того же стиля, в каком сделана «Страна багровых туч». Выделяется лишь одна новинка — повесть «Извне», сделанная из пяти разнородных фрагментов: трех «художественных отчетов», дневника Б. Я. Лозовского и выдержки «Из протокола Сталинабадской комиссии». Правда, все вместе вышло не очень удачно: над тягучим перечислением подробностей, никак не работающих на сюжет, витал дух краткой, динамичной вещи И. А. Ефремова «Олгой-хорхой», построенной на том же антураже экспедиций в дикую глушь. Но ранний Ефремов настолько же энергичнее и живее ранних Стругацких, насколько зрелые Стругацкие (с середины 60-х) в литературном отношении более совершенны, чем зрелый Ефремов. Зато в «Извне» проявились две идеи, получившие впоследствии удачное художественное воплощение. Это, во-первых, форма тех самых «художественных отчетов», с успехом реализованная через двадцать лет (рассказ Льва Абалкина о его приключениях на планете Надежда). А во-вторых, своеобразный «документализм», в данном случае неудавшийся, но получивший позже блистательное развитие в повести перестроечных времен «Волны гасят ветер».

Настоящая революция стиля произошла позднее.

Если считать, что в качестве единого самостоятельного идеолога братья Стругацкие родились на страницах повести «Попытка к бегству», то как единый оригинальный художник они появились гораздо раньше — в повести «Путь на Амальтею». Именно она стала альфой и омегой нового творческого метода Стругацких, именно из нее вышла столь любимая поклонниками творчества Стругацких стилистика, там возник драйв. Вплоть до 80-х братья успешно пользовались творческими находками шестидесятых.

«Путь на Амальтею» — увлекательное чтение.

Повесть эта до сих пор захватывает умы и трогает сердца.

У любого крупного писателя есть произведения, которые волнуют читателей и через много десятилетий (а то и столетий) после их создания. А есть… ну, скажем так: «памятники литературы», другими словами, тексты, интересующие главным образом литературоведов, биографов, исследователей культурного бэкграунда эпохи.

«Путь на Амальтею», несомненно, относится к числу первых. Она ничуть не устарела и сейчас и смотрится даже моложе, свежее некоторых произведений, написанных звездным дуэтом позже. Живая, красивая вещь. Чудесная романтическая сказка о космосе, настоящая жемчужина не только периода «ранних Стругацких», но и всего их творчества.

Первый замысел повести появился рано.

Летом 1957 года Аркадий Натанович запрашивает у брата «все данные о Юпитере и его спутниках — все возможное, гипотетическое, предположительное и т. д.». А уже 31 августа он извещает Бориса Натановича, что некую «Страшную большую» активно собирается продолжать. Похоже, в октябре какая-то предварительная рукопись «Страшной большой планеты» уже сделана, и братья планируют ее переделку. А зимой обсуждают проекты окончательной версии, мечтают об эпизоде с космическим пиратством, но эпизод этот впоследствии «срежет» издатель — на уровне идеи. Главная работа над текстом разворачивается в 1959 году, завершится она к декабрю, а в 1960-м повесть опубликована. Над ее названием долго колдовали, какое-то время вещь именовалась «С грузом прибыл» и лишь под занавес получила певучее имя «Путь на Амальтею».

Колонизация космоса — целая эпопея. В ней есть генеральные сражения, вроде штурма Венеры в «Стране багровых туч», а есть бои местного значения: стычки с холодом, вакуумом, опасными излучениями, краткие перестрелки с неведомым. Мясорубка, в которую попали персонажи «Пути на Амальтею», — всего лишь эпизод колоссального батального полотна. Но чтобы пройти его, выполнив задачу, героям понадобились всё их мужество, хладнокровие и чувство долга.

На Амальтее, спутнике Юпитера, продовольствия осталось впритык — только-только дотянуть до звездолета с грузом продуктов. Нет, никаких особенных аварий или преступлений, просто космос в паре мелочей надавил на землян, решив, как видно, выжать из них чуть больше уважения. Теперь на обед колонизаторы получают тарелку хлорелловой похлебки, двести граммов галет и пятьдесят граммов шоколада. Они не впадают в панику, они даже размышляют на успокоительные темы: не урезать ли рацион… ну, на всякий случай… в конце концов, люди в блокадном Ленинграде выживали, довольствуясь много меньшим… Только директор колонии отдает себе отчет в том, что ждет его сотрудников, если космический корабль с продовольствием пропадет: «Это случается редко… Но очень плохо, что это все-таки случается… За миллиард километров от земли… это голод. Может быть, это гибель».

Фотонный грузовик «Тахмасиб» ведет к ним на выручку Алексей Быков — тот самый, из «Страны багровых туч». В штурманах у него — тот самый Крутиков, а пассажирами — знаменитые планетологи Юрковский и Дауге, тоже те самые. Помимо лиц, уже знакомых читателям по приключениям вокруг «Урановой Голконды», случившимся много лет назад, на «Тахмасибе» присутствуют также молодой бортинженер Иван Жилин и Шарль Моллар — французский радиооптик, без особого успеха осваивающий русский язык.

Корабль попадает в метеоритный поток, получает страшные повреждения, и его притягивает к себе Юпитер. Досталось и людям. «Дауге отделался сравнительно легко… у него только кровь выступила под ногтями и сильно болела голова. Юрковский был бледен, и веки у него были сиреневые. Дауге подул ему в лицо, потряс за плечи, похлопал по щекам. Голова Юрковского бессильно болталась, и в себя он не приходил. Тогда Дауге поволок его в медицинский отсек. В коридоре оказалось страшно холодно, на стенах искрился иней. Дауге положил голову Юрковского к себе на колени, наскреб со стены немного инея и приложил холодные мокрые пальцы к его вискам. В этот момент его застала перегрузка… Тогда Дауге лег на спину, но ему стало так плохо, что он перевернулся на живот и стал водить лицом по заиндевевшему полу. Когда перегрузка кончилась, Дауге полежал еще немного, затем поднялся и, взяв Юрковского под мышки, пятясь, поволок дальше… Юрковский страшно хрипел».

Быков объявляет пассажирам: «Мы падаем в Юпитер».

В сущности, это верная смерть. Все понимают, какая судьба ждет корабль, но никто не поддается страху. И когда капитан переспрашивает, хорошо ли все его поняли, Моллар получает, наконец, случай сверкнуть чисто французским остроумием: «Теперь мы будем падать в Юпитер всю нашу жизнь».

Сильная, мужская сцена, без истерик и заламывания рук.

Пока экипаж лихорадочно ремонтирует «Тахмасиб», планетолет медленно проваливается в юпитерианскую атмосферу. Он достигает, наконец, того слоя, где плотность и давление позволяют многотонной махине «плавать» в сгущенном газе. «Тахмасиб» остановился. «Тахмасиб» с экипажем, с пассажирами и с грузом «прибыл на последнюю станцию». Планетологи, даже зная, что им, видимо, уже никогда не удастся ввести в научный оборот все те уникальные данные, которые они получат, наблюдая за «Джупом» из столь глубоких слоев атмосферы, берутся за исследования, без паники ведут честную научную работу. Вот как они беседуют, зная, что жить им осталось от силы несколько часов:

«— Кангрен большой молодец, — сказал Дауге. — Его расчеты просто замечательно точны.

— Не совсем, — сказал Юрковский.

— Это почему же? — осведомился Дауге.

— Потому что температура растет заметно медленнее, — объяснил Юрковский.

— Это внутреннее свечение неклассического типа, — возразил Дауге.

— Да, неклассического, — сказал Юрковский.

— Кангрен не мог этого учесть, — сказал Дауге.

— Надо было учесть, — сказал Юрковский. — Об этом уже сто лет спорят, надо было учесть.

— Просто тебе стыдно, — сказал Дауге. — Ты так бранился с Кангреном в Дублине, и теперь тебе стыдно.

— Балда ты, — сказал Юрковский. — Я учитывал неклассические эффекты.

— Знаю, — сказал Дауге.