Бесстрашные - Цвик Михаэль - Страница 26
- Предыдущая
- 26/32
- Следующая
Швиль плакал. Как далеко все это было! Как далеко! В мрачной гробнице фараонов, среди трупов, один с сумасшедшим и двумя связанными убийцами, преследуемый, невинный, заклейменный преступником перед всем миром, он лежал у громкоговорителя и плакал. «Господи, – думал он, – ведь Ты всемогущ, Ты такой могущественный и не можешь помочь мне, малому червю. Я слушаю песни моей родины, как вор, который не смеет ступить на ее землю. Взгляни на меня, Господи. Что я представляю собой? Червь под Твоими ногами. Я истощен, грязен, в отчаянии. Посмотри на мое преждевременно постаревшее лицо, на укусы и царапины на теле, на больное сердце и измученную душу. Господи! Сделай шаг и раздави меня из милосердия, или помоги мне. Я не могу больше, слышишь, не могу выйти из этой могилы без имени: там, наверху, миллионы людей, которые не хотят видеть меня в своей среде. Ведь Ты знаешь правду. Ты знаешь, что я не виновен, так помоги же мне, или я перестану в Тебя верить!» Швиль поднял голову и сжал кулаки. Покрасневшие от слез глаза были устремлены на потолок. Так он стоял долго, пока овладел своими нервами. Потом повернулся к приемнику. Послышалось легкое жужжание, как будто кружилась муха. Наконец раздался долгожданный сигнал, который он слышал раньше, но не знал его значения. Три удара в гонг, которые раздались впервые в квартире Марлен. Он подождал пока раздался знакомый голос, и ненависть вспыхнула в нем с новой силой. Только одно слово раздалось из эфира: имя, говорившее бесконечно много всем, погребенным здесь.
– Марлен.
– Марлен? – беспомощно переспросил он. Она сразу же узнала его голос.
– Ты у приемника? – холодно спросила она.
– Да, Марлен, я…
– Где Ронделль? – ее голос дрожал от гнева.
– Он… болен, мы все измучены и больны…
– Где Ронделль? – громче повторила она.
– Он в соседней комнате.
– Почему у аппарата ты, а не он?
– Потому что он без сознания, Марлен.
– Ты лжешь. Ты его убил.
– Клянусь тебе, что он жив.
– Тогда приведи его.
– Марлен, это невозможно, он без чувств.
– Тогда приведи его в чувство и позови пока Ллойда.
– Ллойд сошел с ума: он беснуется и лежит связанный.
– Позови Пионтковского.
– Он лежит в лихорадке и бредит: почти без сознания. Мы все здесь погибаем, Марлен, трупы губят нас, спаси нас!
– О спасении не может быть и речи, пока я не поговорю с Ронделлем.
– А если он умрет? И если Пионтковский умрет, и я останусь один? – в ужасе спросил он.
– Тогда и ты останешься там, заметь себе это, и не выйдешь больше.
– Марлен, ты сошла с ума!
– О нет, я знаю, что ты предполагаешь сделать, когда освободишься: а я могу достать золото через несколько месяцев или даже лет. Прежде, чем я не услышу голоса Ронделля и Пионтковского, ты не выйдешь.
Швиль почувствовал, как ледяные мурашки пробежали по его телу.
– Хорошо, Марлен, – сказал он с последним усилием, – ты услышишь голоса их обоих.
– И не позднее сегодняшней полуночи?
– А если нет, Марлен?
– Тогда я уничтожу твое соединение с внешним миром. Не забывай, что у гробницы находятся верные мне люди. Мне стоит только сказать слово, и ты можешь выбросить в мусор свой телефон и приемник.
– Так вот каковы твоя любовь и дружба! – пытался он апеллировать к ее чувствам.
– Ха-ха! – насмешливо рассмеялась она. – Любовь! Ты знаешь, как мало я ценю то, что не могу употребить с пользой. Итак, до полуночи.
Снова раздались три удара гонга, долго еще звучавших в воздухе.
Швиль сидел, как окаменелый. Положение ухудшалось с каждым часом. Что теперь делать? О том, что она могла совершенно отрезать его от внешнего мира, он не подумал. Жалость? Марлен и жалость? Нет, это невозможно объединить. Он посмотрел на часы. Было около четырех. Еще в течение восьми часов приемник в его распоряжении, или…
У него блеснул луч надежды. Может быть, Ронделль скажет несколько слов в приемник, потому что и он знал Марлен достаточно хорошо, и знал также, что если они не выйдут в самом скором времени из гробницы, то погибнут? С этой мыслью он вернулся в соседнее помещение. Он вспомнил, что и Ронделль и Пионтковский долгое время уже не ели.
Ллойд также не получал пищи с того времени, как они его связали.
Швиль наскоро приготовил поесть и поднес еду ко рту Пионтковского, но тот отвернулся.
– Освободите меня, Швиль, я даю вам честное слово, что ничего не произойдет, – сказал Пионтковский, не смотря на него.
– Я придаю мало значения вашему честному слову, – ответил Швиль, подавая еду Ронделлю. Тот тоже молча отказался. Ллойд, не понявший сперва намерения Швиля, энергично запротестовал, но тихий уговаривающий голос, так же как и запах еды, побороли его сопротивление, и он начал глотать с такой жадностью, что Швиль опасался, чтобы тот не откусил ему пальцы.
Атмосфера становилась с каждым часом все невыносимее, потому что использованный воздух никуда не мог уходить и накапливался во всех углах, к тому же еще прибавлялся и запах разложения. Все они обливались потом, несмотря на то, что были полуголые. Легкие усиленно работали: с кислородом надо было обходиться очень осторожно, и ничто так не пугало Швиля, как мысль, что его скоро не будет.
– Я говорил с Марлен, – сказал Швиль внешне спокойно. При этом имени Пионтковский и Ронделль, прислушались, казалось, что даже Ллойд понял.
– Что она сказала? – спросил Ронделль.
– Вы должны подойти к приемнику.
– В таком случае развяжите меня, черт возьми!
– Ни в каком случае, Ронделль. Если мне суждено здесь погибнуть, то я не хотел бы погибнуть от вашей руки, для этого мне себя слишком жалко.
– Но одни вы отсюда не выйдете, можете быть в этом уверены, Швиль.
– Хорошо, тогда мы умрем здесь все, – гласил холодный ответ.
– Это безумие! – вскричал Пионтковский плаксивым голосом.
– Не большее безумие, чем освободить вас, а потом быть убитым, как собака. Не имеет никакого смысла говорить об этом: я вас не выпущу, чтобы ни случилось, – решительно произнес Швиль.
Внезапно он услышал треск в приемнике. Он вскочил и бросился к аппарату. Совершенно ясно слышна была азбука Морзе. Он когда-то знал ее наизусть, но со временем забыл. Швиль лихорадочно разрыл вещи Ронделля и найдя азбуку, взял карандаш и бумагу и записал.
Откуда-то доносились призывы SOS. Неизвестная душа умоляла о спасении. Швиль забыл о собственном несчастье, слушая чужое горе. Три раза повторился SOS. Затем Швиль лихорадочно стал набрасывать на бумаге знаки, которые ему придется еще расшифровать. У него была уже исписана половина страницы, когда приемник вдруг замолчал. Швиль уселся на ящик и стал расшифровывать знаки. Прошел почти целый час, прежде чем он смог прочесть:
«S.O.S. – S.O.S. – S.O.S. – Оазис Тель Аверум, в плену, похищены двое людей, Марлен…»
Швиль вскочил. Что это значило. Марлен? Тель Аверум? Двое людей? Кто? Что за люди? Почему они там? Почему призывают о помощи? Что с ними случилось? Опять какая-нибудь игра Марлен? Он призвал на помощь всю свою фантазию, чтобы составить по этим данным картину, но терял нить и не мог найти связи. Внезапно решившись, он кинулся к аппарату и стал рассылать во все стороны призывы SOS. Почему ему не пришло этого в голову раньше? Ведь с этого надо было начинать.
«S.O.S. – S.O.S. – S.O.S. Здесь гробница первосвященника Пинутема в Царской долине неподалеку от Луксора. Шесть километров к северу от могилы Ту-танхамона. SOS! Четверо людей похоронены заживо. Кислород скоро кончается. SOS! У гробницы съемки. На съемках – преступники».
Швиль неустанно посылал одно и тоже. Наконец в приемнике раздался легкий свист и затем голос: «Префектура в Риме, волна 2500…» Затем голос замолчал, оборванный чьей-то невидимой рукой. Швиль в отчаянии вернулся к связанным коллегам. Теперь было шесть часов. Значит, оставалось еще шесть. Что он мог предпринять за это время? Он звал, просил помощи, но у людей наверху были свои заботы, и он остался неуслышанным. Все было потеряно. Охваченный внезапной тошнотой, он лег на свой матрац и прижал ко рту и носу платок, намоченный одеколоном. Но это помогло только на короткое время. Ужасный трупный запах брал верх над всем.
- Предыдущая
- 26/32
- Следующая
