Превращение (сборник) - Кафка Франц - Страница 42

В прихожей я снова встретил госпожу Н. При виде ее жалкой фигурки я вслух высказал мысль, что она отчасти напоминает мне мою мать. И поскольку она ничего не ответила, добавил: «Могу сказать одно: она умела творить чудеса. Все, что мы ломали, ей удавалось починить. Я потерял ее в детстве». Я специально говорил преувеличенно медленно и четко, ибо подозревал, что старая женщина туга на ухо. Но она, вероятно, была абсолютно глуха, поскольку без всякого перехода спросила: «Ну как мой муж выглядит?» По нескольким прощальным словам я понял, что она перепутала меня с агентом; мне хотелось думать, что иначе она держалась бы приветливее.

После этого я спустился по лестнице. Спуск был тяжелее, чем подъем, а и он тоже был нелегок. Вот какие бывают неудачные деловые визиты и какую ношу приходится тянуть.

Вернись![27]

Было совсем раннее утро, улицы пустынные и чистые, я шел к вокзалу. Когда я сверил часы на башне со своими, я увидел, что сейчас гораздо позже, чем я думал, и мне надо очень торопиться; ужас от этого открытия сделал меня неуверенным, я еще не очень хорошо ориентировался в этом городе, но, по счастью, неподалеку находился полицейский, я подбежал к нему и, задыхаясь, спросил дорогу. Он улыбнулся и произнес:

— Ты хочешь, чтобы я указал тебе дорогу?

— Да, — сказал я, — потому что сам не могу ее найти.

— Лучше вернись, вернись, — сказал он и резко отвернулся от меня, как делают люди, которые хотят остаться со своим смехом наедине.

Многие жалуются, что слова мудрецов — это всегда притчи, но они неприменимы в обычной жизни, а ведь у нас только она и есть. Когда мудрец говорит: «Иди туда», он не имеет в виду, что надо перейти на противоположную сторону, это еще можно было бы себе позволить, если бы результат того стоил, но он ведь имеет в виду какое-то сказочное «там», нечто, чего мы не знаем, что не может быть им точно описано и что нам, конечно же, в этой жизни помочь не может. И все эти притчи хотят сказать лишь о том, что непостижимое непостижимо, а это мы знали и так. Но то, с чем мы мучаемся каждый день, — это совсем другие вещи.

На что один сказал:

— Почему вы сопротивляетесь? Если вы будете следовать притчам, тогда вы сами сделаетесь притчами и освободитесь от повседневных тягот.

Другой сказал:

— Могу поспорить, что это тоже притча.

Первый сказал:

— Ты выиграл.

Второй сказал:

— Но к сожалению, только в притче.

Первый сказал:

— Нет, в жизни; в притче ты проиграл.

Нора[28]

Я обзавелся норой, и, кажется, получилось удачно. Снаружи видно только большое отверстие, но оно в действительности никуда не ведет: сделаешь несколько шагов — и перед тобой стена из песчаника. Не стану хвалиться, будто я сознательно пошел на эту хитрость; вернее, дыра осталась после многих тщетных попыток подземного строительства, но в конце концов я решил, что выгоднее сохранить одно отверстие незасыпанным. Правда, иная хитрость так тонка, что сама собой рвется, это мне известно лучше, чем кому-либо, а кроме того, разве не дерзость наводить таким способом на мысль, что здесь скрыто нечто, достойное исследования? Но ошибется тот, кто решит, будто я труслив и только из трусости обзавелся этим жильем. Примерно в тысяче шагов от этого отверстия лежит прикрытый слоем мха настоящий вход в подземелье, он защищен так, как только можно защитить что-либо на свете, хотя, конечно, кто-нибудь может случайно наступить на мох и на этом месте провалиться, тогда мое жилье будет обнаружено и тот, кто захочет, — правда, тут нужны определенные, довольно редкие способности, — сможет в него проникнуть и навсегда все погубить. Это я знаю, и даже сейчас, когда моя жизнь достигла своего зенита, у меня не бывает ни одного вполне спокойного часа; там, в этой точке, среди темного мха, я смертен, и в моих снах я частенько вижу, как вокруг нее неустанно что-то вынюхивает чья-то похотливая морда. Я бы мог, скажут мне, засыпать входное отверстие сверху тонким и плотным слоем земли, а затем более рыхлым, чтобы было нетрудно в любую минуту снова раскопать выход. Но это-то и невозможно; именно осторожность требует, чтобы для меня всегда был открыт путь к бегству и чтобы я рисковал жизнью — а это, увы, бывает очень часто. Для всего здесь нужны очень сложные расчеты, и подчас радости гибкого ума являются единственным побуждением, чтобы продолжать эти расчеты. Я должен иметь возможность немедленно бежать; разве, несмотря на всю мою бдительность, я гарантирован от нападения с совершенно неожиданной стороны? Мирно живу я в самой глубине своего дома, а тем временем противник откуда-нибудь медленно и неслышно роет ход ко мне. Я не хочу сказать, что у него чутье лучше моего; может быть, он так же мало знает обо мне, как и я о нем. Но есть ведь упорные разбойники, они вслепую ворошат землю и, невзирая на огромную протяженность моего жилья, надеются все же где-нибудь натолкнуться на мои пути. Правда, у меня то преимущество, что я — в своем доме и мне точно известны все его ходы и их направления. Разбойник очень легко может стать моей добычей, и притом весьма лакомой. Но я старею, многие противники сильнее меня, а их бесчисленное множество, и может случиться, что я, убегая от одного врага, попаду в лапы к другому. Ах, может случиться все, что угодно! Во всяком случае, я должен быть уверен, что где-то есть легкодоступный, совершенно открытый выход и что мне, если я захочу выбраться, совсем не нужно для этого еще новых усилий, — ведь в ту минуту, когда я буду отчаянно рыть землю, хотя бы и очень рыхлую, я вдруг — Боже, упаси меня от этого — могу ощутить, как мой преследователь впивается зубами в мою ляжку. И угрожают мне не только внешние враги. Есть они и в недрах земли. Я их еще никогда не видел, но о них повествуют легенды, и я твердо в них верю. Это существа, живущие внутри земли; но дать их описание не могут даже легенды. Сами жертвы едва могли разглядеть их; только они приблизятся, и ты услышишь, как скребутся крепкие когти прямо под тобой в земле, которая является их стихией, и ты уже погиб. Тут уж не спасет то, что ты в своем доме, ведь ты скорее в их доме. От них не спасет и другой выход, хотя он, вероятно, вообще не спасет, а погубит меня, но все-таки в нем моя надежда, и без него я не смог бы жить. Кроме этого широкого хода, меня связывают с внешним миром еще очень узкие, довольно безопасные ходы, по которым поступает ко мне свежий воздух для дыхания. Их проложили полевые мыши. Я умело связал ходы с моим жильем. Они мне также дают возможность издали почуять врага и, таким образом, служат защитой. Через них ко мне попадают всякие мелкие твари, которых я пожираю, так что я могу для скромного поддержания жизни заниматься охотой тут же, не покидая своего жилья; это, конечно, очень ценно.

Но самое лучшее в моем доме — тишина. Правда, она обманчива. Она может быть однажды внезапно нарушена, и тогда всему конец. Но пока она еще здесь. Я часами крадусь по моим ходам и не слышу ни звука, только иногда прошуршит мелкий зверек, который сейчас же и затихнет между моими челюстями, или донесется шелест осыпающейся земли, напоминающий мне о необходимости произвести где-то ремонт; но помимо этого — тихо. Веет лесным воздухом, в доме одновременно и тепло, и прохладно. Иногда я ложусь на землю и перекатываюсь с боку на бок от удовольствия. Приближается старость, и хорошо иметь такой вот дом, знать, что у тебя есть крыша над головой, когда наступит осень. Через каждые сто метров я расширил ходы и утрамбовал маленькие площадки; там я могу удобно свернуться калачиком, сам себя согреть и отдохнуть. Там я сплю сладко и мирно, потребности мои уже утихли, и цель — иметь свой дом — достигнута. Я не знаю, осталась ли у меня эта привычка от древних времен или опасности даже в этом убежище настолько велики, что они будят меня: через определенные промежутки времени я испуганно вздрагиваю, очнувшись от глубокого сна, и прислушиваюсь, прислушиваюсь к тишине — она царит здесь днем и ночью, она все та же, потом, успокоенный, улыбаюсь и, расслабив напряженные мышцы, отдаюсь еще более глубокому сну. Бедные, лишенные крова странники на шоссе, в лесах, в лучшем случае укрывшиеся в куче листьев или среди товарищей, беззащитные перед всеми угрозами неба и земли! Я лежу здесь, на защищенной отовсюду площадке — больше пятидесяти таких мест есть в моем жилище, — и, выбирая по своей прихоти часы, я погружаюсь то в дремоту, то в глубокий сон.