Узники Бастилии - Цветков Сергей Эдуардович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/69
• Следующая

Сорбонна уже в 1519 году взяла на себя обязанности духовной цензуры. В 1535 году она даже добилась от Франциска I невероятного ордонанса о запрещении книгопечатания (впрочем, этот указ не был приведен в действие). В общем святых отцов можно понять: бороться с распространением ереси посредством книг другими средствами было уже невозможно – книжная «эпидемия» оказалась неизлечима. По подсчетам историков Дона, Пети-Раделя и Тайландье, европейские типографии издали до 1500 года 4 миллиона томов, а в период с 1500 по 1536 год – 17 миллионов (и это при том, что население Европы того времени едва ли превышало сто миллионов человек).

От преследований книг Церковь перешла к репрессиям против лютеран. Первым мучеником французского протестантизма стал Жан Шастелен, францисканский монах из Дорника, сожженный 12 января 1525 года. Следующим был чесальщик шерсти Леклерк из Mo. В своем городе он был заклеймен в присутствии матери, восклицавшей при виде мучений сына: «Да живет Бог и знак Божий!» Вскоре Леклерк бежал в Лотарингию, видимо спасаясь от еще более сурового наказания. В Меце, где должен был состояться церковный праздник в прославленной капелле, он разбил икону Богоматери, был схвачен и во всем сознался. Перед казнью его подвергли ужасным пыткам: отрубили кисти рук, вырвали ноздри, раскаленными щипцами рвали тело… Леклерк все это время выкрикивал насмешки, приводя в содрогание своих палачей. После пыток его сожгли на медленном огне (это случилось в июле 1525 года).

Франциск I долгое время проявлял терпимость к новому учению, что объяснялось его полным равнодушием к теологии. Современник, Феликс Пиа, отзывался о нем так: «Язычник, римлянин времен Империи, с безмозглой головой, существо совсем плотское, с грубыми инстинктами, со сладострастием козла и с волчьим зверством; ему непонятны ни грация, ни изящество, он ищет одну наготу форм и бесстыдство позы; он открывает книгу Рабле затем только, чтобы высмаковать оттуда весь сок цинизма и отбросить философию, как несъедобную корку». В этом портрете чувствуется гротеск (король, к примеру, был знаком с «грацией и изяществом»: одно время он покровительствовал Бенвенуто Челлини, Леонардо да Винчи и искренне восхищался их искусством), но главные черты схвачены верно. Король благосклонно принял посвященную ему книгу церковного реформатора Цвингли «Истинная и ложная религии» и пытался остудить горячие головы, призывавшие к расправе над еретиками. В протестантизме он видел только свод нравственных правил, неприятных зажиревшим прелатам. Впрочем, дело обстояло во многом именно так: до появления мрачных откровений Кальвина французские протестанты в массе своей были, скорее, восторженными религиозными мечтателями, нежели ниспровергателями церковных канонов.

Отношение Франциска I к протестантизму начало меняться с 1528 года, когда в Париже на улице Розьер была найдена разломанная икона Богоматери. Король был встревожен возможными волнениями, которыми его пугали служители церкви. Правда, на сей раз он ограничился искупительными процессиями и водружением на место разбитой иконы новой – в серебряном окладе. Но вслед за тем Сорбонна возбудила дело против дворянина Луи Беркена, опубликовавшего книгу против отца Беды, настоятеля церкви в Монтегю, ревностного поборника набожной нищеты. Беркен, опираясь на памфлет Эразма Роттердамского, доказывал, что Беда не христианин, поскольку в его сочинениях содержится 80 неправд, 300 клевет и 47 богохульств. Франциск I пытался спасти подсудимого от смерти, но был вынужден согласиться с приговором Сорбонны. Беркена удавили, а тело сожгли вместе с книгой.

Справедливости ради следует заметить, что многие протестанты сами подавали повод к репрессиям против них. Оскорбления и надругательства над католическими святынями стали обычным явлением (уже имелся и печальный опыт Мюнстерской коммуны: анабаптисты, захватившие город, ввели уравнительный коммунизм, отобрали у церкви ее земли и разрешили многоженство). Дело дошло до того, что в 1534 году король обнаружил памфлет против мессы на дверях своего дворца в Блуа. Это вывело его из себя.

Желая доказать итальянским государям свою ревность в делах веры[9], Франциск приехал в Париж посреди зимы и устроил торжественную процессию, в которой принял участие сам вместе со всем двором. Король шел в рубище, с факелом в руке, как простой кающийся грешник; при каждой остановке он падал на колени, вымаливая Божье благоволение и милосердие себе и своим подданным и призывая кару на головы еретиков. Глашатаи зачитали народу жестокий закон против гугенотов, предусматривавший, в частности, что четверть имущества уличенного еретика причиталась доносчику. В заключение спектакля король пожелал увидеть казнь шестерых еретиков. Вместо обычного сожжения их приковали железными цепями к шестам, которые можно было опускать и поднимать, увеличивая тем самым муки осужденных.

Не довольствуясь отдельными казнями, король устроил целые избиения протестантов в некоторых городах. В Провансе, по свидетельству очевидца, «в одной церкви было убито 400 или 500 несчастных – женщин и детей»; двадцать пять женщин, спрятавшихся в пещерах, удушили дымом. Всего было убито не менее двух тысяч человек, семьсот протестантов уведены в качестве пленников. На обратном пути солдаты продавали в рабство захваченных детей. Из мемуаров Жака де Клерка явствует, что причиной преследования была алчность: имущество казненных переходило в королевскую казну, изрядно истощенную войнами.

После смерти Франциска I около двух тысяч протестантов, предвидя впереди еще более мрачные времена, бежали в Женеву.

В царствование Генриха II имущество казненных еретиков обогащало не столько короля, сколько его фаворитку Диану де Пуатье, герцогиню Валентинуа. Она приобрела необыкновенную власть над Генрихом II и заняла место второй персоны королевства, оттеснив его жену, Екатерину Медичи, – факт тем более поразительный, что Диане было тогда уже далеко за сорок. (Ее портрет в Фонтенбло, для которого она позировала обнаженной, чтобы посрамить злые языки, называвшие ее старухой, свидетельствует, что Диана великолепно сохранилась; следуя моде, она без страха выставляла напоказ свою грудь, чистоте линий и свежести кожи которой позавидовала бы любая девушка.) Ее герб украшал стены замков, купола дворцов и триумфальные арки королевских выездов; король носил знак ее официального прелюбодеяния на своих камзолах, всегда усеянных лунными серпами. Даже во время коронования Екатерины инициалы Дианы, переплетенные с инициалами Генриха, красовались на всех декорациях праздника. Дело доходило до того, что королева, долгое время будучи бесплодной и боясь развода, была вынуждена выпрашивать у фаворитки своего мужа на ночь. Венецианский посол Контарини в одной из депеш венецианскому сенату писал: «Королева часто посещает герцогиню, которая со своей стороны оказывает ей важные услуги перед королем, и часто она сама увещевает его идти спать вместе с королевой».

Казни составляли немалую часть доходов фаворитки, наряду с торговлей испанскими пленниками. «Корова Коласа», как тогда называли Реформацию, была ее коровой, и дойной и убойной одновременно. История сохранила трагическую сцену с одним кальвинистом, дворцовым портным, которого она призвала в свою комнату, чтобы заставить его отречься в присутствии Генриха II. Этот человек, нисколько не испугавшись, говорил смело и, как мог, защищал свою веру, а когда Диана хотела вступить в спор, осадил ее словами: «Сударыня, удовольствуйтесь тем, что вы заразили Францию, но не вносите вашей грязи в священную область божественных истин». Король, взбешенный таким оскорблением своей любовницы, захотел лично присутствовать на его казни; но, как говорят очевидцы, ужаснулся, не вынеся взгляда, устремленного мучеником на него из пламени.

Рвение фаворитки к делам Церкви поддерживал кардинал Лотарингский, получавший свою долю в этом постыдном обогащении. Уступая их просьбам, Генрих II обратился к Папе с просьбой о восстановлении в стране инквизиции, а в 1551 году издал эдикт, приговаривавший всякого человека, уличенного в лютеранской ереси, к сожжению. Палачи изощрялись, придумывая новые пытки, чтобы вырвать у обвиняемого признание. Один монах растапливал сало, заливал его кипящим в сапоги допрашиваемого и, смеясь, погонял кнутом: «Иди же!»

• Предыдущая
• 7/69
• Следующая