Узники Бастилии - Цветков Сергей Эдуардович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/69
• Следующая

Жизнь Генриха III была двойной оргией, придворной и религиозной, этот пресыщенный развратник кидался из одной крайности в другую, чтобы освежить свои увядшие чувства и оживить разлагавшийся мозг. «В первый день масличной недели, – пишет л'Этуаль, – король и брат короля отправились вместе со всеми своими миньонами и фаворитами по улицам Парижа верхом и в масках, переодетые в купцов, священников, адвокатов и во всяких других лиц; они скакали, отпустив повода, опрокидывая одних и избивая других палками и жердями, особливо тех, кто были замаскированы, как и они, потому что король в этот день один желал иметь привилегию ездить по улицам в маске». Но вот занавес падает и снова взвивается, вызывая изумление переменой костюмов. «В воскресенье 5 апреля король был в процессии первым и держал зажженную свечу в руке во время выноса даров; он пожертвовал двадцать экю, с большим благоговением присутствовал при мессе и все время перебирал свои четки из мертвых голов, которые он с некоторого времени всегда носит на поясе, выслушал всю проповедь до конца и внешне исполнял все, что подобает истово верующему католику».

Чувственность в соединении с благочестием всегда порождает чудовищ. В религиозный мистицизм Генриха III входили и магия и кощунство. В одном часослове он велел нарисовать своих миньонов и любовниц в костюмах святых и дев-великомучениц и носил с собою в церковь этот кощунственный молитвенник. В башне Венсенского замка, где он жил, хранились все принадлежности колдовства: каббалистические надписи, магические палочки из орехового дерева, зеркала для вызывания духов, дубленая детская кожа, покрытая дьявольскими знаками. Самой скандальной вещью было золотое распятие, поддерживаемое двумя непристойными фигурами сатиров, предназначенное, казалось, для алтаря черной мессы на шабаше.

Королевский двор напоминал корабль с перепившейся командой, который яростный ветер столетия несет на прибрежные скалы. Генриха III окружали одни западни, заговоры и предательства. Разгоравшийся огонь религиозных войн с двух сторон лизал его трон. Протестанты, объединившиеся вокруг Генриха Наваррского, и католики, предводительствуемые Балафре[16], одинаково ненавидели его. Рядом с ним находились герцог Алансонский, готовый на братоубийство, и его мать, Екатерина Медичи, старая пряха придворных интриг. Волнения и беспорядки уже охватывали юг Франции. В Лангедоке маршал Данвилль, брат арестованного маршала Монморанси, возглавив гугенотов, с оружием в руках выступил на защиту протестантства. За пределами государства Филипп II Испанский создавал европейский союз против Франции.

Одинокий среди всех этих партий и заговоров (единственной партии, способной поддержать его – Лиги сексуальных меньшинств, – еще, увы, не существовало), Генрих III мог сражаться с ними только оружием вероломства, но он был слишком слаб и изнежен, чтобы владеть им как следует. Напрасно он предавал всех, кого мог. Всеобщее презрение создавало вокруг него пропасть, которая расширялась с каждым днем.

В 1575 году слух о кончине в Лангедоке маршала Данвилля взбудоражил весь Париж. Католики радовались, что Бог покарал еретика, гугеноты скорбели о потере своего вождя.

Генрих и Екатерина Медичи решили воспользоваться моментом, чтобы избавиться от арестованных маршалов, которых после смерти Данвилля гугеноты могли провозгласить своими вождями. В Лувре состоялось тайное совещание, куда, по настоянию Екатерины Медичи, Генрих не пригласил даже своих миньонов.

Было принято решение избавиться от маршалов, удушив их в тюрьме и выдав это преступление за самоубийство. В защиту арестантов подал свой голос только один участник совещания – де Суврэ. Исчерпав все доводы, он ухватился за последнюю возможность отсрочить казнь.

– Но ведь нет никакой уверенности в том, что маршал Данвилль действительно скончался, – сказал Суврэ. – Гонец, который привез эту весть, не видел тело маршала собственными глазами, а только передал слухи, распространившиеся в Лангедоке. Благоразумнее будет подождать с решением до получения точных сведений.

Екатерина Медичи, почувствовавшая правоту слов Суврэ, поддержала его.

– Я согласен подождать, – ответил Генрих, – но не дольше трех дней.

Известная поговорка «что знают двое, то знают все» оправдалась и в этом случае. Несмотря на строгую секретность, результаты совещания у короля каким-то образом стали известны герцогу Алансонскому. Брат короля почувствовал себя оскорбленным, так как с самого начала царствования Генриха Ш ходатайствовал об освобождении маршалов из Бастилии. Кроме того, герцог всерьез обеспокоился за свою личную безопасность. Его держали в Лувре почти под арестом, и у него не было твердой уверенности, что над ним во дворце не проделают то же, что собирались сделать с маршалами в Бастилии. Через своего фаворита Бюсси д'Амбуаза герцог снесся с семейством Монморанси и партией его приверженцев, сообщив им о решении королевского совета, и стал готовиться к побегу из Парижа.

Прошло три дня после совещания в Лувре, королевский курьер из Лангедока все еще не возвращался. Новое ходатайство Суврэ о помиловании маршалов было отвергнуто. В ту же ночь Екатерина Медичи отправилась в Бастилию в сопровождении офицера Дюга и еще шести человек, которые должны были задушить маршалов.

Над городом бушевала гроза, на улицах не было ни души. Никем не замеченные, убийцы добрались до тюрьмы. Екатерина отослала свой отряд к камере маршалов, а сама прошла в кабинет коменданта Тестю. Кратко сообщив ему о королевском решении, она приказала:

– Вы поможете нам, Тестю. Садитесь к этому столу и пишите протокол.

– Ваше величество, вы требуете, чтобы я свидетельствовал об удушении маршалов по приказу короля?

– Кто вам говорит об этом? Завтра утром, во время обхода, обоих маршалов найдут повешенными на оконных решетках. На столе у них найдется письмо на имя короля, в котором они, сознаваясь в своих преступлениях, объяснят, что избавляются таким способом от казни, неминуемо ожидающей их после судебного разбирательства. Вот это письмо.

Взяв из рук королевы письмо, Тестю изумился: почерк маршалов был подделан безукоризненно.

Комендант сел за стол и начал составлять требуемый протокол. В эту минуту в кабинет вошел Суврэ. Он протянул королеве бумагу.

– От короля!

Екатерина развернула письмо и побледнела. Генрих извещал ее, что Данвилль жив и знает об их намерениях; в конце письма он прибавлял несколько строк о только что обнаруженном исчезновении из Лувра герцога Алансонского и приказывал отменить задуманный план.

Екатерина мгновенно сообразила, как выйти из создавшейся ситуации: нужно освободить маршалов и привлечь их на свою сторону.

– Но что же мы здесь делаем? – в ужасе вскричала она, словно очнувшись. – Бежим, скорее… Тестю, проводите нас.

Через минуту они были в нижнем этаже Бастилии, рядом с башней Свободы, где находилась камера маршалов. Уже издалека Суврэ, обогнавший всех, услышал сильный стук, гулко раздававшийся в тюремном коридоре. Подойдя ближе, он увидел, что Дюга и его люди пытаются выломать дверь камеры. Оказалось, что маршалы, догадавшись об их намерениях, забаррикадировали ее изнутри – это спасло им жизнь.

Екатерина появилась перед ними как добрая фея. Она изложила им положение дел и попросила немедленно отправиться к герцогу Алансонскому, чтобы убедить его в том, что король по-прежнему питает к нему самые добрые чувства. Суврэ, в свою очередь, советовал им взяться за это дело во избежание междоусобной войны. Маршалы ответили согласием с тем условием, что парламент вынесет постановление об их невиновности. Екатерина заверила, что это будет сделано завтра же.

Тестю было приказано отдать Монморанси и Коссэ при выходе из Бастилии воинские почести, подобавшие маршалам. Под звуки труб они прошли дворами сквозь двойной строй салютовавших им солдат.

Их сразу повезли в Лувр, где Генрих, напуганный побегом брата, скитался по комнатам и отдавал одно приказание за другим: собрать войско, закрыть ворота, укрепить Сен-Дени… В конце концов он послал всех придворных вдогонку за герцогом Алансонским, приказав привезти его живым или мертвым.

• Предыдущая
• 11/69
• Следующая