О чем поет вереск (СИ) - Зима Ольга - Страница 12

— Вы сломали руку брату?! — резко отстранилась Этайн.

— Если пожелает расстаться с магией на недельку-другую, залечит за пару часов. Что Мэллин напал на вас, вы не сочли нужным вспомнить! — осердился Мидир.

— Он не нападал на меня. Напугал, да, но зла не хотел!

— Вы о нем думаете лучше, чем я его знаю.

— Иногда то, что близко, увидеть труднее всего, — Этайн погрустнела. — Он боится вас и любит, как странно…

— Что тут странного? Отец говорил матери: бойся меня, люби меня, подчиняйся мне — и я буду твоим рабом.

Но сегодня вдруг эта фраза показалась ему… неправильной. Неверной.

— Как можно? — прижала Этайн к щекам ладони. — Любовь и страх несовместимы. Это клетка, Мидир! В ней не поют истинно вольные птицы.

— Может быть, поэтому… — вырвалось у Мидира.

— Что? Скажите, прошу.

— Ничего, Этайн. Ничего, — однако, глядя в ее глаза, договорил тихо: — Может быть, поэтому Синни прожила столь недолго.

Мидир прикрыл веки. Не так давно он был уверен — у него есть все. А сейчас, рядом с этой женщиной, показалось: он что-то упускает. Что-то важное, незаметное, но необходимое, словно воздух.

Были ли счастливы его родители? Счастлива ли Этайн, так бесконечно любящая Эохайда? А Мэрвин, пытавшийся нести свет и любовь людям?

При мыслях о старшем брате привычная боль куснула грудь, и Мидир очнулся.

— Я только и делаю, что тревожу вас, — выдохнула Этайн.

— Боль, как и любовь, бывает разной. Иногда целительной, иногда сладкой.

— А иногда запретной… Ваша мать была не ши?

— Колдовать она не умела.

— Земная женщина? Неужели?

— Сердце нашему отцу она подарила сама, хотя состояла в браке на земле, — ухмыльнулся Мидир. — Раз у них родилось трое сыновей, значит, любили оба, — в ответ на ее удивленный взгляд продолжил: — Да, мы почитаем телесную любовь, но дети возможны только при той любви, на которую вы так показательно намекали.

— Часто ли у вас рождаются дети?

— Редко.

— Но, Мидир… — задумалась Этайн. — Я знаю ваше отношение к замужним и не понимаю…

— Замужнюю обидеть — проступок. Но драгоценность, великая и прекрасная, должна принадлежать тому, кто вправе ей обладать. Кто оценит ее по достоинству!

— Женщина не вещь, Мидир, — очень тихо сказала Этайн. — Владыка Благого двора не привык думать о чувствах других?

— Ты сама не знаешь, как можешь чувствовать. Насколько сильно!

Этайн не стала возмущаться.

— Боудикка твердила: «Ты сама не знаешь, что тебе нужно». «Ты сама не знаешь, что для тебя лучше», повторял отец. «Ты сама не знаешь, какой обладаешь властью», говорили жрецы. Все решали за меня! Только Эохайд позволяет мне быть собой!

— Потому что ты ему безразлична! Да кого ты любишь — реального человека или свои фантазии о нем? Что он сделал для тебя, именно для тебя?!

Этайн снова не рассердилась, как ожидал и непривычно взволновался Мидир.

— Эохайд сказал мне в Лугнасад: «Я не обещаю тебе вечной любви. Но буду нежить и оберегать тебя — каждый день, что мы отняли у богов».

— Что-то у него не слишком складно выходит! Ну хорошо, — в ответ на ее вздох продолжил Мидир. — Давайте лучше спорить по поводу одежды, чем из-за такого хрупкого и призрачного понятия, как любовь.

— По поводу одежды? — с прежним рассыпчатым смехом ответила Этайн. — Не столь уж и призрачна эта любовь, раз только с ней у вас могут быть дети, — улыбнулась она, и Мидир понял, что прощен.

Он вытащил из кармана книжку не более наперстка, развернул ее несколько раз, увеличив до размеров локтя, и открыл ставшую жесткой обложку.

— Тут ничего, — приподняла Этайн четкие брови, удивленно глядя на пустой лист, лишь окаймленный переплетением трав.

Мидир не смог сдержать усмешку.

— О! — Этайн махнула рукой. — Сразу нет!

— Ши ценят красоту. Жаль, вы ведь прекрасны. Я не мог не попытаться!

— Миди-и-ир!

Он перевернул лист, и взору Этайн открылось платье из материи, больше похожей на черно-белую паутину.

— Больше ничего? — нахмурилась Этайн.

Мидир скатал книгу и показал женщине черную горошину.

— Традиция. Платье должно быть не шитое не вязаное, а королева — не одетой и не раздетой. Но все не так плохо. Если позволите…

Он поднял руку, приманивая к пальцам гладь озера. Нарисовал кистью овал, и перед женщиной возникло зеркало, обвитое лилиями и кувшинками, в полный ее рост. По краю его бурлили струи воды, а середина понемногу выровнялась. Мидир поднял другую руку, из пальца выползла змейка, коснулась Этайн, мгновенно обвила ее и преобразила.

Блио королевы облегало талию и струилось до земли. Оно немного отличалось от того, что показала книга — словно трудолюбивая прядильщица прихватила цветки вереска и вплела их розовую нежность в тонкое серебро материи, лишь на изгибах груди и крутых бедер отливающее чернотой, свойственной дому Волка. Высокий воротник подчеркивал гордую шею, а розовые и черные жемчужины украсили огненно-рыжие пряди.

Этайн, глядя на себя в серебристую гладь зеркала, коротко кивнула, соглашаясь с нарядом. Пусть кое-где сквозь плетение и была видна кожа, но все же платье выглядело царственным.

— Не сомневайтесь в себе. Думаю, ваш супруг гордился бы вами, — спешно договорил Мидир.

Этайн опустила взгляд, не желая спорить или спрашивать. Мидир щелкнул пальцами, одеваясь сам. Все тот же наряд и те же цвета, только больше серебра, вышивки и кружев. Вытащил из воздуха и надел корону с восемью зубцами.

— Я получу назад свое ожерелье? — не найдя его в привычном месте, тревожно спросила Этайн.

Тонкое витое серебро с насечкой под кожу змеи окаймляло теперь ее шею, а черный глазок сторожко смотрел вокруг.

— Вы получите все, что попросите.

— А корона только у вас? — поддразнивая, произнесла Этайн.

Рассмеялась и крутанулась на месте так, что взметнулся длинный подол, а в прорези на бедре явственно и маняще мелькнула кожа.

— Ваша прибудет, как только останется два часа до полуночи, — глухо произнес Мидир, не отрывая от Этайн глаз.

— Но… как я узнаю, сколько времени?

— Ваши друиды отбивают часы ударами. Вы видели их песочные часы? У нас такие же, только из металла. Они отбивают время сами. Вы увидите. Вы готовы, моя королева? — он оттолкнул зеркало, и оно рассыпалось множеством брызг.

— А как мы добе?..

Мидир свистнул трижды. Зашелестел воздух, дохнуло холодом перехода. Через дыру в пространстве выскочил гнедой иноходец с белым пятном на лбу. Тревожная мысль о Громе, оставленном в Верхнем, мелькнула и пропала.

— Без седла? — ахнула Этайн и залюбовалась конем.

— Эйтеллы[1] не терпят седел.

Мидир взлетел на круп коня первым, посадил Этайн позади себя, ударил пятками.

— Держитесь крепко! — прокричал он, и женщина вцепилась в его пояс.

Иноходец тронулся с места.

Дорога шла наезженная, ровная, поднималась все выше и выше. Мидир немного уменьшил ветер, начавший бушевать вокруг них. Деревья летели навстречу сплошной полосой, скачка горячила кровь.

Конь миновал леса, и Этайн прокричала в спину Мидиру:

— Впереди обрыв!

— Верьте мне — мы не разобьемся!

Конь летел все быстрее, оттолкнулся от края пропасти и прыгнул вперед.

Этайн не взвизгнула, лишь прижалась крепче.

Из боков коня с треском вытянулись черные кожистые крылья. Взмах, еще один, и падение замедлилось, а потом и вовсе остановилось.

Конь поднялся вверх, легко неся двоих седоков.

Солнце, невидимое с земли, купалось в неге заката. Далеко внизу мелькали леса и луга, поблескивала змейкой Айсэ Горм, а впереди из белесого тумана выплыли черные башни дома Волка.

Примечания:

1 Эйтелл — летучий конь

Цветы, цвета. Беги, Этайн!

Здесь нет любви твоей —

Полночной магией взята,

Уходит в мир теней,

Где пляшут ши, где неба глубь,